– Иди сюда, Беатрис! У меня есть для тебя подарок!

И на душе у меня сразу стало светлей, стоило мне увидеть его бесхитростную улыбку и протянутую ко мне руку. Я быстро вошла в дом, думая: а может, Гарри потом и не выгонит меня отсюда? Может, именно он сумеет сделать этот дом счастливым и для меня?

Однако и с течением дней очарование Гарри ничуть не уменьшилось. Каждая горничная в доме, дочь каждого арендатора и каждая молодая девица в деревне – все старались улыбнуться красивому молодому хозяину. Новая уверенность Гарри в себе, понимание им собственной значимости всюду завоевывали ему друзей, куда бы он ни поехал. Он был очарователен и знал это. Он был красив и знал это. Мы смеялись, когда мне приходилось смотреть на него снизу вверх, – еще бы, теперь он был уже на голову выше меня.

– Теперь-то ты меня больше задирать не будешь, Беатрис! – смеялся он.

Но книги он по-прежнему обожал; два огромных чемодана, с которыми он прибыл из школы, были битком набиты трудами по философии, сборниками стихов, пьес и рассказов, а также толстенными романами. А вот детские свои болезни он перерос, и ему больше не нужно было целыми днями торчать взаперти и читать, читать без конца. У меня его познания вызывали даже некоторый стыд – сама-то я читала маловато, хотя о нашей земле, разумеется, знала гораздо больше своего старшего брата, потому что все эти годы провела не дома и не в школе, а на полях и пастбищах Широкого Дола. Там, куда стремилось мое сердце и куда Гарри никогда особенно не тянуло. Но разве моя любовь к этой земле могла иметь какое-то значение, когда Гарри вдруг упоминал ту или иную книгу и говорил: «Ах, Беатрис, ты наверняка ее читала! Еще бы, она же есть в нашей библиотеке. Я ее впервые с полки снял, когда мне всего шесть лет было».

Некоторые из привезенных им книг были посвящены земледелию, и, кстати, далеко не все они оказались так уж глупы.

В общем, этот новый Гарри оказался самым обычным взрослеющим юношей, начисто забывшим о бесконечных недугах своих детских лет. Одна лишь мама до сих пор тревожилась, опасаясь, что у него, как у нее самой, может оказаться слабое сердце. Все остальные замечали только постройневшее тело Гарри, его сильные руки, его ясные голубые глаза и его осознанный, хотя и ненавязчивый, шарм, которым он успешно пользовался, разговаривая с хорошенькими горничными. Но главным его героем по-прежнему был пресловутый Стейвли. Это имя каждый день звучало и в маминой гостиной, и за обеденным столом. У мамы имелось несколько иное мнение об этом Стейвли и его «банде», но она помалкивала. Сидела, потупившись и прикусив язык, а ее обожаемый сынок не жалел слов, рассказывая о своем кумире. Гарри страшно гордился тем, что его считали правой рукой Стейвли. Судя по его рассказам, возглавляемая Стейвли группа школьников становилась все более наглой, но внутри нее дисциплина царила весьма жесткая. И хотя Гарри занимал второе место в тамошней иерархии, это и его не спасало от зуботычин, которыми Стейвли щедро одаривал своих «подданных». Да, этот полубог был гневлив, он жестоко наказывал, но умел и с нежностью прощать – обо всем этом Гарри с упоением и весьма откровенно поведал мне.

Разумеется, он страшно скучал по своему герою. В первые недели после возвращения домой он каждый день писал Стейвли, спрашивал, какие новости в школе и как дела у «банды». Стейвли, впрочем, ответил ему всего один или два раза, но эти письма, написанные отвратительным почерком и со множеством ошибок, Гарри хранил, как настоящие сокровища. И еще один мальчик написал ему раза два, в последнем своем письме сообщив, что Гарри больше уже не «правая рука Стейвли». В тот день Гарри выглядел мрачным, утром взял лошадь и уехал кататься, а потом опоздал к обеду.

И все же, как ни приятно мне теперь было общество Гарри, я чувствовала, что он мне мешает. Я лишилась возможности запросто удирать из дома и встречаться с Ральфом у реки или в холмах и постепенно начинала терять терпение из-за того, что Гарри неотлучно находится рядом со мной. Я просто не могла от него отделаться, хотя маме хотелось, чтобы он побыл с нею и спел ей, а папа то и дело просил его съездить в Чичестер, но он всем этим просьбам и поручениям предпочитал общение со мной. И Ральфу приходилось все ждать и ждать свидания, ну а я и вовсе сгорала от страсти.

– Каждый раз, как я прошу привести мою лошадь, Гарри тоже выражает желание покататься верхом, – жаловалась я Ральфу как-то в одно из редких, будто украденных, мгновений, когда нам случайно удалось встретиться с ним на подъездной аллее. – И дома тоже – куда бы я ни пошла, он тут же за мной тащится.

В ярких темных глазах Ральфа вспыхнуло любопытство.

– Интересно, почему это он именно за тобой бродит, как тень? Мне казалось, твоя мать накрепко привязала его к себе шнурками от своего передника.

– Не знаю, – сказала я. – Раньше он на меня и внимания не обращал, а теперь просто прилип – стряхнуть невозможно!

