Он оттянул пальцами нижние веки, поводил глазами туда-сюда, снова вздохнул. Да уж… Надо больше овощей есть. И пить кефир на ночь. Хотя… Какие овощи, какой кефир?.. Поздно, батенька, пить боржоми, когда почки отказали. Когда жизнь проходит никак и уходит в никуда.

— Юлик, ты где? В ванной? Чего ты там застрял, иди быстрее сюда!

О, вот она, жизнь, которая проходит никак и уходит в никуда. Напомнила о себе голосом жены Ольги.

Какой у нее визгливый голос, однако… Недавно проснулась, а голос уже с нервической претензией. Ну задержался человек в ванной… Что, нельзя? Или у нас посещение санузлов числится по расписанию?

— Юлик! Сколько тебя можно звать! Иди быстрее, тебя отец к телефону требует, ну?!

А это уже что-то новенькое, однако. Отец требует. Словосочетание в отношении отца неприемлемое, слух режет. Понятно, когда мама требует, но отец… Или Ольга перепутала?

Юлик вышел из ванной, и она сунула ему телефон в ладонь так быстро, будто он жег ей пальцы. И на лице изобразила что-то вроде нетерпеливой брезгливости.

Не любишь моих родственников, дорогая жена, ой, не любишь…

— Да, папа, это я… Да, доброе утро… Что у вас там?

И сам услышал, как отчетливо проступило в голосе отторжение — не лучше, чем у Ольги, — накрыло собой сыновний долг. Сначала испугался, потом сознание привычно взъярилось, будто его за веревочку дернули — какой, к лешему, долг! Ничего он им не должен! Долг — это когда через душу и сердце свою тревогу за родителей пропускаешь, как электрический разряд, а его даже малой искрой не торкнуло. Ну, что делать, если не торкнуло! Как есть, так и есть…

— Сынок, мама сегодня встать не смогла. Ноги совсем отказали. Она больше не сможет самостоятельно передвигаться, сынок. Даже по квартире.

— Понятно… И что теперь делать, пап? Я как-то могу решить эту проблему?

— Нет… Нет, конечно. Ты не злись, Юлик.

— Да не злюсь я, с чего ты взял!

— По голосу слышу, что злишься.

— Нет, папа, не злюсь. Просто растерялся от твоих новостей. А врача вызывали? Эту, как ее?.. Соседку по лестничной клетке? Она вроде назначала маме какое-то лечение?

— Она приходила, Юлик. Сказала, что больше маме ничем нельзя помочь, уже все методы испробованы.

— Что значит, нельзя помочь? Врач, и такое говорит? Да как она может!

— Она хороший врач, Юлик. И мама ее хвалила. Она действительно делала, что могла. Мама же долго лечилась.

— Да понятно, понятно. И что эта «хороший врач» еще говорит? Что, что теперь делать-то?

— Она говорит, надо принимать реальность и что-то решать.

— А что тут можно решать, я не понимаю? И в каком смысле — решать?

— В смысле ухода за мамой. Так и сказала — зовите детей, решайте. Вам, говорит, Елена Максимовна, нужен организованный и постоянный уход, у вас, мол, семья есть.

— Надо же, какая умная… Какие ценные указания дает…

— Юлик, ты приедешь?

— Приеду, куда ж я денусь.

— А когда?

— Не знаю, пап. Может быть, вечером.

— А почему вечером? Сегодня же суббота.

— Да, суббота. И что? У меня по субботам никаких дел нет, по-твоему?

— Хорошо, как знаешь, вечером так вечером. Только… Мама спит сейчас… Когда проснется, обязательно спрашивать начнет, звонил я тебе или нет… И что я ей скажу? Что ты приедешь, когда все дела переделаешь?

— Пап, ты шантажируешь меня, что ли?

— Да что ты, сынок. Побойся бога. Я просто не знаю, что маме сказать, чтобы она на тебя не сердилась. Ты же знаешь маму, что я буду тебе объяснять, как она…

— Пап! Ты принял с утра, да? Признавайся, было дело?

— Ну… Так, немного…

— Понятно. Знаю я твое «немного». А Жанке звонил?

— Нет еще. Тебе первому.

— Ну так и позвони ей, пусть приедет! В конце концов, тебе с ней надо в первую очередь проблему обсуждать! Это ведь женские дела, в конце концов! Не я же буду вникать в эти всякие… Интимные подробности!

— Да, сынок. Я сейчас ей позвоню. А ты, значит, вечером?.. Так и сказать маме?

— Так и скажи! Все, пап, давай… И не пей больше сегодня, я тебя умоляю.

Нажал на «отбой», сунул телефон в карман халата. Подтянул пояс, нервно прошелся по комнате. Вернее, по тому пространству, что осталось от комнаты. Закуток. Он живет в закутке, называемом квартирой, да! Это ж как надо было извернуться в свое время, чтобы установить перегородку в однокомнатной «сталинке»!

