Накинув прозрачный пеньюар в оборках на столь же легкомысленную ночную сорочку, Софи вышла из комнаты в облаке трепещущих лент и муслина.

А Гарри вдруг вспомнил, как тушил ее одеяние в ту ночь, когда они остановились в гостинице. Вспомнил — и ощутил, как болезненно сжалось его сердце. Как ни странно, но сейчас он был счастлив и несчастлив одновременно.

Пытаясь игнорировать совершенно новые для него эмоции, граф выглянул в окно.

Через несколько минут вернулась Софи с каким-то письмом в руке.

— Интересно… — протянула она. — Это только что принесли.

Лонгмор глянул на письмо и отвел глаза. Но потом все-таки подошел поближе. Почерк казался знакомым. Где-то он видел его, причем совсем недавно.

Софи уселась за письменный стол и сломала печать.

«Вчера!.. Вот, когда я видел этот почерк!» — вспомнил Лонгмор. Тогда он смял записку и швырнул… кажется, в камин.

Софи пробежала глазами письмо и улыбнулась. Затем, перечитала уже медленнее, то и дело хихикая.

— Большой секрет? — проворчал граф. — Или поделишься?

Софи протянула ему письмо. Но Гарри не взял его, только посмотрел на подпись. Аддерли! Так он и думал!

— Хочешь прочитать? — спросила Софи. — Или позволишь мне? Думаю, для пущего эффекта его необходимо прочитать вслух.

— Давай! — бросил Лонгмор.

«— Дорогая мадам де Вернон, — стала она читать, — я обнаружил, что не могу уснуть. Вообще не нахожу себе места. Сердце слишком полно любовью, ум слишком возбужден. Уснуть невозможно, пока я не открою душу небесному созданию, укравшему мое сердце. Даже сейчас в ушах звучит ваш голос. Стоит зажмуриться, и я вижу ваши прекрасные…»

— Груди, — буркнул Лонгмор. — Все, что он видит, это твои прекрасные груди. Гнусный ублюдок!

— Нет, глаза, — Софи ткнула пальцем в письмо. — Мои прекрасные глаза. «Как двойные океаны, бездонно глубокие и таинственные».

— Меня сейчас стошнит! — фыркнул Лонгмор.

— Дальше не читать?

— Нет, продолжай. Я просто должен это услышать. В точности как зевака, который не устоит, обязательно захочет поглядеть на столкнувшиеся кареты. Или на мертвецов, которых выносят из обрушившегося дома.

«— Я всегда считал, что мучения любви меня не коснутся, — продолжала Софи. — Думал, что подобные чувства могут затронуть только школьников и поэтов. Но потом встретил вас. Прошу вас, мадам, простите. Я почти не понимаю, что пишу. Я расстроен, сбит с толку. И знаю, что не смогу лечь, не написав вам нескольких, пусть и беспомощных, слов. — Ну наконец-то. Хоть это правда. — Всего несколько слов, чтобы выразить свои чувства. Вы так добры, так отзывчивы, моя дорогая леди. Прошу, не отвергайте мои смиренные мольбы».

— Какое гнусное издевательство над невинным листочком бумаги, — проворчал Лонгмар.

Софи хихикнула и продолжила читать:

«— Прошу, пришлите хотя бы два слова, чтобы я окончательно не впал в отчаяние. Крохотная надежда — вот все, чего я ищу. Дайте знать, когда я снова вас увижу. И, ради всего святого, пусть это будет скоро. Я весь ваш. Преданный и верный А.»

— Ну не прелесть ли?! — с воодушевлением воскликнула Софи.

— Прелесть? Ты с ума сошла! Наглый мерзавец! Я всегда знал, что он негодяй, но с каждым днем все яснее понимаю, что ужасно ему льстил! Подумать только! Помолвлен с моей сестрой и пытается овладеть моей… хм…

Брови Софи взлетели вверх.

— Твоей — кем именно?

Гарри нахмурился и проворчал:

— Ты знаешь, о чем я…

— Твоей «тетушкой»?

— Нет, не тетушкой. Неужели не понимаешь? Ведь этот негодяй знает, что я повсюду тебя сопровождаю. Знает, что я тобой интересуюсь. Джентльмен не охотится в чужих угодьях.

Софи рассмеялась.

— Кажется, ты забылся. В твоем представлении мадам реальна! Но ведь все это спектакль, помнишь?

— Дело не в этом.

— Нет, именно в этом.

— Дело в том, что он не имеет права писать тебе любовные письма, вот и все. Если, конечно, можно назвать эту дрянь «любовными письмами»…

— Лорд Лонгмор, успокойтесь!

— А я думал, что уже стал для тебя «Гарри». Или это тоже притворство?

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

Он и сам не знал, что имел в виду. И упорно смотрел на письмо в ее руке. Ах, эти руки, ее мягкие руки… Она так ласково ерошила ими его волосы… И делала вид, будто хочет его задушить. А потом держала его возбужденную плоть и говорила, что хочет его…

— Как он смеет?! — взорвался Лонгмор. — Как он смеет говорить, что очарован тобой? Как смеет уверять, что сбит с толку? Он ведь даже не знает тебя!

Склонив голову к плечу, Софи внимательно посмотрела на любовника.

