Понятно, что после такого происшествия мое доверие к громадинам, которых матушка звала людьми, исчезло, как мое безмятежное прошлое в материнских объятиях. К тому же следующая громадина, попытавшаяся извлечь меня из моего узилища, пахла так же, как и та, что устроила мне веселую прогулку в пластмассовой корзинке. Вообще-то говоря, сам не знаю, как это произошло, но… в общем, я ее хорошенько цапнул. До крови. Ой, не стоило мне этого делать… слово «усыпить» я с младых ногтей от матушки слышал, и это слово было самым страшным в ее лексиконе.

Насколько я понимаю, меня какое-то время всерьез собирались усыпить и сделали бы это, не родись я таким милягой. Эх, а еще говорят – не родись красивым, а родись счастливым. Да не будь я таким, как выражается моя хозяйка, мимимишным – на свете меня вовсе не стало бы.

Но я-то не понимал, что дамоклов меч, занесенный надо мной, временно убран в ножны, и всех последующих визитеров подозревал в намерении укоротить мою линию жизни, как говорят громадины-люди. Потому вид у меня был неприветливый, и люди, посоветовавшись, вновь запирали меня в вольерчике.

Если первое время я ничего не мог поделать от страха, то затем немного отошел, но теперь начал тяготиться своим заключением. Пока я, забившись в уголочек, дрожал от ужаса, а по ночам плакал, вспоминая матушку, вольер не казался мне таким уж маленьким. Но я же щенок, я расту, мне бегать надо или хотя бы ходить, не туда-сюда по этому аквариуму-переростку, а по открытым пространствам.

Когда я стал задевать потолок сперва полукруглыми ушками, затем темечком, то понял – надо что-то делать. Или меня заберут отсюда хоть куда-нибудь, или я тут с тоски помру. От этих печальных мыслей меня охватила такая дикая тоска, что я улегся пластом и принялся петь собачью народную песню, по своему настроению вполне подходящую в репертуар Татьяны Булановой, которую так любит уборщица зоомагазина, иногда подкармливающая меня сухими вкусняшками.

Вероятно, меня в конце концов все-таки усыпили бы, даже несмотря на всю мою мимимишность и няшность, но, вероятно, я родился под счастливой звездой созвездия Гончих Псов. Тем более, что я твердо решил – следующий, кто мной заинтересуется, будет мною облизан с ног до головы, и уж точно кусаться, рычать и проявлять хоть малейшее недовольство я не стану.

Как назло, никто мной не интересовался очень долго, так что моя тоска, минуя стадию черной меланхолии, постепенно переходила в непроницаемое отчаяние. Я – самая несчастная собака во вселенной! Я рожден для того, чтобы страдать и умереть с тоски! Да лучше б меня усыпили, что ли…

– Люди, зачем вы так, за что? – выл я, но люди покупали какие-то мешки, упаковки, баночки, клетки с птицами, аквариумы с рыбками, а на меня не обращали ни малейшего внимания.

И когда я уже почти потерял надежду, все чудесным образом изменилось.


Итак, я сидел в своем вольерчике и вывыводил тихую песню, ни на что особо не надеясь. Я даже перестал смотреть на посетителей и гадать, кто из них мог бы захотеть купить себе симпатичного маленького щенка, который, как известно, лучший друг человека. Зачем? Никто все равно не купит. Потому-то я и не обратил внимания на то, как они появились. Вообще, самые важные события нашей жизни происходят без предупреждения, вы не замечали?

Короче, выл я, выл, тоскливо так… вдруг смотрю, подходит ко мне Она. Я, конечно, сужу со своих собачьих позиций, но мне Она показалась довольно красивой, и пахло от нее приятно – луговыми цветами и, немного, чем-то вкусным. Хотя сердце чуть-чуть тревожно екнуло, что-то такое в Ней было кошачье, но в моем положении это не имело никакого отрицательного значения. Ну, красивая, ну, пахнет приятно, так ведь их много красивых, приятно пахнущих. Подойдут, уставятся, скажут «какой песик миленький» – и уйдут восвояси, а мне сиди.

– Какой песик миленький, – сказала Она. – Он мне нравится, он особенный.

Я вздохнул и улегся, положив голову на лапы. Конечно, я немного кокетничал, так как знаю, что в таком положении кажусь еще симпатичнее.

– А ты чего грустный такой? – спросила Она.

«Эх… я мог бы сказать ей, что, если бы ее заперли хоть на месяц в тесном вольерчике, она бы тоже вряд ли веселилась. Мог бы, но не сказал, потому что разговаривать не умею. Но, кажется, Она поняла. Вот бывают же умные, даже среди громадин!»

– Тебе грустно потому, что тебя здесь заперли, да? – спросила Она.

Я почувствовал, как в моей душе поднимается уже почти полузабытое чувство – надежда. А поэтому брякнулся на бочок, выставив вверх лапки, и, натурально, выкатил из глаза огромную слезу. Это оказалось не так уж и сложно, достаточно было подумать о том, что сейчас она уйдет, и я опять останусь в своей тюрьме без суда и следствия. Тут не то что такое высокоорганизованное существо, как померанский шпиц, тут и фикус вроде того, что на подоконнике в кадке стоит, зарыдал бы в голос.

