Она звонко хлопает в ладоши, после чего предлагает Эльзе стакан молока, а себе с Элис берет два виски. Пригубив, Элис начинает разворачивать шелковый балахон.

— Сняла бы ты эти дурацкие бусы, — говорит она.

— Их носила моя мать, — возражает Джемма, цепляясь за ожерелье.

— Одна из немногих ее заслуг, — замечает Элис, опуская Джемму в воду. Загорелые сильные руки с легкостью держат белое нагое тело. Джемма в восторге начинает барахтаться. Ее стан строен и гибок, руки тонки, а ноги хоть и неподвижны, но совершенны по форме.

Элис спрыгивает в бассейн, подхватывает Джемму за талию и осторожно переворачивает ее на спину. Джемма бьет по воде белыми руками, устраивая фонтаны брызг, а ноги безжизненно болтаются на поверхности.

— Толкайся ногами, Джемма, — командует Элис, — толкайся что есть сил!

— Не могу-у, — стонет Джемма.

— Вернее, не хочу-у, — передразнивает Элис, — я вот сейчас отпущу тебя! Греби, толкайся или пойдешь на дно.

Она действительно убирает руки, но Джемма, похоже, намерена утонуть всерьез, поэтому Элис приходится не только ее схватить, но и голову поддерживать над водой.

— Это ожерелье, — уверяет Джемма, — оно тянет меня вниз.

— Тогда сними его.

— Не сниму.

Джемма как поплавок выныривает наружу, радуясь тому, как щекотно стекает с нее вода.

Лобковые волосы у нее сбриты, что придает телу одновременно порочный и невинный вид. Кажется, что оно принадлежит ребенку, хотя признаки возраста налицо. Тело Джеммы, избавленное от разрушительных сил беременности, похоже, начало увядать, не созрев окончательно, как стерилизованное молоко, которое тухнет и портится, но никогда не превращается в пышную, бодряще-кислую простоквашу.

— Я оставила тебе работу для перепечатки, — сообщает она Эльзе, когда Элис снова усаживает ее в кресло. — Видела?

— Видела, — отвечает Эльза. — Сделаю утром.

— Эльза — превосходная машинистка, — с фальшивым восторгом поясняет Джемма, и Элис без особого интереса оглядывает Эльзу.

— Вы как противоположные концы цветового спектра, — говорит Джемма, глядя на девушек. — Воплощение противоположных форм женского существования. А я, между прочим, рассказываю Эльзе историю моего недолгого секретарства.

— Да? Какую же версию ты избрала для нее?

— Послушай, сама узнаешь.


1966-й год.

Через все круги лестницы прошла Джемма, чтобы записать под диктовку мысли мистера Фокса. Если бы она оступилась… если бы она упала… Нет, конечно, она поднялась.

Влюбленные девушки не так часто падают на пути к своему «предмету»; на ногах у девушек вырастают крылья, им все нипочем.

Джемма постучала в дверь, и ее сразу открыл мистер Фокс, разодетый в белый кафтан и увешанный золотыми цепочками.

— Никогда не стучи в двери, — сказал он. — Это вульгарно. Открывай и входи. Даже дворецкий не стучит в дверь.

— Чего только не повидали дворецкие! — позволила себе пошутить Джемма. Ее реплика не произвела впечатления на Фокса.

— Ты опоздала.

— Мэрион задержала меня. Извините.

— Никогда не извиняйся. Если виновата, наступай еще. Что, Мэрион тебя заговорила? Она частенько болтает.

— Да. Я даже не думала, что она такая непосредственная.

— Правда? По мне она слишком уж в теле. — Мистер Фокс кивнул, указывая Джемме на стул в форме орхидеи. Сидеть на нем было не очень удобно.

— Не разевай рот и не глазей по сторонам. Это раздражает. Учись ничему не удивляться и ничем не восхищаться.

— Но эта комната… это что-то…

Крошка-колибри запуталась в волосах у Джеммы, и Фокс бережно освободил ее из ловушки. К кому тянулось его сердце — к хрупкой пташке или к Джемме? Трепетала птичка, трепетала и девушка от близости рук мистера Фокса.

— Нам надо написать пару писем. Среди моих клиентов леди Сильвия Как-Там-Ее. Она только что сделала пластическую операцию, желая, чтобы на ее ушах эффектнее смотрелись мои изделия. Однако она жалуется, что золото слишком тяжело, и спрашивает, нет ли у меня какого-нибудь нового сплава, из которого можно было бы плести украшения.

— Рабочему человеку всегда дело найдется, — оживленно заметила Джемма. Так сказал слесарь-водопроводчик, когда Гортензия в четвертый раз с помощью самодельного лука и стрел пробила бак с водой.

— Я не рабочий человек, — возразил мистер Фокс. — Я, художник. Я, творец. Двенадцатилетним мальчиком я зашел к отцу на работу и увидел за одним столиком супругу Ага Хана. Сияние ее драгоценностей будет преследовать меня до конца дней. Я подумал тогда: сколько же она тратит сил, чтобы сотворить свой образ! Но дело того стоило. Ее успех был очевиден. Куда бы она ни ступила, все взгляды следовали за ней. Мой отец был официантом. Фигура незаметная. Я говорю это тебе, потому что знаю, что Мэрион все о моем происхождении уже тебе доложила. Ничтожество всегда стремится принизить того, кому завидует. Я угадал?

