Он снова выпил виски, снова затяжка никотином и он откидывается на кресле, полуприкрывая глаза, едва заметно ведя подбородком и немного слегка склоняя голову вправо. Так же он смотрел на мертвого Артема. Анализирующее, равнодушно. Его голос был совсем негромок, сказано на выдохе дыма, вплетающегося в зазвеневшую от напряжения тишину:

— Ты знаешь, что таких как ты убивают с особой жестокостью, даже несмотря на редкость хороший интеллект? Вот именно из-за него и убивают.

В горле пересохло. Нет… Да быть не может… Я физически чувствовала реакцию изнасилованной нервной системы. Ощущала как перегорают нервные волокна, не справляясь с мощнейшими импульсами покореженной системы и все сосуды сузились. Урезая питание сердца. Чувствовала, как оно отмирает. Умирает.

Едва заметно кивнула, пока сдерживая себя. Титаническим усилием сдерживая. А он затянулся и произнес:

— Однако, даже при такой своей продуманности ты постоянно совершаешь одну и ту же ошибку — выбираешь не тех партнеров. Не только в бизнесе. Часть денег, которые вы украли, я должен был отдать своему начальству. Обязан. Мы в прекрасных отношениях, очень доверяем друг другу и я у них на хорошем счету, только поэтому они согласились подождать пока я все не исправлю. Эти люди, узнав обо всем, пусть и в меньшей степени чем я, но испытали то же самое желание, что сейчас испытываю я — очень хотят всех вас наказать. Но тебя ни я, ни тем более они не убьют, даже не тронут, я ведь дал тебе слово, а я всегда выполняю то, что обещаю. Поэтому просто уходи.

В моих ушах такой низкочастотный звон, когда не слышишь ничего, в голове только он звучит, а остальное как сквозь толщу воды. Он смотрел на тлеющий конец сигареты в пальцах на подлокотнике и сказанное им резало шум в ушах и онемение в теле. И не только это. Оно резало. Хотя он ничего не сказал, чтобы убить. Он же дал слово.

Шагая сюда я даже не смела на подобное надеяться. Я все поняла в ресторане по интонации Гены, по рефлексу хищников, и поняла еще и то, что у меня нет шанса, иначе Адриан бы не призвал. А оправдываться перед ним нельзя. Меня слегка покачнуло. Отступила назад, упираясь спиной в дверь и ожидая пока пройдет слабость в коленях. Рядом стоял Гена. Не шелохнувшийся. А Адриан затянулся и посмотрел на меня:

— Можешь предупредить оставшихся шакалов, что мое уже разозленное трастом начальство получило всю информацию. Разозлилось еще больше и сейчас вычисляет всех, кто был с тобой повязан, а когда мое начальство так злится, то наказывает очень жестоко, поэтому у шакалов не больше пяти суток, пусть попрощаются с близкими. На этом все. Свободна.

Свободна во всех смыслах, видимо. Призовой укол эвтаназии для надежды еще стенающей в агонии. Надежды, что он не законченный ублюдок. Но. Препарат введен. Все мертво. Навсегда.

Он говорил при всех, чтобы все были в курсе. Что свободна. Что трогать нельзя, потому что он пообещал. Мне тоже есть что сказать, чтобы тоже знали и не смели забывать.

Тьма. Его темнота. И взрыв ней. Мой последний взрыв. И пусть все осядет пеплом.

— Я так боялась разочаровать тебя, а произошло худшее… — хрипло рассмеялась, отводя взгляд, рассматривая какую-то декоративную псевдостильную стеклянную хрень на небольшой столике у входа. Вот и пригодилась. Выдохнула, глядя на нее и тихо, почти шепотом, то, что било в мыслях, — ты. Разочаровал. Меня. Тварь.

Мой рывок и статуэтка летит в его сторону.

Отклонился. Звон осколков, осыпающихся со стены за креслом. Его глаза вспыхивают гневом и непроглядной тьмой.

Порождая то же самое, только неукротимое по мощи. Рванула к нему, чтобы выдавить эти слепые глаза.

— Вика! — Гена попытался перехватить, но согнулся от удара локтем в горло.

Секунда и я у стола, схватив тяжелый светильник и с ненавистью глядя в холодное отрешенное лицо. Он рванул в сторону, мгновение и скручивает мои руки под звон новых осколков из-за того, что онемевшие от боли пальцы выпустили светильник. А меня врезают грудью в деревянную столешницу и стискивают с не меньшей ненавистью.

И стало больно.

Нет, не физически. Внутри больно. Потому что снова зеленые глаза, снова выкручиваемые руки, снова прижата и обездвижена на столешнице. Снова. Только на этот раз я любила того, кто едва сдерживался, чтобы не убить меня. Я его любила, а он в такое поверил…

И за это он не сдержится — за то, что верит, что я его предала, доведу до конца, потом всплывет правда и пусть всю жизнь мучается, раз поверил, что могу предать. Его и предать. Не прощу.

— Адриан! — испуганный окрик приближенного и его хватка ослабла.

Боль разлилась по телу и ударила по остаточным срунам, тоже порванным, пока эту тварь с полыхающей черной ненавистью в глазах оттаскивали от меня три человека, которым он это позволял. Ненавидит меня… За то что под кожу, в остатки души, за то что дышал. И резануло болью вены и сердце от понимания, что вот это вот все в нем, даже в сравнение не пойдем с тем, что полосует меня, выворачивает внутри, равнодушно сваливает в одну кучу отрезанные мертвые части, которые сгорают. В последний раз. И должны догореть, я больше не смогу… и пусть он сгорит вместе со мной.