– Маленький, ну что ты, – сказала Она. – Ну не плачь…

Ее взгляд опустился к цидульке, наклеенной на стекло моего вольера:

– Да ты у нас породистый, ух ты, из питомника! – Она опять глянула на меня и продолжила задумчиво: – И стоишь недорого. Взять тебя, что ли? Хочешь со мной пойти? – спрашивала Красная Шапочка, уже зная, что просто так отойти от клетки с плачущим милым щенком она не сможет.

Боже, если бы сейчас нас с ней не разделяло это дурацкое стекло, я бы бросился на нее и зализал бы! Хочу ли я? А хочет ли птичка летать? Хочет ли рыба плавать?

Я встал во весь свой рост, уперевшись темечком в потолок вольера, и положил правую переднюю лапку на стекло, как тигр на плакате, что висит на двери этого узилища домашних животных. Что вы говорите? Вы читали, что собаки не видят плоских изображений? Возьмите эту книгу и сожгите в печке, поскольку это совершенно не так.

Видимо, этот жест у громадин что-то такое значит, как я, собственно, и подозревал. Во всяком случае, когда Она на меня смотрела, у нее на глазах тоже слезы появились. Уф, кажись, сработало.

– Сейчас, маленький, – сказала Она, – Волк со своими консервами закончит, и я…

Я навострил уши. Волк? Какой еще Волк? О Волках, кажется, мы не договаривались! И тут раздался голос, сначала показавшийся мне просто ужасно грубым:

– Ты где?

– Иди сюда, – ответила ему Она своим ангельским голоском. – Глянь, какая прелесть!

Я сел и постарался придать себе как можно больше той самой мимимишности, а я это умею. Зря, кстати, старался – через мгновение моя шерсть на загривке сама по себе встала дыбом, а клычки, в общем-то, небольшие и не страшные, обнажились. Причем я прекрасно понимал, что сейчас являюсь могильщиком своего счастья, но вот поделать с собой, увы, ничего не мог.

Есть вещи, которые сильнее нас, а уж у нас, животных, и подавно. Мы вообще одними рефлексами, по сути, живем. Именно поэтому я абсолютно ничего не мог с собой поделать. У моего вольерчика стоял Волк, самый настоящий волчара, правда, стоял он на своих двоих, как обычный человек, да и одет был по-человечески – в джинсы и черную толстовку с медведем в ушанке. Но нос, который у нас, собак, первейший и главнейший орган чувств, свидетельствовал вполне определенно: передо мной самый настоящий волк.

С волками у нас, собак, давняя вражда. Чем она вызвана, я лично понятия не имею. Надо будет расспросить кого-то знающего, но пока не получается, я ведь… опять, кажется, забежал вперед. Так вот, мы с волками друг к другу испытываем крайнюю неприязнь. Плохо, очень плохо, просто ужасно, потому что, похоже, это конкретно Ее волк. Надо же, полукошка и полноценный Волк живут вместе и, кажется, любят друг друга. А меня опять не заберут! Почему же я такой несчастный?

– Давай купим его, а? – зато Она, вроде бы, совершенно не заметила произошедшей со мной метаморфозы. – Он породистый, привитый, в конце концов, ему здесь плохо.

– Я заметил, – ответил Волк, глядя прямо на меня пронзительным стальным взглядом. Мне даже показалось, что он меня насквозь видит.

– Он же стоит недорого, – продолжал мой ангел-хранитель. – Видишь, какая скидка. И вообще, вот у Джессики Честейн[4], например, есть песик без лапки, а она мне очень нравится, между прочим!

– Лапка? – уточнил он.

– Ну чего ты такой бука? – Она пихнула его плечом. – Мне его так жалко, он такой кавайный, просто слов нет! А прикинь, как мы вместе гулять будем – я, ты и наш Дейзи.

– Ты ему уже и имя придумать успела? – улыбался он ей, а смотрел все равно на меня.

– Володя! Кличка написана на клетке!

Ох, что за взгляд! Говорю же, он словно залез мне в черепушку и там ковырялся. А во мне страх и надежда боролись друг с другом, как мы с братьями за то, кому первым есть. Я боялся, что меня не возьмут, надеялся, что возьмут и опять боялся – теперь уже его.

– Позови продавца, что ли…

Я не мог поверить. Неужели? С надеждой я посмотрел Волку в глаза, надеясь, что он серьезно, но боясь, что это просто злая шутка. Но в его глазах не было издевки, агрессии или презрения, а через какой-то миг я понял – ему тоже меня жаль! А ведь это волк, институциональный (не спрашивайте, откуда я знаю это слово, я понятия не имею) враг любой собаки!

И тогда, да простят мне мои сородичи, я зажмурился и сделал то, чего делать был не должен, если судить по рефлексам. Я брякнулся на спину, задрал лапки кверху и снизу вверх глянул на Волка, улыбаясь настолько приветливо, насколько это вообще было возможно в моем положении.

Щелкнул замок, и мой вольер наполнился свежим воздухом и запахами этой парочки. Я старался не дышать, точнее, дышать неглубоко – все-таки напарник моего ангела-хранителя сильно пах волком, а она кошкой. Тем временем я почувствовал, что меня схватили в охапку и вытащили из вольера, вытащила, естественно, Она. Очутившись у Нее на руках, я сильно пожалел, что так и не научился мурлыкать у котяток, сидевших через вольер от меня (их расхватали за пару суток, это же котики!), и сделал то, на что был способен – прижался к Ней всем телом так, словно хотел прилипнуть, и заглянул в глаза.