– Так, может, он просто хочет тебя? – с гневом спросил Ральф.

– Не говори глупостей, – возмутилась я. – Он же мой брат!

– Ну и что? Может, он кое-чему научился в этой своей школе, – стоял на своем Ральф. – Может, он там какую-нибудь потаскушку подцепил и теперь совсем иначе на девушек смотрит? Может, он почувствовал – как и я когда-то, – что ты не просто хороша собой, а еще и горяча, и всегда готова к наслаждениям? Может, его так долго здесь не было, что он забыл, как ему полагается о тебе думать, вот он и видит в тебе не родную сестру, а красивую девушку, которая живет с ним в одном доме и с каждым днем становится все краше и горячей? Может, он и сам не прочь предложить тебе все… что в его силах?

– Чушь! – решительно заявила я. – Но мне бы очень хотелось, чтобы он оставил меня в покое.

– Это он? – спросил Ральф, мотнув головой в сторону приближавшегося к нам всадника. Да, это действительно был мой брат в рединготе теплого коричневого оттенка, великолепно сидевшем на его сильно раздавшихся в последнее время плечах. Гарри становился все больше похож на отца, прямо-таки уменьшенная его копия, и сейчас, когда он ехал верхом на одном из отцовских гунтеров, у него была та же, что и у отца, гордая, свободная посадка. И на губах у него, как и у отца, всегда готова была появиться улыбка. И все же Гарри обладал неким собственным обаянием, и своей гибкой стройной фигурой он тоже пока что совсем не походил на нашего широкоплечего мощного отца.

– Да, это он, – подтвердила я. – Будь осторожен.

Ральф чуть отошел от моей лошади и почтительно склонил перед Гарри чубатую голову.

– Сэр, – почтительно сказал он.

Гарри кивнул ему с милой улыбкой и обратился ко мне:

– Я подумал, что и мне, пожалуй, неплохо было бы прокатиться вместе с тобой, Беатрис. Можно, например, поехать в холмы и там пустить лошадей галопом.

– Конечно, – сказала я и представила ему Ральфа. – Это Ральф, сын Мег. Он помощник нашего егеря. – Какой-то дьявол искушал меня: мне ужасно хотелось, чтобы они повернулись друг к другу лицом. Однако Ральф моего брата совершенно не заинтересовал: он едва взглянул на него. Сам же Ральф молчал, но за Гарри наблюдал весьма внимательно. А тот, словно не замечая этого, снова повернулся ко мне и сказал с улыбкой:

– Ну что, поехали? – И я вдруг вспомнила – и это потрясло меня! – какая пропасть лежит между Ральфом и мной. Я совершенно позабыла в эти золотые летние дни, полные чувственных наслаждений, о той пропасти, что нас разделяла. И вот Гарри, с которым мы были одной крови и одного знатного происхождения, вдруг дал мне понять: этот человек не стоит нашего внимания, потому что он – слуга. Такие, как я и мой брат, всегда окружены сотнями таких слуг, людей, которые ничего для нас не значат, а потому их мнение, любовь, страхи и надежды должны быть нам безразличны. Мы могли проявить какой-то интерес к их жизни, а могли и не обратить на них никакого внимания. Это зависело только от нас самих. У них в этом вопросе выбора не было. И я, впервые увидев Ральфа рядом с моим красавцем-братом, подобно изящному принцу восседавшему на великолепном жеребце, покраснела от стыда, и мечта о нашей сладкой весенней любви показалась мне сущим кошмаром.

Короче, мы с Гарри развернули коней и поехали прочь. И я долго еще спиной чувствовала взгляд Ральфа, но на этот раз его взгляд наполнял мою душу не радостью, а смертельным ужасом. Я так выпрямилась в седле, что у меня заныла застывшая спина, а моя дорогая Белла, почувствовав мое напряжение и тревогу, стала нервно прядать ушами.

Да, я гордилась своим происхождением и своим положением в обществе, но была еще слишком молода и неопытна, а чувственность уже была разбужена во мне. К тому же мы уже много дней не виделись с Ральфом наедине. Тропа, по которой Гарри и я сейчас поднимались на вершину холма, была той же самой, откуда отец когда-то давно впервые показал мне наш Широкий Дол во всей его красе. Здесь, совсем рядом, было и наше с Ральфом самое любимое местечко. Так что, проезжая вместе с братом по буковой роще, я вспоминала, как однажды, жарким ленивым полднем мы с Ральфом долго дразнили друг друга, укрывшись в глубине тенистой лощины. А потом, поднявшись на вершину холма, я проехала мимо нашего чудесного гнездышка в зарослях папоротника. И в памяти моей не осталось даже воспоминания о только что испытанном мною стыде: его вытеснила память об испытанном здесь невероятном наслаждении.

Да, это было здесь, всего в нескольких ярдах от копыт коня моего брата. Я тогда велела Ральфу лежать совершенно неподвижно и принялась сама раздевать его, то и дело касаясь его обнаженного тела губами, языком и длинными прядями распущенных волос. Он стонал, едва сдерживая страсть, а потом в качестве сладкой мести разложил меня на траве и стал жадно целовать мое обнаженное тело, лаская каждый особо чувствительный его кусочек. И лишь когда я уже чуть не плакала от сжигавшего меня желания, он легко вошел в меня…