Кэтрин Николсон - Шелк

– Я не могу ничего обещать… Джули тут же оборвала ее:

– Я знаю, ты все сделаешь, как надо. – Она соскользнула с кровати, увлекая за собой Жанну.

Пока они неслись по пустым коридорам, Джули уже расстегивала свободной рукой свою кофточку.

В комнате царил хаос: ящики выдвинуты, на полу валялись одежда и куски материи.

Джули медленно подошла к зеркалу. Шелковое платье тихонько шуршало. Широко раскрытыми глазами она смотрела на свое отражение.

Джули совершенно преобразилась. Ее непокорные волосы, туго стянутые сзади, были напудрены так, что по цвету напоминали мрамор. Их золотистый блеск бесследно исчез под толстым слоем крахмала, который, как обнаружила Жанна, держал прическу не хуже рекламируемого спрея «Олвейз». Нитка жемчуга (с тех пор как Джули исполнилось одиннадцать лет, отец дарил ей по три пары жемчужин) обвивала лоб. От загара не осталось и следа. На висках были нарисованы крошечные голубоватые жилки. Джули казалась такой утонченной и хрупкой, словно ее терзала чахотка.

Внимательно изучив свое лицо, она слегка поджала губы:

– А ты уверена насчет губной помады? Может, хоть самую-самую чуточку? Я всегда крашу губы, даже если надо позвонить кому-нибудь…

– Да, я уверена.

Жанна вряд ли сумела бы объяснить почему. Она просто чувствовала это нутром. Напудренные волосы, дерзкая мушка на щеке… да, единственным цветовым пятном должны быть глаза Джули.

– Помада не нужна, это лишнее. Ты будешь… как радуга, просвечивающая сквозь лед.

– Очаровательно, – рассмеялась Джули.

– Нет. – Жанна покачала головой и, заметив удивленный взгляд Джули, поспешила объяснить:

– Я имею в виду улыбку. Понимаешь, елизаветинские дамы никогда не улыбались. Потому что у них были черные зубы.

Джули смотрела на нее как зачарованная.

– Правда? Вот ужас-то! – И она задумчиво провела кончиком языка по своим идеально белым зубам. – А может, стоит? О нет. Но откуда ты столько всего знаешь?

Жанна вспыхнула от удовольствия и застенчиво пожала плечами:

– Я брала книги. В библиотеке.

Джули дотронулась до своего изображения в зеркале.

– По-моему, это чудо.

Жанна не поняла, чем именно восхищалась Джули, – библиотечными книгами или своим отражением. Но какое это имело значение?

– А какие туфли мне надеть? На каблуке?

После некоторых колебаний Жанна помотала головой, порылась в опустевшем шкафу и вытащила оттуда бальные башмачки на плоской подошве. Джули натянула их, с сомнением глядя на грязное пятнышко, испортившее носок одной туфельки. Повинуясь вдохновению, Жанна замаскировала его бантом, пристегнутым с помощью перламутровой серьги.

– Великолепно! Ты волшебница, Жанна!

Джули стремительно наклонилась и чмокнула ее в щеку. Не успела Жанна опомниться, как ее подопечная уже крутилась и вертелась перед зеркалом, раздувая колоколом юбку, и в конце концов чуть не опрокинула коробочку с булавками. Жанна подхватила ее на лету.

– Ты только подумай! – воскликнула Джули. – Никакой помады! Значит, сегодня я смогу целоваться с кем захочу и сколько душе угодно. – Она с разгону остановилась и оценивающе оглядела Жанну. – А теперь твоя очередь.

– Что? – Жанна с удивлением уставилась на нее. – Я не поняла.

– Твоя очередь одеваться, – нетерпеливо пояснила Джули и тут же принялась рыться в грудах нарядов, разбросанных по полу. Ее самодельный корсет слегка потрескивал. – Теперь понятно, почему эти елизаветинские дамы не могли обойтись без горничных! У меня спина не сгибается! Ну-ка, примерь вот это.

Жанна, охваченная страхом, отрицательно покачала головой:

– Я не могу. Я хочу сказать… ты не понимаешь. Я не пойду на бал.

– Но ты нужна мне, Жанна. – Джули села на корточки, расправив юбки, и устремила на нее умоляющий взор. – Кто же понесет мой шлейф? Одна я не одолею лестницу. Ты только подумай: а вдруг я споткнусь и порву парчу? Ты же знаешь, этому платью цены нет, Спитэлфилдский шелк!

– Спитэлфилдский?! – Жанна как будто заново увидела ткань с затейливым узором из мелких цветов. – А ведь я живу там!

Но какая связь между этой красотой и мрачными вымершими улицами, где она нашла приют?

– В самом деле? Невероятно, – сказала Джули, но мысли ее явно витали где-то далеко. – Если захочешь узнать об этом побольше, спроси моего кузена. Пароль: французские ткачи-гугеноты[8]. Стоит его немного завести – и он будет говорить о них часами.

Жанна глубоко вздохнула. Слава Богу, ей не пришлось пустить в ход ножницы. И слава Богу, что булавки сделаны из нержавеющей стали. Она и представить не могла, что ткань окажется такой старой. Ей лет двести пятьдесят, а то и больше. Но все завитушки и фестоны сохранились отлично, словно материю соткали вчера. Время не властно над шелком. Свет – вот где таится опасность. И как странно: много-много лет назад где-то совсем рядом с Роуз-Элли одинокий ткач-француз сидел у своего станка под блеклыми лучами чужого солнца и создавал красоту. Вот откуда взялись экзотические названия тесных переулков: Флер-де-Ли-стрит, Фурнье-стрит, Брюн-стрит. Названия яркие, как сам шелк.

