На следующий день у нашей грузовой повозки отвалилось колесо, да благословит его Господь, так что доставить купленные товары из Чичестера возчики не смогли. Мама занервничала; она рассчитывала сразу же посадить меня за работу – подшивать занавески, – но была вынуждена ждать. Я понимала, что завтра почти наверняка не смогу выйти из дома и буду вынуждена трудиться над проклятыми драконами, купленными для Гарри, но сегодня я была полностью свободна, и этот день был словно неожиданное спасение от смертного приговора. Я быстренько переоделась, сменив утреннее платье на новую зеленую амазонку – ее только на этой неделе доставили от портного, – закрутила волосы в узел и аккуратно убрала их под прелестную зеленую шляпку для верховой езды. Потом я вскочила на свою милую Беллу и помчалась легким галопом по подъездной аллее, по каменному мосту над рекой, затем направо, по лесной тропе, что тянулась вдоль берега реки.

Фенни вздулась после весенних дождей; вода в ней казалась коричневой и кипела, как суп в кастрюле. Ее бурные водовороты и плещущие в берег волны как нельзя лучше соответствовали моему настроению; я ехала и улыбалась. Буки уже покрылись молодой листвой, их кроны у меня над головой были словно окутаны легкой зеленой дымкой; в прошлогодней опавшей листве прорастали новые побеги, одновременно и хрупкие, и восхитительно сильные. Казалось, каждая птица в лесу зовет, зовет своего партнера. Мир Широкого Дола был полон жизни, весеннего настроения и любви, и я тоже была одета в зеленое, как сама жизнь.

Ральф сидел у реки с удочкой, прислонившись спиной к упавшей сосне. Он поднял голову, заслышав топот копыт моей Беллы, и улыбнулся, но ни малейшего удивления не выказал. Мне он в эту минуту показался столь же неотъемлемой частью моего любимого Широкого Дола, как и эти деревья. Мы не договаривались об этой встрече заранее, но она была столь же естественной, как пение птиц; просто мы оба захотели – вот и встретились, и это было совершенно нормально. Ральф притягивал меня к себе столь же уверенно и сильно, как вода под землей притягивает раздвоенный конец ивового прутика, указывая лозоходам, где нужно копать колодец.

Я привязала Беллу к кусту бузины, и она кивнула мне, словно понимая, что мы с ней пробудем здесь весь день. Шурша опавшей листвой, я подошла к Ральфу и остановилась перед ним, выжидая.

Он улыбнулся, глядя на меня и щурясь из-за ослепительно яркого неба, сиявшего у меня за спиной.

– Я скучал по тебе, – неожиданно признался он, и сердце мое подскочило, словно я полетела кувырком с одного из огромных отцовских гунтеров.

– Я не могла выбраться из дома, – сказала я. Руки свои я спрятала за спину, чтобы он не смог увидеть, как они дрожат, но тут – Господи, как это было нелепо! – глаза мои вдруг наполнились слезами, а губы запрыгали, как у маленькой. Я, конечно, могла спрятать руки за спиной, и уж, конечно, никто бы не догадался, что под мягким бархатом зеленой амазонки колени мои подгибаются от внезапной слабости, но лицо мое оказалось совершенно незащищенным; меня словно застигли во время сна или в минуту постыдного страха. Я осторожно, из-под ресниц, глянула на Ральфа, перехватила его взгляд, устремленный на меня, и в одно мгновение успела заметить, что и с него слетела вся самоуверенность. Ральф тоже был напряжен, как петля силка, в который попалась добыча. Я видела, как быстро-быстро он дышит, словно очень долго бежал. Удивленная этим, я шагнула вперед и протянула к нему руку, желая коснуться его густой черной шевелюры, но он каким-то быстрым, непредсказуемым движением перехватил мою руку и потянул меня вниз, на себя. Потом обеими руками с силой схватил меня за плечи и посмотрел мне в лицо своими сверкающими глазами, словно его раздирали два одинаково страстных желания: убить и любить. У меня же в голове не было ни одной мысли. Я просто смотрела на него во все глаза, словно более всего изголодалась именно по этой возможности – видеть его.

Затем то опасное, даже слегка свирепое выражение растаяло у него на лице, и он улыбнулся мне чудесной, теплой, как летний день, улыбкой.

– О, Беатрис… – с нежностью сказал он, и руки его соскользнули с моих плеч на талию, плотно обхваченную узким бархатным жакетом. Притянув меня к себе, он стал целовать меня в губы, в глаза, в шею. Потом мы сели рядышком на берегу, и Ральф одной рукой обнимал меня, а я, положив голову ему на плечо, смотрела на реку и на поплавок из сосновой шишки.

Мы почти не разговаривали – мы все-таки оба были детьми деревенскими. Когда, наконец, поплавок дернулся и подскочил, Ральф стал осторожно вытягивать лесу, а я подставила его шапку, и мы вместе вытащили пойманную рыбу так ловко и уверенно, как в годы нашего детства. Сухие листья, папоротник и охапка хвороста послужили пищей для маленького костра, который мы разожгли под деревьями на берегу реки; Ральф почистил форель и надел ее на прутик, а я пока подкармливала наш костерок. Я почти ничего не ела в последние три дня, а чуть подгоревшая шкурка форели была такой соленой и вкусной! Впрочем, внутри рыба оказалась наполовину сырой, но кто станет заботиться о подобных вещах? Особенно если форель ты поймал сам в своей собственной речке и поджарил ее на костре из собранных тобою веток? Когда мы поели, я тщательно вымыла руки, прополоскала рот и даже попила немного прямо из нашей быстрой речки. Затем я снова села, привалившись спиной к стволу упавшего дерева, и Ральф обнял меня.

