– Я избалованная? Я? – возмутилась Сима.

– Это очевидно, – веско подтвердил Квасов.

Взгляд Антона, как приклеенный, следовал за Серафимой, но самому Квасову казалось, что он посматривает на соседку незаметно, украдкой.

Да он почти и не смотрел на эту ровную, плавную линию рук, открытых взглядам от плеча до кончиков ловких наманикюренных пальчиков. На узкие запястья, на высокую шею, на гибкую спину, переходящую в такую аппетитную задницу, что она могла поспорить с пельменями, на стройные ноги с высоким подъемом и маленькой ступней, в черных прозрачных колготках, обутые в лодочки. На лиф с выступающими округлостями грудей. Чего он там не видел? Все как у всех. «Все как у всех», – упрямо повторил Квасов и представил это «все». И едва уцелел от вспышки страсти.

Почему эта женщина досталась другому, а не ему, глядя на хозяйку дома, подумал Квасов. Почему все, что мог дать этой женщине он, уже дал тот, чужой парень из-за речки, Руслан Бегоев? И даже ребенок его.

– А где встречают Новый год твои друзья? – издалека донесся голос Серафимы, и перед Квасовым появился еще один кусок наполеона.

Была надежда, что сосед увлечется тортом и перестанет, наконец, пялиться, думая, что никто этого не видит.

– По-разному: с семьями, у кого есть, с друзьями, у кого есть. Наверное. Я как-то выпал из контактов со вчерашнего вечера.

– Не жалеешь?

– Нет, не жалею, мне с вами хорошо. Правда. – Физиономия Квасова выражала раскаяние.

Подстегнутая этим обстоятельством, Наина поднялась с чашкой в руке:

– Кому еще чаю? Антон?

– Можно, – кивнул Квасов. Странное, поначалу пугающее чувство, что он дома, среди своих, усиливалось с каждым часом.

Лед растопила Маня: без церемоний забралась на колени к дяде Антону и достала из-за пазухи собственноручно изготовленную, примятую по углам открытку с карандашным рисунком. Бледно-зеленые деревья с красными плодами произрастали на черноземе, с бледно-синего неба светил бледный солнечный круг, во всем этом великолепии стояли, взявшись за руки, схематично изображенные мама, папа и три девочки – будто только что водили хоровод.

Взглянув на открытку, Квасов моментально вспомнил детство. Сердце заныло, глазам стало горячо. Когда-то он тоже рисовал родителей, себя и сестер. Все держались за руки – а как же иначе?

Руки давно разжались: родителей уже нет, а сестры разъехались. Младшая сейчас в Америке, средняя – в Новой Зеландии. Антон не звонил и не писал – ждал подходящего настроения, а настроение все не приходило. Ждал счастливого повода – повод не подворачивался. Молчание копилось, чувство вины нарастало, пока не сделалось лавинообразным. Эта лавина и погребла под собой родственные связи Квасова.

Подарки на этом не закончились: следом за Маней Танечка вручила на брелоке для ключей символ Нового года – кролика, чем-то смахивающего на кота.

Почин подхватила Наина – протянула зажигалку в латунном корпусе с гравировкой «А. К.».

В этом доме его ждали, готовились к приходу, старались сделать приятное. Выходит, он не просто гость, а желанный гость? Квасов был потрясен и немного смущен открытием.

Что есть у него за душой, что он может предложить им – Серафиме и ее девчонкам? Отдать в безраздельное пользование гаражный бокс? Или себя? Или в комплекте: пустующий гараж плюс пустой Квасов – нужная в хозяйстве вещь, ничего не скажешь. Подарочный вариант в шуршащей упаковке. Предновогодняя распродажа. Коллективам и оптовикам скидки до пятидесяти процентов. А что? Подарок, конечно, с дефектом, но при определенном умении…

Если место рядом с Серафимой свободно, а, по имеющимся сведениям, оно свободно с 17.45 вчерашнего дня (в приступе благодарности за вызволенную из участка племянницу Наина проболталась: биологический отец уехал, оставив некоторую сумму – откупился от дочери), то можно попытать счастья. Так что еще посмотрим, чей это ребенок.

Место рядом с Серафимой, может, и свободно, а сердце?

Антон и сам не понял, как вышло, что он схватил Симку за руку.

– Ты любишь его?

– Кого? – Симка метнула испуганный взгляд на кулак Антона, заглотивший ее ладонь, как удав кролика – всю целиком.

– Его. Ты знаешь, о ком я.

Непреклонный голос загонял в угол, брал за грудки и приподнимал над полом.

– Не надо, – проблеяла Сима, – я не хочу говорить об этом. Во всяком случае, не сегодня.

– Не играй со мной, я имею право знать. – О деликатности Антон имел весьма своеобразное представление: от других требовал, но достоинством не считал.

Окольцованная, прижатая к стене Серафима обмякла и опустилась на стул.

– Имеешь, – согласилась она, хотя затруднилась бы объяснить, что давало Антону такое право.

– Да или нет? Любишь или нет? – У давильного пресса больше чуткости.

– Нет.

– Врешь.

