— Ну, вот, — сказал хозяин магазина, сложив заказанные продукты на прилавок.

Роман повернулся, достал пачку денег и отсчитал несколько бумажек, подождал, пока торговец не вернет сдачу, рассеянно разглядывая товары, разложенные в витрине под стеклом: отполированную скрипку, хрустальный бокал, серебряные подсвечники, золотую табакерку с выгравированным по ней именем Альфред Чипперс, маленькое изумрудное колечко и брошь.

Вдруг нахмурился, сощурил глаза и сжал кулаки.

Брошь — рубин в форме сердца со свисающими тоненькими золотыми цепочками — Теодосия убежала, продав ее, и уехала из города.

— Миленькая, да? — поинтересовался торговец.

(Постукивая пальцами по стеклу, тоже смотрел на брошь. — Купил всего три часа назад. Девчонка с красными опухшими глазами, наверняка плакала, просила за нее сто пятьдесят долларов — бьюсь об эаклад, попала в какую-то переделку, но ее несчастье обернулось моей выгодой. Дал тридцать пять долларов, и она согласилась. Думаю, продам за две сотни и получу прибыль в сто пятьдесят пять долларов. Неплохо, а?

Роман, схватив мужчину за воротник рубашки, притянул вверх, через прилавок.

— Ты, ублюдок! Как мог так обмануть ее? — заорал он.

Глаза продавца выкатились, лицо покраснело.

— Куда она уехала? — потребовал Роман.

— Не… не знаю! Не сказала!

Гневно сверкая глазами, отпустил хныкающего продавца.

— Дай сюда брошь.

Мужчина потер горло и потянулся за пистолетом, который держал за прилавком, но мгновенно замер, почувствовав холодный металл у виска и услышав щелчок взведенного курка.

— Отдай брошь, сукин сын, — снова приказал Роман, сильнее вжимая дуло кольта в мясистый висок торговца.

До смерти перепуганный хозяин лавки, едва не сорвав дверцу прилавка, поспешно достал рубиновую брошь.

Роман выхватил ее из рук мужчины и выскочил из магазина. Вспомнив, что только что видел лошадь и повозку Теодосии, когда ставил Секрета в стойло, понял, что она покинула Уиллоу Пэтч другим способом. Вернулся в гостиницу, но ничего не узнал от управляющего.

Большая часть ее вещей осталась в комнате — упаковала лишь то, что могла унести.

«Если ты убежишь, догоню тебя, — предупреждал он. — Куда бы ты ни отправилась, найду».

С этой бьющейся в унисон с сердцем клятвой Роман снова вышел из гостиницы и вскоре узнал, что ни один дилижанс не выезжал из Уиллоу Пэтч; несколько путешественников приезжали и уезжали в течение дня, но никто в городе не знал, кто они и куда отправились.

Роман подробно описывал Теодосию каждому встречному. Многие горожане припоминали, что видели ее, но никто не помнил, чтобы она покидала город.

Лишь с наступлением ночи, когда все разошлись по домам или отправились в салун, Роман прекратил отчаянные расспросы и признался, что Теодосия действительно убежала от него.

Его переполняли ярость, беспокойство, вина и пустота.

Секрет и лунный свет показывали ему дорогу из Уиллоу Пэтч, он же не знал, куда ехать, поэтому отправлялся в никуда — просто вперед, в темноту. Ночные существа разговаривали с ним на своем языке — жужжа, фыркая и рыча, но не раздавалось позади него скрипа колес повозки.

— Могу спросить тебя вопрос? — выкрикнул он в темноту.

Никто не указал на нелепость такой грамматики.

— Пятнадцать плюс три равно двадцать! — никто не исправлял погрешность в арифметике. Свет луны поблескивал в полевой траве слева от него, но полевых цветов не было видно.

Роман потерял чувство времени. Жеребец неспешно пробирался сквозь черноту ночи.

Мысли о ребенке распаляли мозг, воспоминания о его матери сжимали сердце. Он остановил Секрета и спешился — ветви шелковицы качались рядом. Взглянув на них, задумался, припоминая их научное название.

— Шелковинас ягодиум, — предположил он. Низко опустив голову, швырял ногой камешки, обходя вокруг Секрета.

— Когда на небе замерцали предрассветные блики, все еще продолжал ходить вокруг лошади, но больше не осталось камешков, которые можно было отбросить.

Смятение сдавило его мозг, словно камень, слишком тяжелый, чтобы сдвинуть, и очень большой, чтобы обойти.

Остановился перед Секретом.

— Ну, что бы мы делали с ребенком? — спросил у жеребца. — Я слишком занят выращиванием лошадей, не осталось бы времени на заботу о малыше. Что это, черт возьми, со мной? Зачем нужен какой-то сопливый карапуз, таскающийся за мной!

Пнул носком сапога землю.

— А может, это будет девочка, — пробормотал он. — Но я уже предостаточно насмотрелся на женщин, и будь проклят, если захочу еще одну, чтобы заботиться о ней!

Он провел рукой по волосам.

— Бьюсь об заклад — Теодосия вернется в Бостон, — буркнул он, глядя в огромные черные глаза своего коня. — Не останется в Техасе — испугается, что найду ее. Отправит телеграмму своей богатой сестре и зятю, они пришлют еще один сундук с золотом, и отправится на Восток. Поедет она, а с ней и мой ребенок.