А что делать — нужда заставила, когда у тещи случился инсульт и Ольга перевезла ее из родного поселка к себе. На тещин дом сразу покупатели нашлись, и Ольга не устояла, продала. Поначалу предполагалось, что деньги от продажи дома уйдут на расширение жилплощади, хотя бы на двухкомнатную квартиру хватит добавить, но не вышло как-то. Деньги — такая зараза… Текучая, как песок. Чуть расслабишь пальцы, тут же провалятся сквозь них. То лекарства нужны, то целители на горизонте объявятся с обещаниями поставить маму на ноги, то свои родные проблемы назрели, от которых бесплатно не отмахнешься… Тем дело и кончилось: ни денег, ни расширения жилплощади. За перегородкой мама лежит себе и лежит, помирать пока не собирается. Врач говорит — сердце как пламенный мотор. Зато память потеряла и, кроме родной дочери, не узнает никого. Увидев зятя, каждый раз удивляется и строго спрашивает у Ольги:

— Доченька, кто это? Что он здесь делает?

И дальше — пошло-поехало… Как под копирку, одно и то же.

— Это мой муж, мама.

— Муж? Ты что, замуж вышла? Почему мне не сказала? И как его зовут, интересно?

— Юлиан, мама.

— Как?

— Юлиан.

— Что за странное имя — Юлиан… Мне не нравится, Оля. Прогони его, пожалуйста. Пусть уйдет. Я боюсь. Спрячь подальше шкатулку с драгоценностями, Оля! Человеку с таким подозрительным именем нельзя верить!

Он страшно бесился, выслушивая из-за перегородки повторяющийся ежевечерний диалог. Одно только упоминание о драгоценностях чего стоило. Три колечка да две цепочки в пластиковой шкатулке — драгоценности… Человек себя не чувствует, а за пластиковую шкатулку цепляется памятью. Но самым удивительным было то, каким образом у Ольги на всю эту безобразную геронтологию хватало терпения. Однажды он спросил ее прямо в лоб. Она глянула удивленно, пожала плечом, ответила вопросом на вопрос:

— А что, у меня есть варианты? Когда есть выбор, терпеть или не терпеть, можно сколько угодно рассуждать о терпении как таковом. А если вариантов нет… Просто идешь и делаешь, что должен делать. Так-то вот, милый мой. А правда, кстати, почему тебя так по-дурацки назвали — Юлиан?

— Не знаю. Назвали и назвали.

— Мама так захотела, да? В честь кого-то? Вроде нет писателей-классиков с таким именем.

— Ты издеваешься надо мной, да?

— Да ладно, не злись… Мне и без того нелегко.

— А ты не спрашивай про маму. И про классиков тоже. Я же понимаю, в каком контексте ты спрашиваешь.

— Ладно, не буду. И я не буду, и ты не злись. Просто не обращай внимания, и все. Мама же не виновата, что память потеряла, что не узнает тебя.

Он хмыкнул, ничего не ответил. Разговор на этом был исчерпан. Тогда они могли выйти из разговора, не поругавшись и не дойдя до точки кипения. Но, как говорится, сколько веревочке ни виться, сколько чайник ни пыхтит на плите, закипая…

Время шло, забирало в себя Ольгино терпение. И вместе с ним смиренную философию под лозунгом «идешь и делаешь, что должен делать». Да и он уже попривык к тещиным испуганно визгливым вскрикам в его сторону: «Кто это, Оля?! Что он здесь делает?» Они постепенно будто менялись ролями — Ольга нападала, он уходил от нападения. Ольга догоняла и добивала хамством, он терпеливо сносил. А куда денешься? Деться-то ему некуда…

Вот и сейчас, выйдя из-за перегородки с судном в руках, Ольга спросила отрывисто:

— Чего твой отец звонил? Что-то случилось?

Встала посреди комнаты, блестя прищуренными глазами, ждала ответа. Заранее готовилась дать отпор.

— Да, Оль, случилось. Отец говорит, что мама больше не сможет самостоятельно передвигаться, даже по квартире… — произнес он, будто извиняясь за маму.

— О господи! Этого еще не хватало! Надеюсь, меня эта проблема не коснется? Мне вон своей проблемы по горло хватает, — повела она головой в сторону перегородки.

— Нет, не коснется, что ты.

Хотел еще что-то добавить, но вдруг разозлила нотка подобострастия в собственном голосе. Сначала вспыхнула малым огоньком, потом распалилась в глухое внутреннее раздражение — он что, виноват в чем-то?

— Оль, ты хоть судно из комнаты унеси. Так и будем говорить в ореоле миазмов? По-другому никак нельзя, что ли? Фу…

Она распахнула глаза, чуть прогнулась назад, взглянула на него с неприязнью. Молча, будто и слов не могла подобрать. Да он уже и сам испугался своей нечаянной эскапады, но в тыл не уйдешь, надо принимать бой. Вернее, вставать в позицию защиты, по возможности уходя от ударов. И поделом! Сам нарвался! Женщина на грани нервного срыва! Да еще с судном, наполненным этими самыми… Миазмами, будь они неладны!

— А тебе не нравится, да? Ах, какие мы нежные, нам не нравится! — тихо и злобно прошелестела Ольга, будто ей в одночасье перехватило дыхание. — А ты хоть раз… Хоть в чем-то… Хоть в самой малости мне помог? Я бы отказалась, конечно, тебя бы, дурака, пожалела, но… Хотя бы ради приличия? Из уважения ко мне? Да черт с ним, с уважением! Хотя бы из жалости и сочувствия, из чувства сопричастности? Помог?

— Да чем я тебе помогу, Оль?..

— Да хотя бы то же судно вынести — переломился бы? Хоть раз?

— Я?

— Да, ты! Ишь как удивился, надо же! Не царское это дело, да? Нет, кто ты такой вообще?

— А ты не знаешь, кто я такой? Тебе напомнить?