— Гарри, что с тобой? Он всего-навсего пишет то, чего, по его мнению, ожидает мадам.

— Да-да, говорит все, что ожидает услышать женщина. А сам думает только о ее грудях и о том, что у нее между ног.

— Да, верно. Но он ведь и пытается затащить меня в постель… Гарри, что с тобой? Ты же сам сказал, что абсолютно спокоен. Я думала, мы все уладили. Сколько еще мы должны совокупляться, чтобы ты, наконец…

— Мы не совокупляемся, — процедил он.

— Но дамы не употребляют более короткое слово.

— Мы любим друг друга! — Он вырвал у нее письмо, смял в комочек и отбросил. — Мы с тобой любим друг друга, ясно? В этом вся разница. И не его это дело пытаться обольстить тебя в своем безграмотном идиотском письме. Я не пишу тебе безграмотные идиотские письма, от которых тошнит, только потому, что я…

Гарри осекся, вновь испытав это странное ощущение счастья и несчастья одновременно. Словно его с размаху ударили ножом в сердце…

Он долго смотрел на Софи. Руки ее были сложены на груди, а пальцы — снова в чернилах. Но щеки на сей раз чистые.

Граф откашлялся и проворчал:

— Я не пишу тебе письма и не говорю… — Он вдруг снова умолк. И вернулся в спальню.

Чуть помедлив, Софи пошла за ним.

А он молча собрал одежду с пола и отовсюду, где она валялась, бросил все в направлении ближайшего стула и принялся одеваться.

Какое-то время оба молчали. Наконец Софи проговорила:

— Все наши отношения с Аддерли — это притворство. Но ты не привык притворяться, поэтому тревожишься.

Лонгмор молча надел рубашку, расстегнул брюки и заправил полы рубашки внутрь.

— Главное — верить в то, что делаешь, — продолжала Софи. — А как только уйдешь за кулисы, — снова стать самой собой. Я просто играю роль, понимаешь?

Лонгмор надел и застегнул жилет. За ним последовали чулки и ботинки.

— Он уже попался на крючок, — пробормотала Софи.

Лонгмор встал и взял галстук со спинки стула. Затем набросил галстук на шею и завязал таким узлом, при виде которого его камердинера наверняка хватил бы удар.

— Аддерли — наш противник. И все это — притворство, которое никак не может стать реальностью, понимаешь, Гарри?

Он надел сюртук и вдруг проговорил:

— Да, совершенно верно. Потому что реально только одно: я люблю тебя.

Софи тихо ахнула, а граф добавил:

— В том-то и беда. Я кретин, но люблю тебя.

Она замерла, совершенно ошеломленная этим его признанием. И была настолько шокирована, что не сумела сделать бесстрастное лицо. Ее широко раскрытые синие глаза смотрели на графа с безграничным удивлением.

Он наклонился и поцеловал ее в губы.

— Я ухожу, Софи. Слишком… взволнован. Мне нужно, наверное, выпить. Или подраться. В общем что-нибудь сделать… Я люблю тебя. Вот видишь, что случилось? — Сокрушенно покачав головой, граф рассмеялся и вышел.


Софи уставилась на закрывшуюся за ним дверь.

— Этого не было… — прошептала она. — Мне просто показалось.

Она обвела взглядом комнату, в которой не осталось ничего из вещей Лонгмора. Он не мог так сказать. Чтобы такой человек, как он, вдруг признался в любви?..

Но ее губы все еще горели от его последнего поцелуя. И в ушах у нее все еще звучал его смех, прозвучавший за мгновение до того, как он отвернулся и вышел.

Софи встрепенулась и побежала в соседнюю комнату, затем в следующую… И вдруг остановилась перед ведущей в коридор дверью. Что она делает? Не может же она выскочить в коридор в одном пеньюаре?! И для чего? Ведь ничего особенного не произошло, не так ли?

Да-да, все в порядке. Она обо всем позаботилась. Нет ничего необыкновенного в том, что вдова-иностранка до утра развлекалась с джентльменом в своем номере. В это время большинство светских людей только возвращались домой после подобных развлечений, а ее апартаменты словно созданы для приема гостей. Те, кто узнает о раннем уходе Лонгмора из отеля, могут предполагать все что угодно, но ничего не узнают наверняка, если в «Спектакл» не появится ее отчет. А слугам хорошо платят, чтобы не сплетничали о мадам.

А вот если она выбежит в коридор в пеньюаре и догонит его милость, то ее, возможно, увидят посторонние. И тогда весь Лондон станет наслаждаться новым скандалом.

Софи вернулась в гостиную.

— В любом случае никакой разницы, — пробормотала она. Да и что она выиграет, если побежит за ним? Услышит новые загадочные реплики?

Софи уселась за письменный стол и уставилась на отброшенное ею перо. Сердце все еще колотилось. Сказанное Лонгмором не было загадкой. Ничуть. Она прекрасно поняла, что означали слова «я тебя люблю».

— А я, похоже, люблю тебя, Гарри, — прошептала Софи. — Но так ли это хорошо?

Она долго сидела в задумчивости, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации. Но не существовало такого выхода, такого плана, при котором все закончилось бы благополучно.