Набрав для храбрости полные легкие воздуха, Энджи позвонила. За дверью – ни звука. Она снова нажала кноп­ку звонка, подождала еще пару минут и что было мочи затарабанила в дверь.

– Слышу, слышу! – Щелкнув замком, Джада появи­лась на пороге, и у Энджи отлегло от сердца. – Ни один чертов звонок не работает. У него руки не дошли, как и до всего остального. Теперь небось дойдут! – Резко повер­нувшись, она зашагала через кухню в гостиную.

Пол в гостиной был заставлен коробками, а журналь­ный столик едва виден из-под обрезков цветной бумаги, фломастеров, карандашей, ножниц и скотча. Если бы Энджи не знала наверняка, что дети не вернутся в дом, пока здесь Джада, то решила бы, что кто-то из ее старших гото­вится к уроку домоводства.

– Давно встала?

– Я не ложилась, – ответила Джада. – Два пальца в рот, контрастный душ – и за дело. – Она кивнула на жур­нальный столик: – Сил моих нет уезжать, ничего им не оставив. Хочу засунуть записочки, куда только можно – в карманы их одежды, в туфельки и ботиночки, в ящики сто­лов, прилепить скотчем внутри шкафов… Как по-твоему, Клинтон все найдет и повышвыривает?

Энджи качнула головой:

– Не думаю.

– Все детские я убрала и приготовила к их возвраще­нию еще неделю назад. Вот только думала, что они вернут­ся ко мне. – Джада со вздохом взяла со стола сердечко из красной бумаги, обвела пальцем флуоресцентную каем­ку. – Шерили обожает все яркое. Читать она, конечно, не умеет… Может быть, Тоня ей прочтет, а? – Она закусила губу.

Энджи смотрела на бумажное сердце, а ее собственное готово было разорваться от жалости. «Я люблю тебя и всег­да о тебе думаю, крошка моя», – написала своей малень­кой дочке Джада.

– Боже, боже! Как мне стыдно! Как жаль, что все так вышло! – со слезами на глазах простонала Энджи. – Я одна во всем виновата!

Джада подняла на нее глаза.

– Ничего подобного. Но и я не виновата. Не забыть бы об этом, пока не сошла с ума.

Энджи сморгнула слезы. Сейчас плакать была вправе только Джада.

– Кое-что еще можно сделать, – сказала она. – По­мнишь, что вчера предлагал Майкл?

Джада мотнула головой.

– Все кончено. И ты это знаешь, и я это знаю. У меня больше нет дома. У меня нет больше семьи. – Она подняла руку, недоуменно взглянула на растопыренные пальцы, стащила кольцо и швырнула его в сторону одной из откры­тых коробок.

– Куда ты решила ехать?

– Понятия не имею. Плевать.

– А что, если… – У Энджи возникла отличная идея. – Что, если тебе пожить у меня?

ГЛАВА 37

Мишель плелась по длинному коридору с ведром воды, таким тяжелым и таким полным, что вода постоянно вы­плескивалась на каменные плиты пола. Ей непременно нужно было добраться до конца коридора, чтобы отмыть пятна со стен, но к середине коридора ведро всегда оказы­валось пустым. Ей приходилось вновь и вновь возвращаться за водой, наполнять ведро и тащиться по коридору. Вко­нец измотанная, Мишель расплакалась, и слезы ее напол­нили металлическую посудину до краев. Только добрав­шись до цели, она поняла, что попала в тюрьму. За толстой ржавой решеткой маячила фигура в черном. Пятна были везде – на полу, на стенах и даже на прутьях решетки. Кровь, – догадалась Мишель, с бешено колотящимся серд­цем всматриваясь в бурые разводы. Когда она подняла глаза, леденящий ужас сковал ее тело: в черной фигуре она узнала Фрэнка – окровавленного, в отрепьях, прикован­ного цепью к сырой тюремной стене. Мишель завизжала… и проснулась, хватая ртом воздух.

Ночной кошмар на время забылся, но за кофе Мишель с дрожью вспомнила этот дикий сон, наверняка навеян­ный вчерашним неправедным судом над Джадой. Поду­мать только, никого не тронули любовь Джады к детям, ее жертвенность, ее порядочность и скромность! Где справед­ливость? Детей отняли у единственного человека, который действительно заботился о них, у матери!

Вспоминая, как суд коверкал людские судьбы, Мишель поневоле задумалась о предстоящем процессе Фрэнка, и ее прошиб холодный пот.

Но все это будет потом, а сейчас надо думать о Джаде. Вечером она звонила два раза, но никто не снял трубку. Господи, только бы она не задумала чего-нибудь с собой сотворить… Быстро прибравшись, Мишель отвезла Дженну в бассейн, поцеловала Фрэнки, который собирался с отцом в поход по компьютерным магазинам, набросила пальто и отправилась к Джаде.

Мишель думала, что ее встретит мертвая тишина, но уже с порога кухонной двери до нее донеслись оживлен­ные голоса из глубины дома. Удивленная, она прошла в гостиную.

Джада стояла на коленях, что-то укладывая в коробку, а Энджи заматывала другую упаковочной клейкой лентой. Когда это, интересно, они успели так подружиться? Может быть, Энджи здесь и ночевала?.. Укол ревности был ощу­тим, но Мишель справилась с недостойным чувством. «Пора повзрослеть, дорогая», – сказала она себе.

