Голос Мэрион надломился. Она замолчала, а Джемма наклонилась и подобрала с пола кольцо: огромный бриллиант в типично фоксовском витиеватом обрамлении. Такие золотые нити изображали бурно совокупляющуюся пару. Бриллиант отражал свет электрической лампочки под потолком и переливался загадочным лунным блеском. Рубин на пальце Джеммы, казалось, криком закричал, узнав брата по крови. Кроваво-красный рубин и ослепительно-ледяной бриллиант составляли эффектную пару, будто за руки взялись Красная Шапочка и Белоснежка.

— Это, должно быть, обручальное кольцо! — в восхищении молвила Джемма.

— Надень, — вдруг строго приказала Мэрион. — Ты имеешь полное право. К тому же тебе хочется. Ты работаешь с драгоценностями.

И Мэрион одним резким движением насадила бриллиантовое кольцо на палец, где уже красовался рубин императрицы Екатерины. Снова Джемма вскрикнула от жгучей боли в суставе и тяжести во всем пальце, но Мэрион улыбнулась.

— Посмотри, как ожили, заиграли камни, — сказала она. — На руке Джоанны Ферст этот бриллиант казался нелепым и ничтожным. Представляю, как страдал мистер Фокс.

Мертвый палец все лежал на полу, напоминая почерневший сухой стручок, и будто с укором грозил им.

— Может, это куриная лапка? — с надеждой предположила Джемма. — Или цыплячья шейка пересохшая…

— Нет, не может быть. Придется сообщать в полицию, — отозвалась Мэрион.

— Ни в коем случае. В субботу я должна уезжать с мистером Фоксом. Полиция может сорвать поездку. А я не желаю никаких помех. Мне наплевать, убийца мистер Ферст или нет, мне наплевать, откуда в твоих ящиках появляются такие удивительные вещи. Может быть, ты такая врунья и психопатка, каких свет не видывал. Мне нужно только одно — поехать с Фоксом в Танжер.

— Но, Джемма… — произнесла Мэрион, — ведь Джоанну убил не мистер Ферст, а твой Фокс.

Джемма открыла было рот, чтобы снова завизжать, но передумала. Врет эта Мэрион и не краснеет.

— Тебе стоит пойти к родителям и извиниться, — посоветовала Джемма подруге. — А я брошу эту мерзкую куриную шею в помойку. Салфеткой, конечно. Представляю, сколько там заразы.

Именно такие указания всегда получали отпрыски Хемсли, которые постоянно собирали всякую дохлую дрянь — птичек, землероек, мышей, кротов, от которых, бывало, оставалось несколько перьев или клочок шерстки, и вздыхали. «Ох, Джемма, смотри, что мы нашли! Ох, Джемма, что нам с этим делать?»

И Джемма решительно подняла неприятный предмет.

— О мистере Фоксе ты говоришь исключительно из ревности, — сурово заявила она Мэрион. — Только это не поможет.

— Он же гомосексуалист, все так говорят, — с туповатым и недобрым видом сообщила Мэрион. Она была истощена эмоционально. Она хотела только одного — лечь в постель. Мэрион начала быстро раздеваться, обнажая свою бледную, в гусиных пупырышках кожу.

— В наши дни человеку можно все, — как сумела легкомысленно заявила Джемма.

О старая Мэй! Слышишь ли ты, что говорит малышка Джемма?

Джемму, однако, сообщение Мэрион равнодушной не оставило.

— Как можно любить гомосексуалиста и убийцу? — недоумевала Мэрион.

Ладно, ладно, еще неизвестно, правду, ли о нем болтают! Конечно, врут люди.

Любовь, между прочим, служит верную службу всем влюбленным, обрученным и брачующимся. Любовь отсекает все грехи. Стоит соединить жизнь с любимым, как исчезают в небытии пьянство, азарт, воровство, душегубство, мужеложство, прелюбодеяния, обжорство, ибо грехи владеют нами до тех пор, пока мы не нашли своего счастья. Я сделаю тебя счастливым, любовь моя, я вдохну в тебя жизнь, а ты отдашь мне за это свою вечную любовь. А наградой нам будет наш ребенок.

Ребенок мистера Фокса. Милые, пронзительные, ясные глазки. Джемма поежилась. Озноб возникал где-то в пальце и распространялся по всему телу. Джемма отправилась в ванну, чтобы теплой водой и душистым мылом смыть неприятное ощущение, но вернулась в страхе и оцепенении.

— Мэрион, — сначала звать она, — проснись Мэрион. Кольца с пальца не снимаются.

Мэрион расхохоталась.

— Добилась! — вскричала она.

Рука у Джеммы налилась невыносимой тяжестью, но то не было бременем власти и гордыни, то было непосильным грузом вины и жадности, похоти и распутства. И Джемме стало страшно.

Вот так же страшно было миссис Хемсли, когда она только что вышла замуж. Она прятала от людей обручальное кольцо, видя в нем не символ новой жизни, а символ своей поруганной невинности, своего ночного позора. И еще надо было вывешивать окровавленные простыни. Она боялась появляться с мужем на людях, ибо думала, что все непременно начнут мысленно представлять их в совокуплении. Она страшилась даже вывести «в свет» первого своего ребенка, ибо чистая детская душа взяла начало от грязного плотского соития.

