Но всадники свернули с тропы, ведущей прямо в форт, налево и направились через скошенные, черные от сожженного жнивья, пока лишь припорошенные снегом поля к озеру. Со своего наблюдательного пункта Симон видел, что пятеро воинов отделились от кавалькады — наверное, решили отловить бродячих животных на дальней стороне долины, а уже потом, следуя вдоль скал, догнать своих товарищей. Ну что же, овцы — и то пожива. К счастью, людей, живых людей, в долине никто из солдат Лонгчемпа пока не отловил.

Канцлер зашел в дом и покуда не выходил оттуда. Симон видел, как солдаты личной охраны канцлера спешились и отвели коней на конюшню. Над крышей дома появился дымок, сперва тонкий, потом густой и ровный — как столб. Дров не жалели. Должно быть, канцлер замерз и его хладные члены занемели после трудного путешествия.

Симон наклонился, чтобы погладить жеребца по шее. Любовь Лонгчемпа к комфорту может подарить ему, Симону, пару лишних часов жизни.

Симон подумал о том, не отправиться ли в крепость, но решил, что люди его могут пережить этот день, если не сделают попытку защитить своего обреченного командира.

Сквозь снежную пелену, словно в жемчужной оправе, привиделся Симону тот драгоценный подарок, что преподнесла ему судьба. Он должен был умереть счастливым человеком — он познал любовь женщины, которую и сам любил, он познал, что такое верность. Сейчас и Аделина, и Гарольд были далеко — ни увидеть их, ни услышать, а впереди — холодная и жестокая быль; и сейчас он обязан был житьтолько этим жестоким и холодным настоящим.

Кавалькада обогнула озеро. Всадники собрались на берегу и совещались, очевидно, решали, где продолжить поиск. Они, казалось, не замечали бродячих коров, забредших в осинник. Солдаты гарнизона вынуждены были срочно вернуться в крепость — им было не до скота. Овцы рассыпались по лугу высоко на холме, но, испуганные снегопадом, сбились в кучу, жалобно блея.

Два всадника указали в направлении овец, затем вновь повернулись к частоколу. Неприкаянное стадо ясно свидетельствовало в пользу того, что на склоне они не найдут людей, которых можно было бы допросить.

Оставались лишь те, кто охранял крепость. Как и велел им Симон, солдаты заперли ворота, как только увидели, что армия Лонгчемпа едет в долину, и зажгли два сигнальных костра на башне. Даже имея в распоряжении сотню бойцов, Лонгчемп не сможет сломить сопротивление осажденных за один день. Если повезет, гарнизон сможет продержаться, пока не подоспеет Маршалл со своими солдатами. Если повезет, Маршалл сможет помочь оставшимся в живых, что, конечно, важнее, чем только засвидетельствовать то, что солдаты погибли, обороняясь от войска канцлера своего короля.

Скоро поисковая экспедиция вернется в поместье, и канцлер будет вынужден прервать отдых у огня и отправить бойцов в подозрительно притихшую крепость. Но до этого Симон Тэлброк встретится с солдатами Лонгчемпа и совершит жертвоприношение, к которому готовил себя с той злополучной ночи в Ходмершеме.

Холод пробирался под плащ, колол ему спину, и пальцы в тяжелых рукавицах немели. Скоро он не будет чувствовать ни холода, ни ломоты. Скоро придет конец всему — и боли, и отчаянию. Все разрешится — пусть трагичная, но однозначность. Симон похлопал по шее коня и решил, что вступит в бой с армией канцлера пешим, а коня отошлет от греха подальше. Славный жеребец, он не хотел приносить и его в жертву Лонгчемпу.

Симон вытащил меч. Чистый и гладкий клинок грозно сверкнул. Тэлброк поклялся Уильяму Маршаллу, что не станет убивать Лонгчемпа, но это не значит, что он сдастся без боя, — он убьет столько приспешников канцлера, сколько сможет, перед тем как расстаться с этим светом. К тому же если он придет безоружным, Лонгчемп станет искать причину для такого странного поступка, а этого Симон хотел меньше всего.

Симон тряхнул поводья и неспешно поехал вниз, к частоколу. Громко завывал ветер, и темные фигуры за частоколом в снежной круговерти казались порождением болезненной фантазии. Солдаты канцлера отчаянно жестикулировали и что-то кричали — но Симон не мог расслышать ни слова. Снежный порыв заслонил Симону обзор, а когда ветер переменился, он увидел, что гвардейцы Лонгчемпа выстраиваются в ряд.

Он представил себе, что позади него несутся всадники. Стоит закрыть глаза, и он мог вообразить себя вновь на холмах над Ла-Маншем, рядом с Маршаллом, прикрывающим последнее отступление старого короля Генриха. Нет, эти звуки ему не почудились — он ясно слышал стук копыт за спиной. Симон успел подумать, не отправился ли он уже в ту страну, где вновь встретится со своими павшими товарищами, где он будет вечно мчаться вместе с ними по полям, одетым вечной зимой.

Последняя мысль его перед тем, как он спрыгнул с седла и крепко толкнул коня в бок, была об Аделине, о тепле ее распущенных волос в свете костра.

Глава 28

Конь его не желал уходить. Симон несколько раз сильно ударил его по лоснящемуся крупу и крикнул что-то грозное. Конь повернул голову, посмотрел на Симона и лишь затем сделал нерешительный шаг в сторону. Подняв красивую голову, он заржал и поскакал вверх по склону холма, вскоре исчезнув в снежной круговерти за спиной у Симона.

