– Думаешь, я дам тебе две тысячи долларов, чтобы вложить их в медную шахту, которую даже тебе не хватает наглости назвать стоящим делом. Боже, как же заманчиво наконец избавиться от тебя... если бы при этом я не лишался своих кровно заработанных денег.

Джек Маккуин поджал губы:

– Если инвестировать тебе не под силу, мой дорогой мальчик, тогда можешь выйти из игры. Я прямо сейчас готов дать тебе эти две тысячи долларов за твою долю. Как говорится, деньги на бочку.

Все еще смеясь, Гас оперся бедром о стог сена и взял отчет. Клементина поднесла ближе фонарь. К ее удивлению, закончив читать, Гас передал документы ей.

– Думаешь, мне стоит продать долю? – спросил он, глядя через плечо жены, пока она изучала бумаги.

– Делай так, как считаешь наилучшим, Гас.

Он фыркнул, и его губы расплылись в яркой как солнечный свет фирменной улыбке Гаса Маккуина.

– Это ты сейчас так говоришь, чтобы потом иметь возможность переложить вину на меня, когда окажется, что было идиотством поддаться на уговоры старого мошенника.

Клементина посмотрела в смеющиеся глаза мужа и поняла, что не имеет значения, какую хитрую и подлую игру замыслил Одноглазый Джек. У них все равно не наберется двух тысяч долларов, чтобы вложить в медное дело, но, несомненно, чета Маккуинов найдет, на что использовать те деньги, которые старик готов заплатить за долю Гаса.

Джек вытащил из папки еще какие-то документы.

– Я взял на себя смелость составить с моим адвокатом договор, по которому я получаю твои обесценившиеся двадцать процентов в обмен на две тысячи полновесных долларов. И даже привез с собой все, что может тебе понадобиться для подписания. – Одноглазый потряс маленькой бутылочкой, закупоренной пробкой. – Надеюсь, чернила не замерзли по пути сюда. – Отец Гаса вытащил пробку зубами, обмакнул перо и тщательно стряхнул каплю с кончика, прежде чем вместе с договором передать перо сыну.

Гас сузил глаза, взглянув на бумагу.

– Ты был так уверен, что я захочу продать свою долю, что все это написал заранее?

Джек Маккуин покачал головой, издав нарочито драматичный вздох.

– Твоя подозрительность, наверное, даже тебя порой тяготит. Я составил два документа, Густавус. Один на случай, если ты захочешь продать свою часть, а другой — если ты решишь закрепить наше товарищество в недавно переименованной «Медной шахте Четыре вальта». Еще не поздно передумать.

– Ну конечно, передумать и вручить тебе две тысячи долларов, которых у меня нет и которые я горю желанием положить тебе в карман. – Гас принял от отца договор купли-продажи и трижды перечитал его, прежде чем положить бумаги на стог сена и поставить внизу свою подпись.

– У меня такое ощущение, что однажды ты об этом пожалеешь, – с печальной улыбкой произнес Джек Маккуин. – И тогда неизбежно будешь винить меня. Ты опять все перекрутишь в своей благочестивой голове, чтобы я вышел злодеем, а не ты – дураком. Вот деньги, только казначейские банкноты, никаких дутых банковских векселей и облигаций. Полагаю, ты захочешь их пересчитать.

– Чертовски верно.

Гас внимательно изучил каждую банкноту. Даже поднес одну к свету фонаря, заподозрив, что попалась подделка. Джек нарочито медлил с уходом, словно не хотел, чтобы сын со снохой подумали, будто он торопится побыстрее уехать.

– Будь я проклят, если догадываюсь в чем именно, – сказал Гас, когда они вместе с женой стояли в сарае и наблюдали, как Одноглазый Джек пересекает на санях двор, – но в чем-то он точно нас надул.

– По крайней мере у нас появилось немного наличных, как раз когда деньги так сильно нужны. И ты освободился от отца.

Гас обнял жену за талию, и Клементина повернулась к мужу. Выражение его лица казалось жестким, почти горьким. А глаза потемнели от эмоций, которых она не могла распознать. Не страх, это точно, но и не злость. Муж выглядел каким-то… испуганным.

– Гас?

Он крепче сжал ее и притянул ближе к себе.

– Не знаю, смогу ли когда-нибудь освободиться от него, малышка. Он – моя кровь. 


* * * * *

На следующее утро Гас показал Клементине газету, которая вышла в Оленьем Приюте только на прошлой неделе. Какой-то фермер продавал сено — за дорого, но муж сказал, что сейчас у них есть деньги, а положение отчаянное. Как и в прошлые годы, их собственных запасов сена хватало только на прокорм лошадей в зимние месяцы. Нынешней зимой, чтобы сохранить стадо, им требовалось значительно больше фуража.

– Я могу обернуться туда и обратно за два дня, если поднажму, – размышлял вслух Гас. – Скотина просто не протянет на той скудной траве, которую может сыскать. Если удастся подкормить коров в самые сильные вьюги, многие переживут зиму.

Клементина забрала газету из рук мужа, чтобы взглянуть поближе.

– Какой стыд! – воскликнула она и слегка фыркнула.

– Что может быть стыдного в сене?

– Да не в сене. Вот. – Она с деланным возмущением постучала по объявлению пальцем. Ее губы вовсю напрягались, чтобы не растянуться в улыбке. – Реклама красных фланелевых панталон для леди. Их доставляют в наши края прямиком из Парижа. Трудно представить.