Со вчерашнего дня Серафима только и делала, что избегала мыслей о совершенном над ней и Мадиной акте отчуждения. Даже под угрозой смертной казни никогда и никому не призналась бы, что Руслан самым пошлым, самым вульгарным образом ее кинул.

Но требовательный взгляд Квасова положил Симу на лопатки, врать и выкручиваться было немыслимо. Придется как на духу. Симка шумно втянула носом воздух и так же шумно выдохнула.

– Нет, не вру. Я, может, и дура, но не мазохистка. Он предал нас. Ты бы смог простить предателя?

Квасов разжал кулак, Симкина ладонь выпорхнула на волю.

– Так уж и предал?

– А разве нет?

– Вон сколько пар распадается, сколько разводов в семьях. Что ж, по-твоему, все всех предали?

От негодования и обиды Сима не могла усидеть на месте. Вскочила, принялась собирать тарелки и составлять горкой.

– Да! Все всех предали! Это же самая настоящая война. Каждая семья – это горячая точка. Как на любой войне, здесь разворачиваются военные действия, есть жертвы, предательство, потери в живой силе и технике. Стороны конфликта – это две враждующих страны. Ты вспомни фильм «Война Роузов»!

– Не проще развестись?

– Одинаково приятно. После развода почти у каждой бывшей жены возникает синдром участницы-брошенки. И каждый последующий мужчина вносит свою лепту: равнодушием, непониманием, изменами, упреками и откровенным издевательством. Говорит какие-нибудь гадости тебе каждый день, что ты толстая уродина, например. Или неряха. Или дура. И каждый день ты слушаешь такого мужчину, пока не начинаешь смотреть на себя его глазами и верить ему. А стоит поверить – и все, ты в персональном аду. Значит, ты никому не нужна. Значит – терпи.

Стопка тарелок стала опасно высокой, Симка разделила ее пополам.

– Я понял: главное – не говорить жене, что она толстая, глупая неряха, тогда она не сбежит, – попытался обратить все в шутку Антон.

– Не смешно.

– От скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, – с внезапной грустью произнес Антон.

Серафима покачала головой:

– Злоба происходит от скорби, а не надежда.

– А если бы вы с мужем были одним целым и твою обиду он воспринимал как свою?

– «И в горе и в радости»? Ты в это веришь?

– Да. – Твердость, с которой ответил Антон, удивила его самого. Не далее как вчера в споре с друзьями по этому поводу он проявлял здоровый цинизм.

– А я уже не верю. Кто-то из двоих обязательно съест все бананы, как говорила Анни Жирардо.

– Интересно, после которой из дочерей ты перестала верить в брак? – съязвил Квасов. – После Тани или после Дины?

– Знаешь, когда у нас все только начиналось… с Русланом… – Симка отставила тарелки, почувствовала, что краснеет, и замолчала, не сводя глаз с обглоданных косточек, смятых салфеток и прочих малосимпатичных спутниц любого праздника.

Квасов не торопил ее.

– В общем, он клялся мне, что не бросит нас. Матерью клялся.

Сима быстро посмотрела на Антона: как, оценил доверие, ветеран?

Квасов ухмыльнулся. Он предполагал нечто подобное.

– И что из того? Мужчины всегда клянутся, а женщины всегда верят. Такими нас задумал Творец, – неосмотрительно заявил Антон.

– То есть мои отношения с Бегоевым ты предлагаешь рассматривать в плоскости от ношений «мужчина – женщина»? – ахнула Серафима. Квасовская лицемерная сентенция в духе римских философов ее доконала.

– А разве нет?

– Ну ты и ханжа! – Ярость и ненависть, с которой обрушился на Симу Виктор за связь с Русланом, уличали Квасова в вероотступничестве.

– Неужели? Ты ведь могла поверить кому-то другому и с тем же успехом остаться с ребенком одна, – возразил Квасов.

– Да, но это не кто-то другой, это Руслан Бегоев! Нохча! – Симке нужен был союзник, а не оппонент.

– Имя в этой истории может стоять любое, хоть Вася Пупкин, хоть Аристотель Онассис, а сама история стара как мир! – Это был удар ниже пояса. Антон одним махом лишил Серафиму исключительности.

– Это не просто история, это, между прочим, моя жизнь, – надулась Сима.

Хотя…

Обманутых женщин действительно армия, почему она решила, что одна такая?

Симка раскрыла ладони, обхватила тарелки.

Все равно что-то здесь не так.

Обманутых женщин армия, но ее жизнь – это только ее жизнь. И эти разочарование, слезы и страх – это ведь только ее слезы и страх. Значит, все-таки ее история – исключительная в своем роде?

Симка поняла, что ухватила суть своих сомнений.

– Случай, может, и распространенный, но переживания-то – персональные. Так же как у вас, вояк. Наина говорит, каждый четвертый с боевым стрессом возвращается из горячих точек. Но ведь все по-разному переживают синдром участника, правда? – Довольная собой, Симка подняла глаза на соседа.

Вполне интеллигентно посапывая, Квасов спал.


– Алкаши проклятые, житья от вас нет. Повсюду морды синие, куда ни плюнь.

Солнечный день дал трещину, разломился на куски и посыпался осколками. Осколки погребли под собой беседку, жимолость, оранжевый букет календулы и арбуз.