– Хм, – пробормотала Джули. Держа в руках простое белое платье, она внимательно изучала фигуру Жанны. – Ты такая худенькая. Сидишь на диете?

– Нет.

В комнате вдруг повеяло холодом. Жанна вздрогнула под пристальным взглядом актрисы. Она не могла говорить на эту тему. Слишком много воспоминаний. Ледяной резиновый коврик под босыми ногами. Гирьки весов, звякающие о перекладину. Ее нагое тело под накрахмаленным больничным халатом. И вопросы, вечные вопросы. Повсюду глаза. Глазок в двери. В туалете вообще нет двери. Некуда бежать, некуда спрятаться.

Врачи пытались кормить ее внутривенно. И Жанна ощущала себя поросенком, которого готовят для заклания. И по ночам, оставшись одна, Жанна вырывала из руки иглу. Ее тело немело, не слушалось, и она лежала на кровати, задыхающаяся, беспомощная, как куколка, личинка, в которую силком запихивают пищу. Этакий двадцатилетний эмбрион. Отпустите меня. Отпустите.

– Мы только хотим помочь вам, – говорили врачи. И никто, никто не слышал ее безмолвного крика: «Помогите мне! Не этому ненавистному телу, которое властвует надо мной. Помогите мне».

– Мисс Браун, вы умрете, если и дальше будете терять в весе. Вы понимаете это?

Что они знают о смерти? Есть тюрьмы без решеток и живые трупы. Жанна чувствовала, как ее сердце колотится о ребра, будто мышь, попавшая в мышеловку. Жизнь – это нечто большее, чем просто спать, просыпаться, есть и снова спать. Нельзя быть личинкой. Наверняка существует другой выход.

– Какая ты счастливая.

Гул в ушах затих. Жанна вдруг поняла, что Джули смотрит на нее не так, как это делали врачи. Те глядели, но не видели, трогали ее, но ничего не ощущали. А Джули улыбалась, словно была единомышленницей.

– Мне постоянно приходится сидеть на диете. Наверное, в кинокамерах больше калорий, чем в пирожных с кремом. – Она показала белые атласные брюки. – По-моему, ты в них влезешь.

Не успев опомниться, Жанна оказалась в ванной с охапкой одежды в руках: белые атласные брюки, кремовые колготки, белая блуза с длинными рукавами, отделанная кружевным воротником и манжетами, старая фетровая шляпа, которая вполне могла сойти за треуголку пажа, если согнуть и смять ее соответствующим образом. Жанна медленно оделась, чувствуя странную пустоту и слабость в теле. Джули не оставила ей другого выхода. И это произошло в тот момент, когда она взглянула на нее и увидела не безобразную плоть, а скрытое желание – быть прекрасной и обрести свободу.

В одежде Джули Жанна ощутила себя… не то чтобы заново родившейся… нет, просто другой. Как будто ей передалась частица чужой красоты и уверенности. Кофта оказалась слишком длинной, она сползала с плеч, а рукава закрывали запястья. Но тонкая ткань так нежно касалась тела! Жанне нравилось, что ее фигура скрыта за складками. Правда, берцовые косточки проступали сквозь брюки, точно у мальчишки. Глядя на свое отражение в зеркале, Жанна вдруг почувствовала себя очень юной и легкой. Или это не она, а какая-то незнакомка? Жанна быстро отвела взгляд.

У Джули ее внешний вид вызвал полное одобрение:

– В последний раз я надевала эти брюки в тринадцать лет, изображая Гамлета. Отлично смотрятся.

Жанне показалось, что она стала выше ростом. Все хорошо. Все будет хорошо. Ведь Джули понравилось.

Гордо, даже с энтузиазмом она заняла свое место позади Джули, подхватила ее шлейф, и девушки вышли в коридор. Из большого зала, который находился на первом этаже, доносился гул голосов. Жанна не отрывала глаз от прямой спины Джули. Нельзя думать об этих людях, надо сосредоточиться на главном. И волноваться не стоит. Джули прикроет ее, защитит. «А из меня получится прекрасный паж», – решила она и вздохнула с облегчением. Паж – это все равно что невидимка.

Откуда-то из-за высокого плоеного воротника раздалось шипение:

– Сюда! Идем сюда.

И они направились к верхней площадке мраморной лестницы – медленно и торжественно, под аккомпанемент шуршащей и поскрипывающей старинной материи, стараясь шагать в ногу, как сиамские близнецы. Конечно, Джули была права. Мало того, что пышные рукава и кринолин мешали ей смотреть вниз, – она не сумела бы одолеть ступеньки, волоча за собой такой длинный шлейф. А он великолепен и стоит потраченных на него трудов. В мерцающем свете свечей, горящих в большом зале, золотые нити и драгоценные камни переливались и блестели.

Джули не замедлила шаг, ни на йоту не отклонилась от своего пути. А у Жанны чуточку быстрее забилось сердце. За спиной у Джули она в безопасности, и все же… Она покрепче ухватилась за спитэлфилдский шелк. Если Джули благополучно спустится с лестницы и шлейф останется в целости и сохранности, можно будет потихоньку улизнуть. Никто ее и не заметит – ведь Джули так ослепительно прекрасна! И грациозна – несмотря на жесткий корсет и огромные рукава.