Джек не заметил, как Эстер неожиданно помрачнела и машинально, в задумчивости уже в сотый раз протирала стойку бара.

— Ну, вообще-то, официальной помолвки еще не было. Ее и не может быть, пока Бэйтмен не пройдет полный курс обучения и не получит регистрацию своей пробы в Почетном Обществе Ювелиров… Ты, Эстер, ступай-ка завтра к Харвуду с моей цепочкой пораньше утром, пока не так много работы.

Эстер рассеянно, с отсутствующим видом сложила тряпку и с досадой сказала:

— Интересно, неужели мистер Харвуд считает Бэйтмена подходящей парой своей дочери?

Джек, в отличие от Эстер, был начисто лишен сентиментальности, поэтому он и не заметил ее волнения.

— Дело в том, что у Бэйтмена особый дар, что называется, от Бога. Парень — просто прирожденный ювелир, и Харвуд возлагает на него особые надежды. Он хочет, чтобы Бэйтмен в свое время занял его место в мастерской. Ведь у самого Харвуда нет сыновей, поэтому вполне естественно, что он видит в будущем зяте достойного продолжателя своего дела и наследника.

Тут до Джека наконец дошло, что Эстер уже Бог знает сколько времени стоит возле стойки бара и возит по ней тряпкой. Джек нахмурился и спросил ее:

— Ты что же, так и будешь стоять там? Ведь уже давно все вытерто!

Эстер даже подпрыгнула от неожиданности, так как была полностью погружена в свои мысли. Она пожелала дяде спокойной ночи и пошла наверх в свою спальню.

Чуть позже, перед тем, как лечь спать, Эстер немного успокоилась, думая о Джоне. В конце концов, так ли уж это страшно — недостаток образования? Она всегда сможет избежать разговоров о прочитанных книгах и тому подобных вещах, сохраняя таким образом в тайне свою неграмотность. Она не умеет играть на лютне или на клавесине? Ну и что? Зато у нее прекрасный голос и слух, она легко, с первого раза, запоминает и может повторить любую мелодию. «А что касается будущего Джона, уже спланированного его потенциальным тестем, — размышляла Эстер, — то вряд ли это понравится самому Бэйтмену. Он ведь самостоятельный человек. С его-то талантом и мастерством он наверняка захочет открыть свое собственное дело и сам добьется успеха, не ставя себя в зависимость ни от кого». Если бы Эстер была на его месте, она именно так и поступила бы.

И, наконец, главное — Эстер была почти уверена, что Джон Бэйтмен никогда не смотрел на Каролину Харвуд так, как смотрел на нее сегодня, словно Эстер была Венерой, поднимающейся ему навстречу из пены морской. Такой взгляд и такое оцепенение у мужчин при виде женщины бывает чрезвычайно редко и говорит о многом.

ГЛАВА 2

На следующее утро, придя в мастерскую, Джон стал ждать, когда появится Эстер. Здравый смысл говорил ему, что вряд ли она придет раньше чем через час, но в то же время он чувствовал, что, видимо, здравый смысл решил покинуть его в тот самый момент, когда накануне вечером он вошел во двор гостиницы Хиткок и увидел Эстер, делавшую зарисовки. Образ ее вновь и вновь появлялся у Джона перед глазами: Эстер сидит на ступеньке, не замечая беспорядка в одежде, ее длинные золотистые волосы кажутся легким светящимся облаком в лучах закатного солнца, на фоне красной кирпичной стены. Милое, невинное и наивное создание…

Джон не мог избавиться от этого видения: приспустившийся вырез, открывший затененную ложбинку между грудями, длинная красивая нога среди белых оборок, тонкие щиколотки, которые он мог бы охватить большим и указательным пальцами. Он вспоминал, как она подняла голову и взглянула на него, как между ними сразу же вспыхнула искра желания, стоило только им посмотреть друг другу в глаза. Джон чувствовал, что Эстер передался его импульс восхищения и любви и пробудил в ней ответные чувства. Все слова, сказанные ими тогда друг другу, были ничто по сравнению с немым разговором взглядов и жестов. Поэтому Джону не терпелось снова увидеть Эстер и поговорить с ней.

В то утро он надел чистую сорочку, которую, однако, уже успел порядком запачкать, так как работа в ювелирной мастерской довольно грязная. Там постоянно что-то плавили, паяли, шлифовали. Каждый вечер пол тщательно выметали, и весь мусор, прежде чем выбросить, пропускали через сито, чтобы собрать мельчайшие гранулы драгоценного металла. Их традиционно называли старинным французским словом «лемель». Крошечные крупинки золота и серебра сыпались на пол из-под инструментов и с фартуков рабочих, привязанных широкими ремнями к скамеечкам в мастерской. К концу рабочего дня, когда пол был тщательно выметен, возле двери мастерской обязательно появлялся хоть один желающий купить мешок с мусором в надежде отыскать там золотую или серебряную пыль.

Скамейки и столы, за которыми работали мастера и подмастерья, были размещены возле окон, чтобы изделия обрабатывались при хорошем освещении. К столам также были прикреплены небольшие подсвечники, и рабочий всегда мог зажечь свечу, если это было необходимо.

