– Эка, как тебя на кровушку потянуло, Бостон. Я всего лишь предлагаю тебе принять меры предосторожности. Одноглазый Джек никогда не играл по чьим-то правилам, кроме своих собственных. А меня может не случиться рядом…

Зак резко замолчал. Его взгляд переместился от ее лица к обдуваемым ветрами пустынным прериям.

– Чтобы защитить меня, – закончила Клементина за него. Страдание, туго сжимавшее ее грудь с тех самых пор, как он вернулся домой, сейчас стиснуло ребра еще сильнее, будто стремясь их переломать. – Поскольку ты здесь не останешься.

Клементина повернула голову лошади, чтобы ускакать от Рафферти, но он остановил ее, наклонившись и ухватив за уздечку. Взгляд Клементины был прикован к его рту, и она увидела, как задвигались губы Зака, прежде чем услышала слова.

– Я не сказал, что не останусь.

– Но и не сказал, что останешься.

– Проклятье, может, я жду, пока ты... – Зак снова оборвал себя на полуслове и резко и тяжело вздохнул. – Ты всегда настроена с чем-то бороться, Бостон. Сначала это были мой брат и Монтана. А теперь преподобный и «Четыре вальта». И я. По большей части ты обычно боролась именно со мной. Ты действительно считаешь себя достаточно сильной, верно? – спросил он со знакомой издевательской ноткой в голосе.

Резкий смешок вырвался из ее горла.

– Не сомневайся, я и есть сильная. Вы, мужчины, постоянно должны состязаться в том, кто сильнее. Объезжая лошадей, устраивая соревнования по вязке узлов, бурению или кто больше выпьет. А мы, женщины, знаем, кто силен на самом деле. Мать, которая, похоронив любимого ребенка, заставляет себя по-прежнему вставать по утрам, печь оладьи, доить коров и стирать рубашки своего мужчины. Жена земледельца, которая, не щадя себя, помогает семье пережить бесконечные засухи, метели и степные пожары, когда единственное, что ей хочется узнать – какого черта ее семья вообще здесь делает. Жена шахтера, которая следует за своим мужем от лагеря к лагерю, пока тот ищет золотую жилу, которую, она понимает, никогда не найдет. Они, Зак Рафферти, действительно достаточно сильные.

Вырвавшиеся слова оставили после себя ощущение страха и пустоты. На мгновение Клементине показалось, будто глаза Зака вспыхнули ярко-желтым светом, но затем Рафферти так опустил голову, что она видела только его рот. Зак ничего не сказал и, судя по его сжатым губам, не собирался.

Клементина вздернула подбородок. Она почувствовала, что губы дрожат, но ее это уже не волновало.

– Поэтому, возможно, тебе стоит ускакать отсюда прямо сейчас, поскольку ты мне не нужен. Мне теперь не нужен ни один мужчина.

Клементина повернула лошадь и, не оглядываясь, галопом послала ее вниз по склону холма. 


* * * * *

Последующие дни дождь не прекращался ни на минуту. Иногда с неба капала неспешная слабая морось, а порой — струился настоящий ливень. Казалось, будто небеса зашлись плачем и не могут остановиться.

С помощью мужчин женщины Радужных Ключей похоронили кучу для обжига под полуметровым слоем монтанской грязи, и яма так и оставалась закопанной. Управляющие «Четырех вальтов» встретились с городским советом и согласились больше не проводить открытых переплавок руды. Но были приведены в действие и кое-какие другие планы.

У Клементины, Ханны и Эрлан состоялись еще одни посиделки с виски. Женщины беседовали о детях и обсуждали последние моды из «Домашнего журнала для дам». О мужчинах они не говорили. Из них троих двое испытывали горечь от убеждения, что эти минуты, проведенные вместе с подругами, станут для них последними.

Во второй половине того дня, когда произошло столкновение у кучи для обжига, Поджи и Нэш куда-то скрылись с веранды Ханны Йорк, и их исчезновение породило слухи, будто старики где-то наткнулись на богатую жилу. Почти все фыркали, слыша эти сплетни, пока какой-то заезжий перекати-поле не упомянул, что по пути через Хелену видел двух пожилых старателей в кабинете пробирщика.

«Четыре вальта» все еще держали лагерь по лесозаготовке на спорной земле возле лачуги сумасшедшей. Некоторые считали странным, что в лагере постоянно кто-то околачивался, хотя деревьев никто не рубил. Но с другой стороны, было настолько сыро, что все сошлись во мнении, мол, лесорубы ждут смены погоды.

Сейчас, когда яму с кучей для обжига зарыли и жители перестали до смерти задыхаться, горожане больше всего интересовались заседаниями городского совета, собирающегося с целью определить, что делать с «желтой опасностью». Члены городского совета и в удачные дни не могли похвастаться способностью к выработке единого мнения и быстротой принятия решений. Обсуждение затянулось, продвигаясь со скрипом, словно натужно ползущий по крутому склону паровоз, в основном потому, что было не до конца ясно, какая именно опасность исходит от китайцев... Так было, пока не произошло убийство.

