– Домой? Весь мир мой дом. Глаза Бога видят меня, куда бы я ни уехал, поэтому как я могу помыслить себя на чужбине? Ничего не могу с этим поделать, Карелли, – добавил он в сильном волнении, – я иначе мыслю, чем ты.

– Я не виню тебя. Это странно, вот и все, – он поколебался. – Почему ты не одобряешь папизм?

Морис опять изучающе посмотрел на него.

– Не знаю, поймешь ли ты. Не знаю, смогу ли я объяснить. Это слишком необычно.

Карелли выжидающе наблюдал за ним, и Морис продолжал, подбирая нужные слова:

– Понимаешь, Бог создал всех нас, а мы придумали разные способы восхвалять его – паписты одним образом, язычники – другим.

Карелли пытался скрыть свое удивление. Морис говорил:

– Видишь ли, когда твоя собака ощенится, ты постелешь для выводка солому в самом теплом месте сарая, где они будут в безопасности и довольстве. Если же один из щенков станет лизать тебе руки в благодарность, ты можешь полюбить его сильнее прочих. Но ты же не выкинешь остальных на холод умирать, потому что они не благодарили тебя.

Карелли отвернулся, ощущая неловкость.

– Не думаю, что тебе стоит об этом говорить. Мне кажется, это... Богохульство.

– Я знал, что ты не поймешь.

Наступило молчание. Отодвинув табурет и поднявшись, Морис нарушил его.

– Ты бы желал съездить в Шале и сообщить матушке новость?

– Ты поедешь со мной? – с сомнением спросил Карелли.

Он боялся, что обидел брата, но Морис ответил весело:

– Да, конечно. Мне следует размяться.

Они дошли до дверей. Карелли нерешительно протянул руку брату, и Морис с едва заметной улыбкой шагнул ближе, так что можно было дружески положить руку на плечо.

Глава 3

Начало июня всегда подобно тихой гавани между штормами появления ягнят и штормами стрижки овец. Маленький Матт спозаранку ушел на опушку Уилстропского леса охотиться на кроликов. С двумя самцами в походной сумке он повернул домой, избрав длинный путь через вересковую пустошь Марстон Мур. Он совсем не спешил, поскольку местность завораживала его. Отары овец паслись на хорошей, сочной траве под недремлющим оком Старого Конна, сидящего покойно на гребне горы, известной как Слива Кромвеля. Говорили, что именно здесь расположился генерал Кромвель со своим войском перед сражением у Марстон Мура.

Старый Конн отметил появление Матта кивком и оценивающим взглядом, брошенным на кроликов в сумке, но он не истратил ни одного слова на бессмысленное приветствие. Матт присел рядом, чтобы отдышаться. Оба, старик и мальчик, пристально глядели через пустошь на леса. Матт пытался представить битву, людей, лошадей и пушечную пальбу.

Наконец, как будто прочитав мысли Матта, Старый Конн произнес:

– Это было, когда родился мой сын Конн, отец Дейви.

– Ты сражался, Конн? – спросил Матт.

Он знал, что старик Конн участвовал в битве, и слышал его рассказы ни один раз, но никогда не уставал от них.

– Ты ходил в атаку с принцем Рупертом?

– Конечно. Я, Джек и Дик. Мы последние остались из тех, что ушли с хозяином Китом. Джека тяжело ранили в руку, и он умер через две недели, так и не оправившись. Вот какая была битва. Чем дольше она тянулась, тем труднее залечивались раны. Я уцелел, слава Богу. Джек и Дик, мастер Кит, и я, да еще Хамиль Гамильтон, брат жены мастера Кита, наш капитан. Бог мой, что это был за бой! Нас застигли врасплох, но принц Руперт сплотил нас, и мы атаковали, атаковали и снова атаковали. Хозяин Кит был убит, Дик тоже. Я потерял Джека из виду, а потом меня вышибли из седла. К концу мы вынуждены были уйти в леса, как раз туда, где ты ловил кроликов.

Он умолк, давая возможность переварить сказанное. «Там, где я ловил кроликов, – подумал Матт, – люди, уставшие, истекающие кровью, томимые жаждой, скрывались от преследующего их врага».

– Некоторые из нас бежали – немногие. Люди лорда Ньюкасла пали все, как один, там, где сейчас загоны. Принц Руперт собрал нас всех вместе на следующий день, чтобы идти на север к Ричмонду, но с меня было довольно. Джек ушел с капитаном Гамильтоном, и мы больше ни разу не виделись. Я оставил их, как только мы пересекли мост возле Уотермилла, и вернулся в город.

– А где была твоя жена все это время, Конн? – поинтересовался Матт.

– Она ехала в обозе с другими женами и другими женщинами. Она была на сносях, когда мы дошли до Йорка, поэтому мне пришлось оставить ее в дальней избе, где жил пастух Гарт. Его тоже убили у Марстон Мура. Когда Я вернулся в его дом, мой ребенок уже родился. Я остался там, помогал вдове Гарта по хозяйству, заботился о ней, пока она не умерла, меньше чем через год. Так я и живу там, молодой хозяин, уже много лет.

Матт, довольный, вздохнул. Каждый раз Конн рассказывал историю, внося в нее небольшие изменения.

– Да, ты до сих пор живешь там, и твой сын, и твои внуки, – согласился Матт. – Где сегодня Дейви?

