Содрогнувшись от почти невыносимого наслаждения, Синтия застонала и начала двигаться, по-прежнему глядя в зеркало. Это было невероятно возбуждающее зрелище, и каждое ощущение приобретало двойную остроту.

Майлс склонил голову и прошептал:

— Боже, как я хочу тебя…

Он сел, прислонившись к спинке кровати, и привлек ее спиной к себе, так что она оседлала его колени, и его возбужденная плоть оказалась у нее меж ног.

Затем он снова вошел в нее, испустив судорожный вздох. Синтия же от наслаждения громко застонала и откинулась назад, положив голову ему на плечо.

Они замерли на мгновение, упиваясь этим зрелищем. Затем Синтия увидела в зеркале, как Майлс обхватил ладонями ее груди и принялся ласкать их. После чего, скользнув рукой вниз, переключился на местечко меж ее ног, где их тела соединялись.

— О Боже!.. — Ее стон прозвучал как мольба о милосердии, но на самом деле она хотела большего. Прижимаясь спиной к Майлсу, Синтия стонала все громче и громче.

— Вот так, — произнес он, обхватив ее бедра. Затем приподнял ее и опустил на свое естество.

Синтия тотчас начала двигаться, вначале — медленно, наслаждаясь своей ведущей ролью. Но вскоре она подчинилась его ритму, откликаясь на множество сигналов, подаваемых его телом, — от ритма его дыхания до приглушенных стонов блаженства, вырывавшихся из его горла.

И пока она разжигала его желание, он делал то же самое для нее, и они слаженно двигались, подыгрывая друг другу, как два музыканта в оркестре.

Краем глаза Синтия видела в зеркале самозабвенную пару, и в тумане страсти у нее промелькнула мысль о том, что любовь похожа на схватку. На покорение и покорность. На блаженство и пытку. И при всем том она бесконечно прекрасна.

— Синтия… быстрее… О Боже… пожалуйста! — взмолился Майлс.

Его тело напряглось, и он вскрикнул, содрогаясь. И в тот же миг Синтия присоединилась к нему, сгорая в немыслимом блаженстве. Его руки крепко обнимали ее, пока она не обмякла в его объятиях.

Умиротворенные, они долго молчали, думая каждый о своем. Наконец Майлс заметил, что ее рука покрылась мурашками, и только тогда они осознали, как долго длилось их молчание. Огонь в камине почти погас и не давал тепла.

Майлс потянулся за одеялом. Потом укрыл их обоих. И вскоре Синтия согрелась и задремала под его тихое похрапывание.

Майлс же заснул моментально, как пресловутое полено. Он не шевелился, а Синтия не собиралась будить его. Ради эксперимента она попыталась немного отстраниться. И его ослабевшие руки выпустили ее из его объятий.

Синтия улыбнулась. Похоже, они утомили друг друга до предела.

Ей нравились волнения, хотя и меньше, чем несколько лет назад. Но Синтия презирала мелодрамы и опасалась, что то, что она собиралась сделать, будет воспринято как таковая. Однако уже светало, а ей надо было уехать до того, как все проснутся, чтобы избежать объяснений, скандалов и ненужных выводов. Трудно было сказать, кого можно встретить в доме в столь ранний час, но Синтия не сомневалась, что сумеет убедить конюхов подвезти ее до гостиницы, где она могла бы сесть в почтовую карету, направляющуюся в Нортумберленд.

Она не видела другого выхода. Все было ясно с того момента, как она решилась прийти к Майлсу. Ее представления о чести не позволяли ей выйти замуж за Аргоси после того, как она отдала свою невинность другому.

Возможно, когда-нибудь она сочтет это неоправданной жертвой — со всеми драматическими последствиями, которые подразумевало это слово. Но сейчас она чувствовала себя скорее… довольной собой.

Это был не совсем тот счастливый конец, который она себе представляла. Но тем не менее это был конец, и Синтия была счастлива.

Она отстранилась от Майлса, ощущая покой, счастье и необычайную легкость; ей казалось, что она свершила самый правильный поступок в своей жизни. Благодаря Майлсу она узнала, что такое любовь. И еще она узнала, что любовь не ведает отказа. Она отдала Майлсу все, что могла отдать. Но это не было жертвой. Она получила не меньше, чем отдала.

В глубине души Синтия была уверена, что никогда не пожалеет об этом поступке, сколько бы долгих дней она ни провела в обществе сварливой старухи в Нортумберленде. Ибо в письме, которое она получила накануне, сообщалось, что ее наняли в компаньонки.

Майлс разбил ее сердце, как яйцо, но внутри его оказался… восхитительный мир. Взглянув на его лицо, она почувствовала щемящую боль в груди, но вместе с тем было ощущение покоя; а также готовность встретить любые испытания. Тот факт, что она любит и любима, давал ей силы и чувство безопасности, которое останется с ней навсегда.

Что ж, ей не суждено провести с Майлсом остаток жизни. Жизнь несправедлива, но это и делает ее интересной.

И возможно, ей повезло больше, чем она была вправе рассчитывать.