Скамейка Джона Бэйтмена находилась в самом дальнем углу мастерской. Он любил работать, сидя в своем углу, где ему было очень удобно, где все необходимые инструменты лежали под рукой.

Приспособления, которыми пользовались все мастера, как, например, небольшая наковальня, где драгоценным металлам придавали нужную форму, молотки, тигли для плавки, тиски и многое другое, — все это было расставлено вдоль стен мастерской или же в строгом порядке развешано на них.

В пол были врыты три деревянных столбика, к которым прикреплялся кокиль. Делалось это для того, чтобы предмет можно было закрепить неподвижно в процессе его обработки, и чтобы кокиль не качался.

Такой вот изношенный, с многочисленными вмятинами столбик становился иногда важным и значимым предметом в семье ювелиров, почти как набор инструментов, передаваемый по наследству от отца к сыну.

В самом темном углу мастерской обычно находился горн, растапливаемый древесным углем. В темноте было хорошо видно, как металл постепенно нагревался, краснел, становясь мягким и податливым…

Мастерская Харвуда занимала весь первый этаж его дома, жилые комнаты находились наверху. У Харвуда было тридцать наемных рабочих и три ученика, помимо полдюжины прислуги. Стать учеником у такого мастера и работать в процветающей ювелирной мастерской считалось большой удачей, и Джон прекрасно понимал, что если постараться, то его может ожидать обеспеченное будущее.

В то утро Джон продолжал работу над очень интересной вещицей. Три дня тому назад он начал отделку кружки для пива из тончайших серебряных пластин, припаянных одна к другой, с витой ручкой и куполообразной крышкой. Хотя на изготовление пивной кружки обычно отводилось максимум два дня, над этой Джон работал уже четвертые сутки. Особо тонкая изысканная отделка требовала дополнительного времени.

Обрабатывая кружку, Джон пытался спокойно и логично разобраться в том, почему, ему так хочется вновь увидеть Эстер. Он старался «рационализировать» свои эмоции и приписывал это строгим, почти аскетическим правилам, устанавливаемым хозяевами для своих учеников: категорически запрещалось выпивать, браниться, играть в азартные игры. Даже женитьба не поощрялась. И не было ничего удивительного в том, что такая красивая девушка как Эстер понравилась молодому, здоровому и сильному юноше, каковым являлся Джон.

И если бы только между ним и Каролиной существовали более теплые, более естественные отношения, присущие молодым людям, Джон, может быть, и не был бы столь чувствительным к красоте и обаянию других особ женского пола. По натуре своей он был серьезным, спокойным, никто и никогда не мог бы упрекнуть его в ветрености или легкомыслии… Джон думал о том, что ему хватило бы пальцев на одной руке, чтобы сосчитать все знаки внимания, которые когда-либо оказывала ему Каролина. Причиной этому был ее папаша. С тех пор как Каролина рассказала ему о своих отношениях с Джоном, в их семье тут же были установлены новые запреты, которые связывали молодую парочку по рукам и ногам. Не могло быть и речи о том, чтобы устраивать свидания в мастерской, а Джону и Каролине особенно нравилось проводить время вместе в одном из ее укромных уголков. Теперь Джона приглашали наверх в апартаменты Харвуда, которые прежде были для него «запретной зоной», как и для всех остальных подмастерьев. Два раза в месяц по воскресеньям Джон обязательно обедал вместе со всей семьей Харвудов, сидя с ними за одним столом рядом с Каролиной. Перед тем, как пригласить его в первый раз, Харвуд позвал Джона к себе в кабинет, где у них состоялся следующий разговор:

— Насколько я понимаю, — начал Харвуд, — ты и моя дочь влюбились друг в друга.

— Да, это так, сэр, — отвечал Джон.

— Хорошо. Но знай, что до того, как ты официально утвердишь свою пробу в Почетном Обществе Ювелиров, я даже и не вспомню о ваших отношениях. И о своих намерениях в отношении моей дочери ты сможешь говорить только после того, как станешь настоящим мастером. Понятно?

— Да, сэр. Я с нетерпением жду этого момента, сэр.

На этом их разговор завершился. Харвуд ясно дал понять Джону, что одобряет его намерения и не будет ему препятствовать.

Каждый раз после очередного воскресного обеда Джон и Каролина беседовали, сидя в уголке столовой. Они старались не обращать внимания на то, что за ними пристально наблюдают. Вообще Джон и Каролина были похожими людьми. У них полностью совпадал круг интересов, потому им доставляло огромное удовольствие разговаривать друг с другом. Как правило, мать Каролины прерывала их беседу, обращаясь к дочери с просьбой поиграть на клавесине, в особенности, если на обеде присутствовали гости.

Иногда семейство Харвудов приглашало Джона составить им компанию на прогулке. Он брал Каролину под руку, и они степенно шли впереди родителей.

Время от времени Джону приходила в голову мысль о том, что для развития их отношений было бы гораздо лучше, если бы Каролина подольше сохраняла в тайне от отца их любовь. Но она всегда была очень близка с родителями и, конечно, не смогла долго таить в себе этот секрет.