Увидев среди встречавших Джули, неистово махавшую рукой, Жанна поняла, что поступила правильно. Правда, на билет ушли последние деньги, и она понятия не имела, как будет жить дальше, но ради встречи с сестрой стоит пойти на жертвы. Они обнялись, хотя Жанне мешал живот и букет оранжерейных лилий, который принесла Джули.

– Ты выглядишь великолепно.

Джули всегда была красавицей, но теперь в ее облике появилось нечто, внушающее благоговейное восхищение. Она перестала подводить глаза и густо красить губы перламутровой помадой. Легкий, почти незаметный макияж прекрасно гармонировал с нарядом деловой женщины, состоявшим из светло-синего кашемирового свитера, узких брюк и плаща свободного покроя – тоже синего, под цвет глаз. О былом пристрастии к экстравагантным нарядам можно было догадаться только по ботинкам с кисточками и золотым кольцам-серьгам.

– Одобряешь? – Джули распахнула плащ и царственным жестом простерла руку. – По-моему, я похожа на статую Свободы! Приходите ко мне, бедные, беззащитные художники, и вы станете миллионерами.

Шагая рядом с сестрой, Жанна, в своих сапогах на низком каблуке и цветастом пончо, чувствовала себя чуть ли не школьницей. Наденет ли она когда-нибудь синее шелковое платье? Наверное, оно не слишком подходит хозяйке поместья. Да и Грей вряд ли позволит матери своего ребенка разыгрывать этакую сирену-обольстительницу. А о карьере актрисы и вовсе придется забыть.

Желтое такси, поджидавшее их возле аэропорта, помчалось прямо к кинотеатру, где Фернан устраивал просмотр. Невероятно! Такая предусмотрительность была совсем не в характере Джули, и Жанне оставалось только удивляться. Усевшись в машину, она немного расслабилась. Здесь было так темно, спокойно и уютно, что вопрос, терзавший ее на протяжении всего пути через Атлантику, сам собой сорвался с языка:

– Как Дион?

– В общем, хорошо. – На фоне проносившихся за окном неоновых огней лицо Джули казалось тусклым пятном. – Но временами я за него тревожусь. – Она вдруг рассмеялась. – Я, наверное, похожа на курицу-наседку, да? Что делать, именно так я отношусь к моим художникам. Большинство из них совершенно беспомощны. Они нуждаются во мне, честное слово. Продавать их картины – это все равно что пристраивать сирот в хорошие семьи. А когда удается сорвать изрядный куш, я радуюсь, словно кто-то из моих сироток получил стипендию Йельского университета!

Жанна улыбнулась. Энтузиазм Джули был заразителен. Но среди всех ее подопечных Жанну интересовал только один человек.

– Почему же ты беспокоишься за Диона? Его картины распродаются?

– Смотря что понимать под словом «распродаются». – Джули посерьезнела. – Его начали покупать, но результаты могли быть лучше. Беда в том, что Диону наплевать на деньги. Одну из его картин я могла бы продать уже раз пять, но он не хочет расставаться с ней ни за что на свете. Я его долго искушала, подсчитывала, сколько ярдов холста он мог бы купить… Все напрасно. Дион дьявольски упрям. Говорит, что останется художником, даже если больше не сможет рисовать. Я его не понимаю, а ты?

– Не уверена.

Жанна невольно вспомнила ласковый, проникающий во все поры воздух Ирландии, запах летней травы, голубоватые горы, небо, нависшее так низко, что можно дотянуться рукой. В тот день уже не вернешься, но и забыть его невозможно. Никогда. Наверное, Дион прав: чтобы быть художником, не обязательно рисовать.

– Слушай. – Джули вдруг резко повернулась к Жанне. Ее глаза блестели. – А ты не хочешь поговорить с Дионом, вразумить его? Ведь это в наших общих интересах. И подумай, как будет здорово нам втроем побродить по Нью-Йорку, заказать столик у Сарди…

– Только не это! – запаниковала Жанна. На какое-то мгновение она забыла обо всем: о Грее, свадьбе, даже о ребенке. Мысли о будущем вытеснило непреодолимое желание видеть его лицо, слышать его голос. Но нет, нельзя ей сейчас встречаться с Дионом. Она не готова с ним попрощаться. Слишком больно.

Несмотря на полумрак, Жанна видела, что Джули удивлена и даже немного обижена. И она принялась оправдываться дрожащим голосом:

– Понимаешь… до свадьбы осталось всего несколько дней, а я еще не подыскала себе платья. У меня нет возможности… гулять по городу… столько, сколько хочется.

Она хотела перевести разговор, но этого не потребовалось: такси подъехало к кинотеатру. Подморозило, и тротуар стал скользким. Она поплотнее завернулась в пончо и взяла Джули под руку. В зале было тихо и почти темно. Здесь царила строгая, чуть ли не спартанская обстановка: стены голые, а на маленьком столике, накрытом белой скатертью, только бутылки с красным и белым вином, лед и невысокие бокалы. Никаких репортеров, фотографов, праздничной суеты, шампанского и бутербродов с копченой лососиной. В середине зала лицом к экрану сидели пять солидных мужчин.

– Вот они – денежные мешки! – прошептала Джули, перечислив имена четырех крупнейших прокатчиков и владельца большой кинокомпании.

Правее разместилась еще одна группа людей в деловых костюмах. Эти заметно нервничали и ерзали в своих креслах в ожидании начала просмотра.