– Он помогает на ферме Хай Мур. В моем доме нет места бездельным рукам. Впрочем, теперь там новая хозяйка. Она плодовита, как кошка, и прирожденная бездельница. Уж я-то могу судить о женщинах.

Мать Дейви умерла год назад, и его отец женился вторично, что, очевидно, старый Конн не одобрял.

– Урсула опять ждет ребенка? – спросил Матт. – Похоже на то, – буркнул ворчливо Конн.

– Конн должен быть доволен, – осторожно вымолвил Матт.

Старый Конн задержал на нем ясный взгляд.

– Он дурак. Каким был, таким и останется. Ему вовсе не было нужды жениться, имея двадцатитрехлетнюю дочь, которая могла бы оставить свою работу и возвратиться домой, чтобы вести хозяйство, следить за садом и прясть пряжу. Но ему, должно быть, приспичило жениться, да еще на какой-то стрекозе, у которой понимания меньше, чем у кузнечика. Она служила горничной. Избалована, как домашний котенок. Женщина представления не имеет, как ухаживать за животными, как вырастить урожай и ей ни до чего нет дела, кроме своих белых ручек. Попробуй, заставь ее чистить, мыть что-нибудь, копать или мотыжить! Когда она прядет, у нее нить постоянно обрывается.

Это считалось, как знал Матт, ужасным преступлением. Почти в каждом доме получали дополнительные доходы от того, что пряли пряжу из шерсти Морлэндов, которая затем собиралась агентами и поставлялась ткачихам.

– Помнишь, что я говорил тебе, хозяин Матт? Когда человек выбирает себе жену сам, его выбор всегда неправильный.

– Конн, а разве ты не сам выбирал себе жену, когда женился на чу..., – он чуть было не назвал жену Конна чужеземкой, как прозвали ее местные жители. Она была родом из Бристоля. Конн женился на ней во время участия в кампании на стороне принца Руперта. Бристоль представлялся жителям Йоркшира, никогда не бывавших дальше Лидса, невероятно чужим и далеким. К тому же жена Конна говорила с таким непонятным акцентом, что много лет ее считали голландкой.

– ...когда ты женился на матери Конна, – закончил Матт.

Старый Конн тяжело посмотрел на него, как бы удивляясь наивности вопроса, а затем сказал с солидным достоинством:

– Это совсем другое дело, молодой хозяин. То было провидение, которое воплотило Божью волю. Нам было суждено встретиться, когда я воевал в чужих краях. Она была доброй женой, спаси Бог ее душу, хотя и родила мне только одного сына. Но на это была также Божья воля, ты не можешь спорить.

Тут Матт тихо спросил:

– Скажи, король был разбит флотом Узурпатора тоже по Божьей воле?

Старый Конн посмотрел на него более ласково.

– Об этом говорят в доме?

– Кажется, все об этом толкуют. Дядя Кловис, он прямо не говорит, но думает, что это конец всему. Разгром был такой полный, что король Франции никогда больше не даст нашему королю ни кораблей, ни денег.

– Скажу тебе, молодой хозяин, что король рассчитывал на переход моряков на его сторону, так как знал их всех, когда еще был лордом Адмиралтейства. Но когда на наших кораблях увидели приближающийся французский флот, они не смогли не открыть по ним огонь. Было бы противно их природе пропустить французов к английскому берегу, не так ли?

– Даже ради нашего короля?

– Даже ради него. Видишь ли, молодой хозяин, король совершил ужасную ошибку, покинув Англию. Теперь он без королевства и не может вернуться без помощи какого-нибудь чужеземного короля. Вот где его слабость. А Узурпатор, что ж, у него ума больше, чем у лорда Кромвеля. Он оставил народ в покое, и большинству простых людей нет дела до того, кто у них правит в Уайтхолле, пока их не беспокоят и дают жить своей собственной жизнью.

– Но наши кузены из постоялого двора «Заяц и вереск» говорят, что каждую ночь люди поднимают пивные кружки за короля-изгнанника, – заметил Матт.

Конн утвердительно кивнул, встряхнув бородой, как воробей потряхивает хвостом.

– А-а. Разговоры ничего не значат, не так ли? Они пьют за нашего короля и, если король вернется, будут приветствовать его. Но они пальцем не пошевельнут, чтобы помочь ему вернуться, пока Узурпатор не трогает их.

Некоторое время старик и мальчик размышляли в тишине. Затем Конн произнес:

– Мне жаль твою бабушку, графиню, больше всего ее.

– Думаешь, она не вернется в Англию? – спросил Матт.

Он помнил ее, сверкающую драгоценностями и сладко пахнущую, похожую на королеву.

– Нет, пока Узурпатор на троне. Кто знает, когда он умрет. Больше не будет никаких экспедиций за короля, запомни, хозяин.

Нам надо связывать надежды с принцем Уэльским. Но для нее быть в ссылке – печальная участь. Я помню ее маленькой девочкой. Скакала лучше любого мальчишки, могла подстрелить птицу. Редкостная красавица!

Он замолчал, вспоминая прелестную девочку, которая была похожа на того лихого молодого генерала кавалерии, с которым они одержали так много побед и на севере и на юге страны. Принц Руперт, о чем никогда не вспоминалось, провел ночь после Марс-тон Мура в Шоузе, где жила незамужняя мать графини. Девять месяцев спустя родился темноволосый темноглазый ребенок. А поскольку мисс Рут не хотела говорить об этом, то и никто не мог во всех ее владениях, но Конн и некоторые другие старики весьма правильно догадались об истине.