Джемма держала палец под струей холодной воды, мазала руку маслом, мылом, обвязывала нитками, дергала кольца зубами, ножницами, ногтями, но все было тщетно. Помогала ей Мэрион, и тоже напрасно. Они сдались, когда палец распух и начал кровоточить. Казалось, неведомая ледяная сила, державшая прежде в лапах Джемму, теперь сжала эти кольца. Змея обвилась еще крепче, сдавила алую каплю рубина намертво; еще теснее сплелись и развратные любовники, созданные Фоксом для оправы бриллианта. А вот камни засияли ярче звезд.

Бедному больно смотреть на богатство. Отец Фокса страдал… вечной болью и передал это сыну. Боль обернулась унижением, а унижение привело к убийствам и бунтам. Этот крест несло все поколение молодых. И к нему принадлежал мистер Фокс.

Глава 13

— Этим утром у меня столько дел, что придется пока оставить тебя, — говорит Джемма Эльзе. — К ужину приедут Рэмсботлы. Для нас с Хэмишем это дежурное воскресенье.

— Что значит — дежурное?

— Значит, что мы выполняем светские обязанности, а не занимаемся чем душа пожелает. Такой день выпадает раз в шесть месяцев. Я хочу, чтобы ты не вставала и не выходила из комнаты. Беременность должна «укрепиться».

Джемма желает иметь совершенное дитя, из которого вырос бы совершенный человек. К Хэмишу судьба не благоволила. Ее саму судьба выпустила в мир веселой, сильной, красивой, любвеобильной — а потом разом все отняла. Поэтому Джемма хочет взрастить дитя с самого зачатия, как взращиваются в теплицах Хэмиша искусственно выведенные гибриды-диковинки. Только безукоризненная техника взращивания, помноженная на пристальное внимание, позволяет явить миру новый цветущий организм.

— Люди приносят пользы больше, нежели вещи, — заявляет Джемма ошеломленной Эльзе. — Вот бы понять это твоему Виктору. Людей можно реставрировать, полировать, обновлять, совсем как комоды и ширмы. Только это много интереснее! Да, Эльза, прошу тебя, думай только о приятном. Эмбрион требует благостного эмоционального фона. Мы будем заботиться о твоем покое и счастье. Днем Энни принесет тебе молока. А сейчас возьми вот это — тут всего несколько страниц. К полудню сможешь напечатать? Я ни в коем случае не хочу утомлять тебя, но нет ничего полезнее, чем заниматься любимым делом, в котором знаешь толк.

Джемма запирает за собой дверь. Не стоит позволять Виктору являться сюда. Он может испортить драгоценный генный коктейль.

Эльза встает с кровати и смотрит, что за работу подсунула ей Джемма. Джемме, оказывается, нужны — в трех экземплярах! — списки ингредиентов для деликатесных японских закусок. Суши и даши, мушимоно и яхимоно, суномоно и набемоно не приготовишь из первых попавшихся продуктов. Ну и почерк. Списки эти должны быть отправлены в разные фирмы-импортеры, от которых требуется сообщить ассортимент, цены, возможные скидки, условия и сроки поставок. Джемма, как инвалид, надеется, что токийские партнеры пойдут навстречу несчастной женщине и согласятся снизить расценки, учитывая, что в ближайшем будущем Джемма собирается пройти курс японской кулинарии.

Эльза откладывает эту ересь и снова ложится. Она ждет, когда Виктор придет спасать ее. Должен прийти. Или Хэмиш должен развестись с Джеммой и жениться на Эльзе. Теперь Эльза нисколько не сомневается в своей беременности. Внутри у нее все щекочет и покалывает, а снаружи ее будто ватным одеялом укутало. Ей темно, тепло, тихо. Шейла, матушка Эльзы, тоже всегда угадывала зачатие с точностью до минуты. Так и говорила: «Ну вот, одеяло снова появилось!» Похоже, природа сама заботилась о своих дочерях, как старушка заботится о крикливых попугайчиках и накрывает их клетку темным платком — отдыхайте, милые.

Аборт? Нет. Эльза насмотрелась проспектов и фильмов, которые щедро распространяет Общество защиты нерожденных. На нее это всегда производило сильное впечатление. Она даже принимала участие в марше протеста против абортов. И по иронии судьбы попалась в свою же ловушку.

Вскоре действительно является Хэмиш. Он садится за стол, начинает печатать. Что, может, признается ей в любви? Сделает предложение? Предложит неофициальное сожительство?

Нет.

— Брак — один из самых непостижимых институтов человеческого общества, — вместо этого говорит Хэмиш, выстукивая невиданный рецепт, в котором и рисовая лапша домашнего приготовления, и пряности нужны нездешние, и даже кубики куриные недопустимы. — Тебе кажется, ты женишься на взбалмошной, пустоголовой девчонке, что, кстати, совершенно расходится с твоими представлениями об идеальной супруге, а в результате получаешь кого? Джемму! Мне достается Джемма. Мне, который даже ботинки ее облизывать недостоин. Я начал с того, что сжалился над ней. А теперь я преклоняюсь перед этой женщиной и не перестаю удивляться, почему она столько лет терпит меня.

— Может быть, из-за денег, — не без злого умысла говорит Эльза.

— Она презирает мои деньги! — резко восклицает Хэмиш. — Все презирают меня и мои деньги. А Джемма — это само великодушие во плоти. Далеко не всякая жена способна на такую жертву — предложить своему мужу зачать ребенка в чреве другой женщины.