«Ну и хорошо, – подумала Ясмин, – что толку в зеленых мальчишках?»

И тут же, устыдившись, отвернулась, склонила голову и жестом потребовала у Зульфии список покупок. Служанка, отогнув чадру и бесстыже скаля зубы, подала ей свернутый в трубочку лист китайской бумаги.

– Э… Какой прекрасный почерк… – выдавил из себя калиф, впервые в жизни, к своему величайшему удивлению, растерявшийся перед женщиной.

– Это госпожа писала, – выскочила вперед вторая служанка.

– Помолчи, Фатима, – тихо одернула ее хозяйка.

– Госпожа, – калиф слегка склонил голову, не кланявшуюся никогда и никому, – не только молода и хороша собой, но и прекрасно образованна…

Даже сквозь шелк чадры было видно, как заалели щеки Ясмин.

– И у нее такой чудесный голос, – проникновенно продолжал калиф, – как у гурии рая. При его звуках несчастный смертный мгновенно забывает о всех своих бедах и горестях…

– О, – вздохнула Ясмин, – значит ли это, что у вас, господин, тоже есть свои горести?

– Увы, – вздохнул калиф.

– Госпожа, – бесчувственная Зульфия дернула Ясмин за рукав, – солнце садится, а мы ведь еще собирались в баню…

* * *

Дальше все получилось как-то скомканно. Ясмин бы одернуть Зульфию, велеть ей замолчать, а то и вовсе отослать их с Фатимой по какому-нибудь важному делу, но вместо этого она, окончательно смутившись, спросила купца о розовой воде, лавандовом масле, жасминовом мыле и прочих вещах из списка.

Купцу тоже следовало бы если не предложить Ясмин свои услуги по сопровождению до бани и после, до дома, то хотя бы сделать ей хорошую скидку на товары. Но он молча подал ей упакованные в пергамент покупки, молча принял деньги, так же молча выдал сдачу.

И лишь когда шелест серебристого шелка поглотили звуки затихающего базара и уже не видно было, как заходящее солнце играет в отдалении в золотых серьгах Ясмин, калиф окончательно пришел в себя.

Первым делом он порадовался, что сразу же отослал Джафара, и теперь тот не будет настаивать, чтобы калиф возвращался во дворец и терпеливо ждал завтрашнего дня, потому что он намеревался поступить в точности до наоборот.

Великий визирь, конечно, хитроумен, и у него имеется тщательно продуманный план, но он в то же время излишне хладнокровен и оттого полагает, что некуда спешить.

У него же, калифа, в жилах струится горячая кровь потомков пророка, и он знает, как быстротечна жизнь. К чему терять попусту драгоценные дни и не менее драгоценные ночи, когда можно провести их с женщиной, к которой так неистово стремится вот уже шестой день его сердце?

Пожилому хладнокровному Джафару не понять, что это просто кощунство. Кощунство – искусственно разделять два тела, два сердца, созданных, чтобы дарить друг другу радость и наслаждение. Ибо не для того создал нас Аллах жаждущими любви, чтобы отнимать от наших губ ее драгоценный напиток. Поэтому калиф, пересыпав дневную выручку в большой кожаный кошель и небрежно сунув его под мраморный прилавок, чтобы не обременять себя лишним грузом, вышел на улицу. Он даже не позаботился о том, чтобы запереть лавку на ночь, что, как мы вскоре увидим, имело далеко идущие последствия.

* * *

На багдадском базаре, как и на любом базаре мира, вовсю промышляли мелкие, крупные и средние воры и воришки.

Нет, конечно же, в Багдаде было все спокойно. Почти все. В Багдаде значительно реже, чем в других городах, совершались тяжкие преступления, но искоренить воровство и совершаемые иногда исключительно по жизненной необходимости вооруженные ограбления не удавалось еще ни одному калифу.

Когда купец Али в большой спешке покидал свою лавку, за ним пристально следили сразу три пары внимательных глаз.

Несколько секунд спустя в лавке осторожно скрипнула незапертая дверь. Еще через несколько секунд там послышался кожаный шорох, звон множества круглых металлических предметов и приглушенное, но горячее и искреннее славословие Аллаху, столь благосклонному сегодня к работникам тайного промысла.

Пояса нечистой троицы приятно оттянулись под грузом золотых, серебряных и немногочисленных медных монет. После короткой дискуссии, снести добычу в общий тайник и отложить на будущее или не гневить судьбу и потратить сегодня же, преимущество получило второе предложение.

Воры отправились на главную городскую площадь. Проходя мимо чайханы, расположенной напротив главных городских бань, старший из воров вдруг остановился.

– Посмотрите-ка, – вполголоса по привычке произнес он, увлекая подельников в удлинившуюся тень минарета, – вон там, на помосте, видите? Тот самый купец, лавку которого мы только что столь удачно посетили.

– Ну и что? – спросил второй вор, отличавшийся гораздо меньшей сообразительностью, чем первый.

– А то, что если этот купец с такой легкостью оставил в незапертой лавке пятьдесят динаров, то сколько же денег у него при себе?

– Но я не вижу при нем ни мешка, ни особо толстых кошельков, – возразил третий вор, средний по сообразительности.