Шахтер по имени Пэдди О'Рурк однажды ночью в «Шпалоукладчике» заявил приятелям, что собирается заглянуть к китайской проститутке Ах Той. На следующее утро его нашли с топором в спине в канаве недалеко от ее лачуги. За преступление был арестован старый огородник Ах Фук. Городской совет, теперь уже переполненный рвущимся наружу под давлением паром, провел экстренное заседание. Китайцы – самый лучший повод, когда надо всех отвлечь. 


* * * * *

По крайней мере, подумалось Эрлан, глубоко в сердце она была готова к стуку в дверь, когда тот наконец раздался. Китаянка даже надеялась на этот момент. Казалось, будто дорожка ее судьбы, которая в последнее время извивалась и петляла, снова стала прямой с виднеющимся выходом в конце пути.

И все же она подпрыгнула, когда покоробленные доски загрохотали под тяжелым кулаком.

– Эй! – прокричал голос. – Открывай!

Эрлан отворила дверь Питеру Лингу, умелому иглоукалывателю. Его лицо было мокрым от дождя, а длинные тонкие белые усы с каждым тяжелым вздохом плавно поднимались и опускались. Многие китайцы уже толпились на дороге за его спиной. Некоторые тянули ослов, запряженных в маленькие тележки, другие толкали тачки, но большинство несли свои завернутые в соломенные циновки пожитки на головах или подмышкой.

– От чего бегут все эти тупые псы? – спросила Эрлан иглоукалывателя. Она скрестила руки на груди, чувствуя, как ее насквозь прожигают злость и стыд. Если ее народ прогоняют, то китайцы должны хотя бы постараться уйти, сохранив достоинство.

Питер Линг ничего не сказал, а просто протянул ей листок с написанными на нем от руки китайскими иероглифами. Эрлан задалась вопросом, что за предатель-переписчик из черепашьего навоза написал это для городского совета Радужных Ключей.

– Я не смогу прочесть, – призналась Эрлан и чуть не рассмеялась. Ей внезапно показалось смехотворным, что она умела читать дьявольский язык, но не свой родной. В Китае девочек никогда не учили читать — какой от этого прок, если им предназначено выйти замуж и родить сыновей? В Китае отец мог продать дочь в рабство, и никто никогда и не подумал бы спросить ее: «Это твое собственное желание?»

Питер Линг прочистил горло. Его усы задрожали.

– О. Как жаль. – Когда он забрал листок назад, у обоих тряслись руки. Китаец снова прокашлялся и продекламировал на кантонском диалекте: – Настоящее уведомление касается всех людей азиатской крови, с разрешения властей проживающих в округе Танец Дождя и его окрестностях. Вы должны покинуть данную территорию к полуночи двадцать пятого апреля. Те, кто откажутся подчиниться, будут изгнаны силой оружия. – Питер Линг приподнял тощие плечи в жалком пожатии. – Больше здесь ничего не говорится.

– А разве этого не достаточно? – «Не нужно быть учителем Хань-линь, чтобы понять, кто за всем этим стоит, – подумала Эрлан. – Одноглазый Джек Маккуин и медная шахта «Четыре вальта»». Им всем следовало хорошенько помнить старую мудрую китайскую пословицу: «Даже заяц, загнанный в угол, становится тигром».

– Вероятно, ты-то можешь остаться, – сказал иглоукалыватель. – Твой сын родился здесь. Это делает его американским гражданином. Янки-дудль-денди, ма?

Янки-дудль-денди... Эрлан огляделась, посмотрев на единственное крошечное оконце лачуги с белыми кружевными занавесками, отделанными вязаными оборками, на яркий ковер, растянутый поверх грубых половых досок перед печкой, на круглый дубовый стол, покрытый блестящей белой клеенкой. В комнате пахло как обычно — крахмалом, мылом и приготовленной на ужин жареной форелью, обвалянной в кукурузной муке. Обстановка в доме ничем не выдавала, что здесь живет китаянка. «Когда, – задалась вопросом Эрлан, – я успела утратить свою сущность?»

– Что происходит, Лили? Из-за чего суматоха? – Крупная фигура Джере Скалли внезапно заполнила дверной проем дальней спальни. Порой он перемещался по маленькой хижине так тихо и уверенно, будто все видел, особенно если Эрлан и Сэмюэл аккуратно оставляли вещи на привычных ему местах.

Эрлан приложила палец к губам и, жестом отогнав иглоукалывателя, грубо захлопнула перед его носом дверь.

– О, это просто еще один китайский праздник, вроде Нового года, – сказала она, заставляя голос звучать оживленно и радостно, как фейерверк. – С множеством счастливых возгласов и шума, чтобы привлечь внимание богов. Фестиваль… радостной посадки риса. Да. Чтобы отпраздновать день, когда весной начинают сажать рис.

Ей самой показалось, что голос звучит неискренне, но Джере не уличил ее во лжи. Хотя это был первый подобный фестиваль в Радужных Ключах и к тому же в Монтане рис никогда не сажали и не посадят.

– Я п-подумала взять Сэмюэла и сходить немного посмотреть на празднование, – произнесла она. – Ты не возражаешь?

– Нет, конечно же, нет, любимая. И если там будут те маленькие китайские пирожные, захватишь для меня несколько?