Впереди солдаты Лонгчемпа пытались разглядеть его сквозь белесую пелену. Симон поднял меч и прошел последние несколько шагов по открытому пространству к воротам частокола.

Крикнуть, чтобы привлечь их внимание, означало бы вызвать у гвардейцев подозрение. Они решат, что их пытаются заманить в ловушку. Снегопад и так уже создал неподходящие условия для нападения на крепость; теперь стало очевидным то, что они не решатся под снегом исследовать склоны холма, так что Аделина и Гарольд могли считать себя в безопасности.

Симон не отступал, но и не бросался навстречу смерти. Внезапно ветер переменил направление, и Тэлброк разглядел Лонгчемпа. Канцлер находился далеко не в передних рядах, он прятался за спинами своих гвардейцев верхом на черном жеребце.

Лонгчемп резко рубанул воздух ребром ладони. Он еще что-то произнес, что — из-за ветра Тэлброк не мог расслышать, но ни на жест канцлера, ни на его слова реакции у его солдат не последовало.

Симон набрал в грудь воздуха и закричал что есть мочи:

— Форт находится в ведении Маршалла, и все люди, здесь находящиеся, тоже находятся под защитой Уильяма Маршалла.

Ветер снова сменил курс, и снег посыпал с утроенной силой. Десять солдат сделали шаг вперед, приблизившись к Симону на расстояние, позволявшее смутно разглядеть их лица за снежной пеленой. У морд коней вздымались облака пара, молочно-белого на фоне искрящегося снегопада. Никто Тэлброка не трогал.

Одетый в черное канцлер подъехал вплотную к переднему ряду солдат и поставил коня боком. Между Симоном и Лонгчемпом оставалась преграда из десяти воинов с обнаженными мечами.

— Где все остальные? — недовольно возвысил голос канцлер. — Охотятся, — сказал Симон.

Один из гвардейцев презрительно хмыкнул, затемзакашлялся, пытаясь замаскировать дерзость.

— А твоя жена, дочь разбойника? Где она?

— Охотится.

— Возьмите его!

По команде Лонгчемпа два всадника подались вперед, но остановились, не решаясь приблизиться к Тэлброку на расстояние вытянутого меча.

— Советую вам хорошо подумать, — напомнил Тэлброк гвардейцам. — Я начальник этого форта, человек Маршалла. И я убью того, кто подойдет ближе.

— Взять его! — повторил Лонгчемп. — Хватайте его сейчас же.

Симон сделал ложный выпад и нырнул под коня ближайшего к нему гвардейца. Перекатившись, он вскочил на ноги, будучи уже на расстоянии копья от второго коня. От жуткого рева Тэлброка конь отшатнулся в испуге. Позади Симона заржал еще один конь.

Враги обступали его с флангов, окружали, брали в кольцо. Конец наступит быстрее, чем он предполагал. Ноги в сапогах из овчины уходили в снег. Холод пробирался все выше и выше, он шел от обледенелой земли. Скоро ноги его занемеют, он утратит ловкость и оступится, вот тогда — все, конец. Симон пошевелил пальцами, на нем были перчатки из хорошей кожи, выделанной в Тэлброке. Те же перчатки были на нем в день похорон отца, только тогда они были поновее. Он начал, по обыкновению, обратный счет на латыни, он не станет думать об Аделине в эти последние минуты жизни — он станет бороться, он заставит их попотеть. Но образ ее не исчезнет, и, когда драться больше не будет сил, он утешится перед уходом в царство вечной зимы воспоминанием о летнем цвете ее волос, о летнем жаре их страсти, о летней зелени ее глаз.

Всадники, оказавшиеся у него за спиной, отчего-то не начинали атаку. С почти невероятной четкостью, дающейся годами выучки, они заставили своих коней отступить. Боковым зрением Симон заметил на опушке своего жеребца, тот неспешно скакал мимо группы каких-то вооруженных людей. Значит, гвардейцы тоже их увидели. Десять гвардейцев Лонгчемпа развернулись лицом к приближавшейся кавалькаде.

Симон повернулся к гвардейцам, заслонявшим Лонгчемпа, спиной. Прорезая белую пелену снега, сверкала кривая сарацинская сабля, рисуя грозные узоры над головой того, кто ехал впереди. Кривой клинок словно чертил огненные знаки — так казалось из-за того, что рука, водившая клинком, была затянута в багряный бархат.

— Кто вы? Кто вы, вышедшие из моего дома? Лонгчемп повернулся лицом к говорившему:

— Уильям Лонгчемп, канцлер короля Ричарда, епископ Или.

Дамасская сталь продолжала свою дикую пляску. Кардок указал концом клинка на ближайших к нему гвардейцев.

— Кто эти люди? Уильям Маршалл разрешил им вторгаться на мою землю? В договоре сказано, что Маршалл единственный из нормандцев, которому позволено посылать сюда посторонних, и лишь для того, чтобы стеречь крепость.

Конь Лонгчемпа задрожал от рева Кардока.

— Я пришел, чтобы допросить убийцу священника, Симона Тэлброка.

Кардок захохотал:

— Он убил священника давным-давно. Маршалл дал ему свободу. Кто ты такой, чтобы оспорить его решение?