Он вглядывался в розовато-желтый горизонт: голубые прожилки вплетались в розовое и желтое, и казалось, что небо похоже на детское одеяльце.

Попробовал представить своего ребенка — маленького человечка с черными волосиками и большими карими глазами, потом — с золотыми волосиками и голубыми глазами, видел смуглую кожу и светлую; видел верхом на лошади; видел ребенка, склонившегося над микроскопом.

Но так и не мог понять его. Не умел представить, как бы сильно ни старался, зато видел мать, словно она стояла прямо перед ним.

Мед и топленое масло. Ее волосы — волнистые, мягкие, теплые и душистые.

— А твои глаза, — прошептал он, и ранний утренний ветерок унес слова, — цвета древесной коры, потертого седла, виски.

Вспомнились губы — полуоткрытые, блестящие.

— Розовые, как язык Секрета. Как вареная креветка, как рассвет, — пробормотал он.

Тихое ржание Секрета разносилось вокруг. Секрет. Скоро у него появятся тысячи Секретов — лошадей, умеющих развивать галоп в течение секунд и мгновенно останавливаться. Как хорошо жить в огромном доме на ранчо, присматривая за двадцатью пятью тысячами акров земли, и знать, что он — один из самых богатых людей во всем Техасе.

Довольно неплохо для молодого человека, осмелившегося осуществить свою мечту, еще немного, и мечта превратится в реальность.

Похвалив самого себя, Роман сделал глубокий вдох, сунул руки в карманы и замер — что-то острое укололо палец его руки. Зажав предмет пальцами, вытащил из кармана. Желто-розовые блики рассвета отразились в кроваво-красных рубинах и замерцали на хрупких золотых цепочках.

Глядя на рубин в форме сердца, изящные цепочки, припомнил белую лебединую шею, на которой все это совсем недавно радовало глаз.

Что-то снова защемило сердце, нежно, но настойчиво.

Закрыл глаза и услышал ее голос.

Когда-то давно, в пятнадцатом столетии, сердечная струна считалась нервом, поддерживающим сердце. В настоящее время выражение используется для описания глубокого чувства любви и привязанности, и, говорят, если ты тронут, то испытываешь тянущее чувство в сердце.

Он снова вгляделся в брошь — откуда взялся бриллиант в середине рубина? Странно, никогда раньше его не было.

Присмотрелся повнимательнее — бриллиант исчез, а слеза расплывалась по рубину. Его слеза, потом другая, и еще, еще.

Чувство. Привязанность.

… Если ты тронут, то испытываешь тянущее чувство в сердце.

Стиснув в пальцах влажный рубин, Роман не почувствовал укола, но в его голове с поразительной ясностью обозначилось чувство, которое он испытывал к Теодосии.

Пораженный, он продолжал видеть в мягком освещении ранчо и лошадей, несущихся по полям, понимая, что это — всего лишь образ в его сознании, созданный в течение десяти долгих лет и померкший прямо здесь, на глазах.

Но появилась женщина, шептавшая, как заклинание: «Когда по-настоящему кого-то любишь, Роман, никакая жертва не кажется слишком большой».

С зажатой в руке рубиновой брошью Роман вскочил в седло, стремясь успеть за зовом сердца, куда его влекли сердечные струны. Он устремился на запад, к Темплтону: нужны деньги — все, сколько у него есть.

Сеньор Мадригал найдет другого покупателя на двадцать пять тысяч акров пастбищных земель Рио Гранде.

Роман же отправится в Бостон, а оттуда — в Бразилию.

* * *

Мужчина и женщина — Льюби и Пинки Скралли — болтали бесконечно. Теодосия сидела между ними; запряженная быком повозка медленно двигалась по дороге, поросшей по сторонам шелковичными деревьями.

Она только что продала свою рубиновую брошь, когда Льюби Скралли вошел в лавку, объявив, что в городе проездом, и заказал провизию для поездки. Ей было все равно, куда он направляется. Услышав, что он немедленно едет дальше, сразу же решила уехать с ним.

Супруги Скралли с радостью взяли ее с собой, сообщив, что направляются в Галл Скай, наотрез отказавшись взять с нее деньги.

Они ехали вот уже два дня, и Роман не нашел их, и не найдет — никто в Уиллоу Пэтч не знал, что она уехала с семейством Скралли, поэтому никто и не мог сказать ему, куда уехала.

Прижав клетку Иоанна Крестителя к груди, под громыхание повозки по каменистой дороге, Теодосия смотрела, как красные, желтые и оранжевые листья падают с деревьев и, порхая, опускаются на землю.

— Да, Теодосия, дорогуша, — сказала Пинки, похлопав ее по руке, — мы с Льюби едем навестить своего сына Джилли. Хотя навряд ли это посещение будет приятным из-за его жены.

Льюби искоса бросил на нее хмурый взгляд.

— Ты ревнуешь, Пинки, вот и все. И ужасно злишься, что Джилли любит еще какую-то женщину, кроме тебя.

Пинки рассмеялась.

— И то правда, Льюби. Постараюсь поладить с этой женщиной, но, видит Бог, как сильно я скучаю по тем дням, когда Джилли был еще мальчонкой. Помнишь, как мы счастливы тогда были, Льюби?