Юные девушки из «благородных» семей обычно очень боятся тяжелых родов и болезненных месячных, не говоря уж о такой «страшной» вещи, как потеря девственности. Не сказав прямо и честно ни одного слова обо всех этих вещах, моя мать постаралась внушить мне, что основная обязанность жены – это зачать, выносить и родить наследника, но при этом весьма прозрачно намекнула, что этому предшествует нечто весьма неприятное. Возможно, с ее точки зрения, именно так и было. Возможно, первая брачная ночь – в огромной фамильной кровати с мужчиной, выбранным или даже навязанным тебе родителями, которые сразу четко определили поставленную перед тобой задачу, – это действительно весьма болезненное оскорбление и твоему телу, и тем более твоей душе. Но вот что я знаю наверняка: когда впервые ложишься с парнем, которого выбрала сама, и делаешь это по собственной воле, чувствуя себя совершенно свободной, а над тобой в это время шумят деревья Широкого Дола и высится небо Широкого Дола, тебя охватывает такое чувство, словно ты – часть древней магии этой земли, и в твоих ушах эхом отдается биение ее огромного сердца.

Мы катались по земле, сплетясь юными телами, точно детеныши выдры, столь же неопытные и столь же грациозные, охваченные некими новыми, невыразимыми, неожиданными ощущениями, которые все усиливались, пока я, достигнув наивысшей точки наслаждения, не уткнулась Ральфу в плечо, задыхаясь и плача, а он не воскликнул изумленно и восхищенно: «О господи!»

А потом мы лежали молча, и тела наши были по-прежнему крепко переплетены, точно руки в рукопожатии. Так, прижавшись друг к другу, мы и уснули, как дети – да мы, собственно, и были еще детьми.

Проснулись мы замерзшими, всклокоченными и сразу почувствовали себя крайне неловко. У меня вся спина была в красных отметинах от травы, мелких веточек и листьев, а Ральф до крови ободрал себе лоб, несколько раз боднув грубую кору упавшего дерева. Мы поспешно натянули на себя одежду и снова обнялись, чтобы хоть немного согреться; вокруг уже сгущались легкие весенние сумерки, делая длиннее и темнее тени от кустов и деревьев. Затем Ральф, подставив сложенные «лодочкой» руки, подсадил меня в седло, мы обменялись еще одним безмолвным теплым взглядом, и я, развернув лошадь, рысцой поехала к дому, мечтая о горячей ванне и сытном обеде. Я чувствовала себя богиней.


Эти первые безмолвные свидания проложили тропу для тех любовных игр, которые приносили нам все больше наслаждения, а потому и встречи наши стали более частыми, особенно когда стало совсем тепло и в темных полях зазеленели всходы. Нужно было присматривать за новорожденными ягнятами и телятами, а также за работой в полях – все это позволяло мне практически не общаться с мамой и почти целыми днями отсутствовать дома. Но после того, как я заканчивала осмотр молодых животных или перевод овец на более высокие пастбища, где трава была более сочной и нежной, я могла заниматься чем угодно. Ральф знал несколько укромных местечек в лесу, за дальними полями, гораздо дальше, чем мы когда-то, шестилетними, вместе играли, а если шел дождь – к счастью, дождливых дней было немного, – мы встречались на старой мельнице, и над нашими распростертыми на старой соломе телами метались ласточки, уже кормившие птенцов. По голодному писку малышей я легко могла определить, сколько недель прошло с тех пор, как мы с Ральфом стали любовниками, ведь когда мы с ним встретились на мельнице в первый раз, ласточки еще только строили гнезда. Постепенно писк птенцов становился все громче, а однажды они, совсем окрепнув, вылетели из гнезда. Только тогда я заметила, что уже середина лета.

На самом деле мы с Ральфом совершенно не замечали бега времени, да и лето в этом году, казалось, будет длиться вечно, давая нам возможность проводить вместе жаркие полуденные часы. Похоже, сама земля вступила с нами в сговор, скрывая нас то в высоченных зарослях папоротника в общинном лесу, то среди густого подлеска в глубинах нашего парка. Природа словно улыбалась нам ласково и беспечно, и даже мой отец признался, что никогда еще на его памяти не было такого чудесного лета. Не иначе как древние боги нам помогают, сказал он, потому что сенокос можно начинать необычайно рано.

Конечно, то была магия древних языческих богов. И все мои теплые солнечные дни, все мои сны были полны Ральфом; он шел, горделиво ступая, точно некий темноволосый бог земли, и весь Широкий Дол вокруг него зеленел и расцветал. И я знала: это наша страстная любовь делает дни такими солнечными и длинными, а ночные небеса наполняет россыпью чистейших звезд.