Расхохоталась с презрением и, схватив бутылку, метнула в его сторону. Снова промахнулась. Как жаль.

У него взрыв внутри, полная потеря контроля и его тело живет само — с вертухи вырубил одного из камрадов и ринулся ко мне.

Его перехватил Дава, рывком за подбородок, повернувший его лицо к себе, чтобы он смотрел ему в глаза.

— Она провоцирует! Адриан, блядь, в себя приди! Приди в себя, прошу…

Арнаут смотрел на него тяжело дыша. Медленно прикрыл глаза, рывком вырвав лицо из его рук. Отвернулся от меня, опираясь рукой о стену и свесив голову, дыша часто, быстро, поверхностно и совершенно по звериному оскалившись, зло выдал:

— Уходи, сука.

— А хуй тебе, падла. Страдай. — Хохотнула я, улыбаясь и исподлобья глядя на него.

Снова ринулся. Я молниеносно подхватила острый осколок у ног и вскинула голову отведя руку за спину так, чтобы не сразу выбил осколок, чтобы успеть его полоснуть, засадить глубоко в это ненавистное тело. На этот раз Давид успел и перехватил его, сильным рывком заставив отступить назад и блокировав, повернул голову в профиль, злобно рыкнул мне:

— Ты нахуя это делаешь?! Уходи отсюда, блядь!.. Уведите ее, хули примерзли?!

Камрады шокировано застывшие у стен шевельнулись, направились ко мне, один почти дотянулся до локтя. Но я, с отвращением глядя на него, отдернула руку.

— Лапы на хуй от меня, сама уйду! — Взяла ручку со стола и размашисто написала адрес родного дома в селе поперек бумаг. — На-те, блядь, пидорасы. — Швырнула ручку на бумаги и подняла взгляд на Адриана. — Мне на обещания твои посрать. — Его лицо перекосилось от ярости, тело качнуло ко мне, но Дава держал крепко. Швырнула в их сторону листы. — На, сука. Буду ждать. Шпочь там кому надо, пусть шлют головорезов, которые мне в глотку бабло твое сраное запихают и вспорят брюшко за то, что тебя, великого луноликого, объебала. Сдыхать буду, проклиная тебя, знай это. Знай, сука. Никогда не прощу тебя. Верь и дальше своим крысам, надеюсь, они тебя сожрут. Тварь… блядь…

Медленно отступала назад, не в силах отпустить взглядом его запредельно злое лицо. Давай. Мы должны здесь закончить. Оба.

— Она провоцирует, баба же… Адриан, блять, не надо… — кавказский миротворец говорил негромко, но весомо.

Давай попробуем с тобой, миротворец. Остановилась, глядя в ровный четкий профиль Давида, напряженно смотрящего на Адриана.

— Эй, важнейший член элитного поискового отряда! — стянула кольцо и швырнула в Давида, — на, блять, носи с удовольствием. Заслужил.

— Ты охуела, с-с-сука? — сквозь зубы прошипел он, резко ко мне поворачиваясь. А двигается он быстро и стоит ближе. Охеренно.

— Ты пиздец какой наблюдательный! — с улыбкой подалась немного вперед, почти оргазмируя от его ярости, которая грозила слиться с моей и превратить все в ад, в котором сгорят очень многие. — Как ты с такой наблюдательностью в оффшоры-то три года играешь? А, точно, ты же хуево играешь. Тогда все понятно. С первым проебом, дорогой.

Он стоял твердо, вес тела на двух ногах, а я, соблазнительно и с презрением улыбаясь, стояла обманчиво неустойчиво, на одной ноге, голень за голень, хрупкие шпильки. Одно движение и меня можно сломать. Давай же…

Ведь сегодня я прошу богов спуститься с небес и получить пиздюлей, потому что на галаужине основное блюдо печень Прометея. Мои внутренние Анубис и Вий проводят вас на место, а я уничтожу ваш мир и станцую на костях. Давай же… в его глазах оттиск печати, свидетельство, что он уже шагнул за предел, а значит, может повторить, может не остановиться, Давай же… сделай шаг мне навстречу и мы подожжум этот падший мир. Он почти сделал.

— Прекратить. — Леденящий хлыст непроглядного мрака по обжигающему, только оседающему в сугробы горячему пеплу между нами и мы оба инстинктивно сделали полшага назад друг от друга. Адриан смотрел на Давида, подавляя его хаос натиском своей тьмы, — ты. Успокоился. — Перевел на меня взгляд, еще один хлыст мрака, — ты. Уходи.

Почти выйдя из кабинета, быстро оглянулась. И улыбнулась, потому что он тоже был мертв и это не маска. Он снова это сделал. Снова убил себя, когда его принуждали убить другого. И поделом, сука. Не прощу.

Улыбнулась механически — мозг сказал, что в случае достижения цели нужно такое движение мимики.

Я не плакала. Все то время пока ехала домой я не плакала. Не из-за чего. Внутри все по прежнему, ведь ебанная иллюзия жизни пропала. Все на круги своя. Наконец-то. Когда добралась до дома и вошла в мамину комнату, врезалась коленями в паркет и взвыла, сжимая ледяными руками голову, только теперь позволяя телу ощутить то, что случилось внутри него.