У нее есть три фунта, один из которых она заплатит за проезд в почтовой карете к дому миссис Манди-Диксон. Кроме того, у нее имелся сундучок с мятой одеждой, а также котенок. И еще — любовь Майлса Редмонда, хотя он никогда об этом не говорил. Следовательно, она — самая богатая женщина на свете.

Выскользнув из постели, Синтия запечатлела легкий поцелуй на мускулистом плече любимого. После чего направилась к двери.

Майлс встрепенулся, когда она приоткрыла ее, и что-то во сне пробормотал. Но не проснулся, чему Синтия была рада.

Несмотря на все свои благие намерения, она не слишком себе доверяла.


Глава 22


Майлса разбудила горничная, разводившая огонь в камине. Тотчас вспомнив о Синтии, он резко приподнялся и сел, напугав горничную, не ожидавшую застать мистера Редмонда полуголым, к тому же в постели, которая выглядела так, будто простыни всю ночь сбивали в кучу.

Скользнув ладонью по той стороне постели, где спала Синтия, Майлс обнаружил, что она уже остыла.

Значит, Синтия ушла довольно давно. Что ж, вполне разумно ускользнуть ночью, пока никто не проснулся. Он почувствовал облегчение.

Он не мог сказать, что значила прошедшая ночь для их будущего. Пожалуй, ему следовало спросить об этом Синтию.

Майлс одевался, испытывая странное беспокойство. Увидев в зеркале, что его челюсть потемнела от щетины, он решил, что побреется позже — после того, как поговорит с Синтией, — и лукаво усмехнулся своему отражению, отметив, что выглядит очень даже неплохо.


За столом во время завтрака он застал только свою сестру, которая сидела, подпирая подбородок кулаком. При виде его она нахмурилась — возможно, из-за его небритого подбородка — и, не дожидаясь вопросов, выдала ему полный, хотя и краткий отчет:

— Синтия уехала. Ее нигде нет. Аргоси расстроен. Она оставила ему записку. Джонатан утешает его. А Джорджина еще не спускалась к завтраку, что неудивительно, поскольку я спустилась раньше, чем обычно. Да… папа с мамой уже дома.

Вначале Майлса захлестнула радость — словно ангелы спустились с небес, чтобы принести ему благую весть. Синтия не обручена! Она не выходит замуж за Аргоси! Она…

Его сердце резко остановилось.

— Уехала? — переспросил он с могильным спокойствием.

— Она оставила письмо для Аргоси. Подсунула под дверь! Там сказано, что она сожалеет. Да, он очень переживает. Велел камердинеру упаковать вещи.

— Уехала?.. — тупо повторил Майлс, пытаясь постигнуть услышанное.

Значит, уехала, не оставив ему ни записки, ни письма? Это означало, что он не будет знать, где она, с кем, как живет и как себя чувствует. Это означало, что, возможно, он больше никогда ее не увидит.

И это могло означать, что она исчезла так же, как исчез Лайон.

На мгновение Майлса словно парализовало.

— Майлс… — Вайолет устремила на него подозрительный взгляд. — Что с тобой?

— Ничего, — буркнул он, не в силах придумать более толковый ответ.

Вайолет склонила голову к плечу.

— Ты уверен?

Проигнорировав вопрос сестры, Майлс спросил:

— Ты, случайно, не знаешь, куда она поехала?

Он надеялся, что произнес эти слова спокойно. К несчастью, они прозвучали слишком резко.

Вайолет снова нахмурилась и тут же подняла руку, что бы разгладить морщины на лбу.

— А почему тебя это интересует? — осведомилась она.

— Я спрашиваю, Вайолет, — медленно произнес Майлс, словно говорил со слабоумным ребенком, — ты знаешь, куда она поехала?

Глаза девушки округлились, челюсть отвисла, а брови приподнялись. Секунду она смотрела на брата, забыв о морщинах. Потом воскликнула:

— О Господи! Ты — и Синтия Брайтли?!

— Помолчи, Вайолет! — прорычал Майлс и принялся нервно расхаживать по комнате, словно это могло приблизить его к тому месту, куда уехала Синтия.

— Ты — и Синтия Брайтли? — не унималась сестра. — Значит, Синтия Брайтли — и ты?

«Похоже, неокрепшие мозги Вайолет повредились, так что теперь она будет повторять эти слова до конца своих дней, как свихнувшийся попугай», — подумал Майлс. Остановившись, он проворчал:

— Хочешь, чтобы я надрал тебе уши? Ты этого добиваешься, Вайолет? Я все еще в состоянии сделать это без всяких угрызений совести. Скажи мне, куда она могла поехать? Пожалуйста… — добавил он после некоторой заминки.

— Выходит, ты вел себя так странно и грубо совсем не потому, что был болен. Все дело в… Синтии!

— О Господи! Вайолет, перестань!

Но Вайолет была слишком потрясена, чтобы должным образом оценить угрозу брата надрать ей уши. Она продолжала взирать на Майлса с таким изумлением, что он начал чувствовать себя как ярмарочный уродец.

Внезапно выражение ее лица смягчилось.

— О, Майлс, как чудесно, что ты — подумать только! — питаешь чувства к Синтии Брайтли и… Господи, папа лишит тебя наследства! — Фраза, начавшаяся почти благоговейно, закончилась пронзительными нотками тревоги.