– А четки на его запястье ты видишь? Будь я проклят, если это не самые настоящие бадахшанские рубины!

Калиф, мирно пивший чай и не подозревавший, что за ним наблюдают, как раз в этот момент поднес пиалу к губам. Рубиновые, оправленные в золото четки, которые он обмотал вокруг запястья на манер браслета, сверкнули в лучах заходящего солнца и наполнили сердца воров сладостной дрожью.

Рубины действительно были бадахшанские – главный вор не ошибся. Калиф прихватил их с собой по секрету от Джафара и при нем держал спрятанными в широком рукаве халата. Насчет рубиновых четок у него были свои соображения. Эти четки должны были нынче ночью остаться у прекрасной Ясмин, если… Если все пойдет так, как надеялся Гарун-аль-Рашид.

– А почему он смотрит, не отрываясь, на выход из бань? – поинтересовался несообразительный вор.

– Какая разница почему, – снисходительно возразил ему третий, – это нам на руку. Он смотрит на бани, а мы будем смотреть на него. А когда он напьется чаю и отправится домой, мы проводим его и присмотрим, чтобы по дороге с ним ничего не случилось…

– А что с ним может случиться?

– Не что, а кто. Мы.

Первый вор важно кивнул:

– Так и будет. С ним никого не случится, кроме нас.

* * *

Ждать пришлось недолго. Не успели взреветь в отдалении бронзовые трубы, возвещающие конец торгового дня, как купец вскочил на ноги, бросил чайханщику пару серебряных монет и поспешил следом за вышедшими из бани тремя женщинами.

Солнце только что закатилось, света было еще достаточно, и поэтому воры могли держаться на расстоянии. Но долго так продолжаться не могло. Южные сумерки коротки, как взмах крыла, и вскоре, чтобы не потерять купца из виду, воры вынуждены были приблизиться к быстро шагавшему калифу чуть ли не вплотную. Калиф же, увлеченный преследованием ни о чем не подозревающих женщин, две из которых болтали без умолку, а третья хранила благородное молчание, также не догадывался о том, что его ведут от самой базарной площади трое профессионалов в беззвучных войлочных туфлях. К тому времени, когда они достигли тихого переулка рядом с главным городским арыком, совсем стемнело. Над верхушками карагачей показалось серебристое сияние – вставала луна. Калиф отступил в знакомую тень и хотел опереться о глухой забор, но тут ему в левый бок уперлось лезвие кинжала, а в правое ухо зашептал чей-то незнакомый голос:

– Спокойно, эфенди. Просто отдай нам все деньги и драгоценности, и, клянусь Аллахом, ты вернешься домой целым и невредимым.

Калиф, как мы уже упоминали, был отнюдь не робкого десятка. Он бросил взгляд через дорогу, увидел, что Ясмин возится с неподатливым замком, а служанки продолжают безмятежно щебетать, понял, что им ничего не угрожает, и перешел к действиям. Резко откинувшись назад, он ударил затылком того, кто стоял прямо за ним. К сожалению, удар был смягчен чалмой, да и ростом калиф был гораздо выше, чем бандит, так что с ходу разбить ему нос не получилось. Но все же преступник, не ожидавший от безобидного и безоружного (калиф сегодня был без меча) купчишки такой прыти, отшатнулся и врезался спиной в забор.

Калиф качнулся вправо, одновременно врезав локтем по чему-то мягкому, и развернулся, приняв стойку для модной в то время в Багдаде китайской борьбы голыми руками. В результате его нехитрых, но неожиданных для нападавших действий двое из них были хотя бы на время выведены из строя. Однако третий уже стоял перед калифом с угрожающе поднятым мечом, который очень правильно держал обеими руками.

И тут ночную тишину прорезал раздирающий уши визг. Визжала служанка Зульфия, заметившая, что в тени напротив их дома происходит нечто не совсем обычное. К Зульфие немедленно присоединилась Фатима.

Калиф вздрогнул. Старший вор, державший меч, вздрогнул тоже и дернул плечом, словно хотел почесать себе ухо, но не получилось, руки-то были заняты.

Служанки, продолжая вопить, вбежали в открытую калитку и что есть духу помчались к дому.

Ясмин осталась на улице.

– Все в порядке, – калиф вытянул перед собой пустые ладони, – просто опусти меч и уходи. И, клянусь Аллахом, ты вернешься домой целым и невредимым.

Главный вор нервно усмехнулся. Их было трое на одного, и у них были мечи и кинжалы, а купец был безоружен. И все же, все же… Что-то здесь было не так.

– Это неправильно, эфенди, – озвучил его сомнения отлепившийся от забора третий вор. Он попытался снова зайти калифу за спину, но тот не глядя нанес ему короткий удар каблуком прямо в коленную чашечку. Третий вор упал и захныкал.

– Это неправильно, – шумно дыша и хватая ртом воздух, поддержал коллегу второй вор, которому острый локоть калифа попал прямо под дых, – ты должен был отдать нам деньги и ценности, и мы бы мирно отпустили тебя. А ты вместо этого принялся нас бить. Тебя что, не учили, как надо вести себя в случае ограбления?