Гас округлил глаза и скривил рот в похотливой ухмылке.

– Как раз представляю.

Клементина попыталась сдержать рвущийся из горла смех ладонью, но Гас сделал это своими губами. Они мгновение впивались друг в друга, прежде чем разделиться.

Клементина убедилась, что муж тепло оделся, суетясь так, будто он был одним из детей. Множество слоев из шерсти и меха. Шерстяные подштанники и три пары шерстяных носков. Шерстяная рубашка в красную клетку, флисовые брюки, полушубок и поверх всего этого пальто из буйволиной шкуры. Сапоги по колено на меху с кожаными застежками и медными пуговицами. Шапка из тюленьей кожи и такие же перчатки с шерстяной подкладкой.

Гас пошел в кухню, где Сафрони кипятила скопившееся за неделю белье, а ребятишки играли у теплой печи.

– Папочка! – воскликнула Сара, когда он наклонился поцеловать ее на прощание. – Ты похож на медведя!

– Если он не будет осторожничать, – поддразнила Клементина, когда надела свой тулуп, – то распугает всех коров.

Сара смерила Клементину взглядом полным презрения.

– Какая ты глупая, мама.

Клементина с Гасом смеялись вместе, выходя из кухни во двор. В прошлом месяце, когда намело много снега, Маккуин превратил повозку в сани, сняв колеса и приделав к ней ясеневые полозья. И сейчас жена помогла ему прикрепить надставку для перевозки сена. Воздух дребезжал от холода, и назревала новая метель, темнеющая в горах. Облака казались тяжелыми и мрачными, цвета мокрого сланца.

– По крайней мере снег пока не пошел, – сказала она. Гас закончил запрягать коней и покатил повозку по заледенелому двору.

– Не сглазь. – Улыбаясь, он потряс перед женой пальцем, и внезапно Клементина подумала, что в последнее время они много смеялись. Смеялись и упивались любовью, от которой словно захмелели.

Гас взобрался в сани и обернул кожаные поводья вокруг рук в перчатках. Посмотрел на жену, и она увидела, как сверкнули зубы под рыжевато-коричневыми усами.

– Если, пока буду в Оленьем Приюте, выдастся такая возможность, – сказал он, – непременно куплю тебе пару этих постыдных красных фланелевых панталон... Н-но!

Лошади тронулись, упряжь зазвенела, а полозья захрустели по снегу. Дрожа в великоватом тулупе, Клементина смотрела вслед повозке, пока Гас не исчез за вершиной холма.

Одинокая сорока пролетела по пожелтевшему небу. Пар изо рта овевал лицо миссис Маккуин.

Она сказала себе, что это глупо, но внезапно ощутила себя очень одинокой. И очень напуганной. 


* * * * *

– Градусник показывает минус тридцать, и мороз дальше крепчает, – сказал фермер, помогая Гасу привязать брезент, покрывающий кучу сена.

– Думаю, хотя бы снег прекратится, – заявил Гас, однако больше для того, чтобы убедить в этом себя. – Обычно снег перестает, когда температура сильно опускается. На такой холодрыге яички подожмутся, пока доедешь до дома, но с другой стороны, взялся за гуж, не говори, что не дюж. Уверен, метель стихнет, – добавил он, забросив последний ромбовидный крюк и натянув провисшую влажную веревку.

Продавец протянул руку, чтобы скрепить их сделку. Иней покрывал ледяной глазурью бороду вокруг его улыбающегося рта.

– Может, останетесь у нас, пока не распогодится?

Гас взглянул на мужчину сквозь дрожащую пелену вызванных холодом слез и пожал руку, кивнув в благодарность:

– Любезно с вашей стороны, мистер Лоренс, но меня ждут беременная жена и двое ребятишек. Кроме того, если засяду тут, пока не распогодится, боюсь, вам придется терпеть меня до самой весны.

Фермер рассмеялся и отошел назад, и Гас взобрался в сани.

– Вот тебе и жаркая Монтана, – сказал мистер Лоренс.

Мужчины хором рассмеялись, и вокруг их голов заклубились облака белого пара. Гас взял вожжи и командой «Но!» направил не желающую двигаться упряжку в сторону Радужных Ключей, домой.

Уже за несколько секунд он так замерз, что мог плеваться сосульками. Лицо пощипывало, кожа на скулах и на носу натянулась и онемела. Гас продолжал втягивать в себя жалящий искристый воздух, но, казалось, никак не мог сделать достаточно глубокий вдох. Маккуин ощущал, будто его легкие набиты льдом, а подмороженные усы не дают рту открываться. Руки и ноги казались мертвыми пнями, и суставы задубели, как новое седло.

Гас оглядел опустошенную зимой землю. Реку покрывало пушистое белое одеяло, ивы, тополя и сосны — все были опушены снегом. Прерии раскинулись листом кованого серебра. Весь мир был заморожен до смерти.

Маккуин знал эту местность так же хорошо, как изгибы и бугорки лица, которое брил каждый день. Но ориентиры могли скрыться, пока дул «северянин», оказаться похороненными под нанесенными ветром сугробами. Снег сейчас падал пушистыми хлопьями, и ветра не было. Но практичная и осмотрительная сторона натуры Гаса, к которой он обычно не хотел прислушаться, знала, что затишье может смениться бураном в любую минуту. В воздухе чувствовалась зловещая тяжесть. И повисла тишина.