— Да.

— Как бы то ни было, я личность значительная, и намерен остаться ею. Мое творчество открывает все двери. Диктовать сейчас ничего не буду, передумал. Это очень скучно. Пусть этим займется мистер Ферст. Он обожает скучные занятия. Вот уж кто неприметен. Если не брать, конечно, его слабость к юным девицам, из-за которой он порой навязчиво выходит на первый план. Сегодня у меня небольшая вечеринка для близких друзей: немного поедим вкусной еды, покурим немного душистой травы, повитаем немного. Уверяю, никаких излишеств! Ты присоединишься к нам?

Приглашение на вечеринку!

Ну, мистер Фокс…

Джемма была околдована звучным, распевным голосом мистера Фокса. Она подняла на него глаза и утонула в зеленовато-голубой бездне. Фокс пугал ее взглядом сверху вниз и снизу вверх. Глаза его были пусты, но Джемма увидела в них неприкрытую страсть. Он любит меня, подумала она, он думает, что я принцесса, переодетая секретарем-машинисткой, что если меня уложить на сотню тюфяков, я почувствую под ними горошину.

Мистер Фокс провел пальцами по щеке девушки, вдоль шеи, ощупал грудь. Движения его были вполне профессиональны, но об этом Джемма не догадывалась. Кстати, никто с точностью не может сказать, где кончается профессиональный интерес и начинается чувственный.

— Прелестно, — сказал мистер Фокс. — Красивая, правильная форма. Одно время я увлекался витыми ободками для грудей — так, в порядке развлечения. Но немногим нравилась жесткость конструкции, заказов стало мало, и я забросил это дело. Выходит, жизнь продолжается, а искусство умирает?

Джемма, отдав свои груди в умелые руки мистера Фокса, стояла подле мужчины так близко, как никогда прежде — кроме, пожалуй, визитов к врачам — и ощущала кожей его дыхание. Теплая, мягко-мятная пелена скрывала глубинное зловоние, и Джемма наслаждалась приторно-дурманящим духом разложения. Избегать безукоризненного совершенства научила ее старая Мэй, которая всю жизнь выбирала себе что похуже. И миссис Хемсли так говорила Джемме, и жена дантиста всю жизнь следовала этому.

Они уверяли, что так написано в Библии, в Книге Судей. Не бойся дурного и гниющего, ибо из него исходит сладость; так было с пчелами, которые угнездились в трупе убитого Самсоном льва. Вот и гонялись всю жизнь за дурным и миссис Хемсли, и супруга дантиста. После смерти, кстати, обе вдовы стали жить вместе, сначала чтобы не скучно было, а потом уж привыкли и не могли расстаться. Дети выросли и разъехались, оставалась с ними только Элис, когда-то малышка, а теперь взрослая женщина. Супруга дантиста со временем переквалифицировалась в хорошего зубного врача, и с легкой своей руки давно уже запломбировала рты всей округе. Буфет миссис Хемсли, вечно пустой, хоть шаром покати, быстро заполнился консервированными крабами, лососем, сливками и прочими деликатесами, которые можно было раздобыть в местной торговле. В свою очередь унылая лавка, где Джемма покупала чечевицу, овсянку и четверть фунта масла, тоже преобразилась. Здесь выросли кассовые аппараты, прилавки с электронными весами, позволяющие взвешивать хоть капельку копченого лосося, хоть мешок зерна. Здесь теперь все было в угоду клиенту, хоть состоятельному, хоть бедному. И пара пожилых дам из отдаленного коттеджа всегда встречала здесь доброжелательные улыбки. Вообще все изменилось! Нашлись желающие приобрести домишко несчастной миссис Дав. Там сделали капитальный ремонт, провели воду и электричество, а кровавые пятна на полу отерли новейшим абразивно-циклевочным аппаратом, после чего текстура деревянного пола заиграла.

Элис получила образование, стала дипломированным психотерапевтом и неохотно рассталась с родным домом. Однако ее место давно заняла вдова дантиста. Вот как несправедлива бывает судьба! Бедная малышка Элис учится не смыкая глаз, работает не покладая рук, чтобы воздать за раннюю смерть отца, чтобы стать отрадой и спасением для матери… и оказаться в конце концов ненужной! Но сознание собственного превосходства в конце концов уступило место прагматическому расчету. К тому же жизнь бежала так быстро, и вдова дантиста со своими консервами (и вишня в сиропе, и даже хайнцовская горчица!) стала неуязвима. Даже еженедельные денежные переводы, которые отправляла Элис матери, казались каплей в финансовом потоке, который бурлил профессиональными стараниями вдовы дантиста.

А Элис бороздила юг страны на своем мотоцикле, имея в багаже спальный мешок, вольный диплом психотерапевта и гору энергии. Она готова была служить бедным, слабым, одиноким, старым.

Грубовато-ласковая Элис. Красотка наша, доброе сердце. Впрочем, это о дне нынешнем, а мы говорим о минувшем.

Джемма была одурманена дыханием мистера Фокса, околдована прикосновением его пальцев, непринужденно перебирающих гроздья грудей под блузкой.

— Что-нибудь еще поведала тебе Мэрион? — неторопливо поинтересовался мистер Фокс.