– Тоже воротилы. Они-то и дали денег на фильм.

Жанна изучала их одинаковые спины. Несмотря на респектабельный вид, эти люди – игроки. Только благодаря им у нее есть крыша над головой. «Удачи вам, – подумала Жанна, вспомнив Диона. – Надеюсь, вы выиграете».

Появление Фернана вызвало жидкие аплодисменты. Он не стал произносить речь – просто вежливо кивнул и, заняв место в центре зала, махнул рукой, даже не потрудившись обернуться. Свет погас.

Жанна обрадовалась темноте, как старинному другу. Ведь это еще одно прощание. Зная, что ей не суждено больше играть в кино, она заранее тосковала. Не надо будет вставать на рассвете, мучиться в ожидании своего выхода, делать новые и новые дубли, исправлять ошибки, а главное – тешить себя хрупкой надеждой на то, что в следующий раз все получится, как у настоящей актрисы.

Когда на экране замелькали титры, Жанна прикрыла глаза. Сейчас ее увидят первые зрители! Смотреть на самое себя было трудно, но через несколько минут, увлекшись сюжетом и игрой актеров, она и думать забыла о том, кто исполняет роль печальной девушки в поношенном кружевном платьице. В фильме было много другого – куда более интересного. Стоит ли отвлекаться, оценивая собственную игру, когда есть Грей, оказавшийся талантливым актером, – такой утонченный и галантный, что Жанна чуть было не влюбилась в него снова! И Джули – беспокойная, как породистая лошадка. Больно было видеть, как она мечется и бьется, будто пойманная в сачок бабочка, чересчур красивая, чересчур яркая. И Дин. Блистающая роскошью ловушка для истекающих кровью сердец, для несчастных людей, которые пронзают себя бесценными дамасскими кинжалами, стараясь, чтобы на них не осталось пятен.

Только Дженни была исключением. Она пришла из другого мира. Сквозь внешние атрибуты давно минувшей эпохи просвечивали вполне современные фатализм и вседозволенность. Дженни получилась настолько живой, что ее страсть к И дену поражала зрителей до глубины души.

Да, Фернан умен, очень умен. Тончайшая работа, выполненная рукой мастера. А ведь это еще не окончательный вариант: добавится музыка, нужно еще кое-что доозвучить.

Но у Жанны и так в конце фильма чуть не разорвалось сердце. Вот Идеи и Дженни, только что обвенчанные, выезжают из Дина на белой «испано-суизе». Вот Джулия мчится на своем сером скакуне за ними вдогонку. Как безумная, она пришпоривает лошадь; ветер срывает с нее шляпу, треплет распустившиеся волосы… Неужели эта разъяренная фурия нагонит их и все трое погибнут?

Да, Джулии удалось перегородить дорогу. Лошадь храпит и пятится, дико кося глазами, а потом встает на дыбы. Ее копыта совсем близко от ветрового стекла. Глаза Идена полны ужаса, а Дженни сидит спокойно, крепко стиснув зубы, как будто взгляд Джулии заставил ее окаменеть.

Тишина. Джулия, тяжело дыша, смотрит на влюбленных. Крупный план: рот кривится, на глазах, иссеченных ветром, выступают слезы. Все кончено. Она безуспешно пытается что-то сказать. А потом в кадре остаются только ее глаза, полные боли и осуждения. И вдруг из наплывающей дымки возникает другое лицо, его черты проступают все четче, определеннее. Леди и простолюдинка, девственница и шлюха. Эти глаза – один чуть темнее другого – как небо, затянутое грозовыми тучами. Страдающие глаза Дженни. На фоне прекрасной златокудрой головки Джулии Дженни кажется зловещей тенью войны, которой завершится последнее лето эдвардианской эпохи, или скорбным ангелом, томящимся в чистилище в ожидании освобождения.

Внезапно все исчезает, экран становится черным, как глубокая ночь. Только слышно, как бьется чье-то сердце. Потом его удары замирают. Из тьмы медленно вырисовывается знакомая картина: лето, море, переливающееся, точно шелк, белый, сверкающий на солнце песок, чистое синее небо. И две девушки в белых платьицах бегут, держась за руки.

Конец. В нем был вопрос, вызов и безмолвный приказ: выбирай. Выбирай сейчас же, немедленно. Все зависит от тебя.

– Это ведь были мы, правда? – сказала Жанна после того, как они с Джули ушли из кинотеатра. Вернее, ускользнули оттуда, не дожидаясь, когда зажгут свет, ибо не хотели слушать разговоров и поздравлений. Джули оставила в зале букет цветов. Какой смысл дарить их сейчас Фернану? Он и так знал себе цену и прекрасно понимал, что выиграет «Золотую пальмовую ветвь» и заставит людей во всем мире плакать над его фильмом. А кроме того, получит деньги и кредиты для новой картины. Это для него дороже любых наград и аплодисментов.

Джули вздохнула:

– Да, фильм о нас и обо всех.

Жанна знала: Джули думает о Грее, о Дионе и о том, что творят люди со своей жизнью. Наверное, все бегут от любви. Все, в том числе и Фернан. Бегут от любви, от смерти, от времени – от тех больших слов, которые так трудно выговариваются. И собственное будущее виделось Жанне мелким, но идеально четким, словно она смотрела в бинокль с обратной стороны.