Джада подняла глаза от коробки:

– О, салют, Золушка! Ты-то мне и нужна! Слушай-ка, я обнаружила в своем крахе одну положительную штуку: долой ТПР!

– Что еще за ТПР?

– Тревоги по поводу репутации, – расшифровала Джада. – Уж теперь-то я могу встречаться с тобой столько и когда захочу. Какое-никакое, а преимущество.

Мишель изумлялась, глядя на подругу. Откуда у нее силы еще и шутить? Жизнь Джады разрушена, а ее собст­венная жизнь… Как ей теперь жить, если ее соседями будут Клинтон и эта вульгарная особа? Прощайте, воскресные барбекю во дворе. Фрэнки, наверное, будет по-прежнему играть с Кевоном, возможно, и Шавонна как-нибудь за­глянет к Дженне… Но никогда, никогда Мишель не позво­лит своим детям переступить порог этого дома! Нет у нее больше подруги. Не с кем будет гулять, некому пожало­ваться. Она останется один на один со всеми своими кош­марами…

Внезапно Джада поднялась с колен и обняла Мишель.

– Всю ночь проплакала, а теперь вот делаю то, что все равно когда-нибудь придется сделать. У тебя все будет хо­рошо, Золушка, – добавила она, словно прочитав мысли Мишель. – Фрэнк выпутается из этой передряги, и вы за­живете как раньше.

Мишель встретилась взглядом с подругой и вдруг по­няла, что миг настал. Она больше не в силах хранить свою тайну. Джада, такая добрая, такая сильная, пытается ее поддержать, хотя у самой ужасное горе, а Фрэнк…

– Он… Ничего не будет хорошо! Он виновен! – почти выкрикнула Мишель и, упав на один из разномастных сту­льев Джады, спрятала лицо в ладонях. Какой стыд! Как ей теперь смотреть в глаза людям? Но в то же время у нее будто камень с душа свалился.

В комнате повисло молчание. Мишель слышала только стук собственного сердца и прерывистое дыхание, Джады.

– Я боюсь, – простонала она наконец. – Как же я боюсь! Честное слово, я не знала… не догадывалась… пред­ставить себе не могла, что он способен сделать что-нибудь плохое! Ну… не настолько плохое. После обыска я думала, что это месть ему за какую-то сделку. Даже когда его обви­нили… – Мишель подняла голову, но быстро отвела глаза, поднялась и прошла к окну, чтобы хоть куда-нибудь смот­реть. – Знаю, вы думаете, что я дура. Доверчивая дура, да? Но откуда мне было знать? Никаких звонков не было странных, никто не приходил… Откуда мне было знать?! – в отчаянии повторила она и повернулась к ним лицом. – Фрэнк нас любит, я знаю. Он поклялся мне, что невино­вен, заставил меня поверить, а потом я нашла…

Мишель замолчала. Нет, даже Энджи и Джаде, самым близким людям, она не могла рассказать о находке. И вовсе не потому, конечно, что намеревалась когда-ни­будь воспользоваться этими бумажками, будь они прокля­ты. Лучше умереть, чем прикоснуться к убийственной улике!

– Давно ты знаешь? – мягко спросила Джада. – Я за­метила, что с тобой что-то не так, но думала, дело в шумихе вокруг вас, в соседских сплетнях… – Помолчав, она добавила: – Мне очень, очень жаль, Мишель.

Энджи подошла к окну, и Мишель в первый раз обра­тила внимание, какая она маленькая в сравнении с нею и Джадой.

– Тебе необходим адвокат, Мишель, – сказала Энд­жи. – Свой собственный и очень хороший. Лучше, чем я.

– И на что я буду его содержать? Работы у меня нет… Да и вообще, как вы не понимаете?! Фрэнк – отец моих детей, он их любит! И меня любит…

– Да ладно тебе, Мишель! – возмущенным и началь­ственным тоном, словно забыла, что находится не у себя в кабинете, воскликнула Джада. – Он тебя избил! От боль­шой любви, по-твоему? Клинтон – бездельник и лгун, он поломал мне жизнь, но даже он ни разу не поднял на меня руку!

Мишель нахмурилась:

– Фрэнк всего лишь толкнул меня, я упала и ударилась об угол стола. У него сейчас тяжелые времена, его можно понять. Он меня просто толкнул. Один раз такое может случиться с любой.

– Ударил один раз – ударит и во второй, – возразила Энджи.

Мишель резко отвернулась.

– Нет! Больше Фрэнк такого не сделает! Он никогда меня не бил, ему было очень стыдно…

– Ну, еще бы! – процедила Джада. – А за вранье ему не стыдно? А за то дерьмо, в которое он тебя втянул, – не стыдно?

Мишель не хватило духа рассказать подругам, что она до сих пор не объяснилась с мужем. Да после этого они и не взглянут в ее сторону!

– Ладно… – пробормотала она. – Все будет хорошо. Мне, слава богу, не нужно свидетельствовать против Фрэнка, а врать ради него я сама не стану. Буду держаться в стороне и… и… может быть, все обойдется. – Она повернулась к Джаде: – Лучше скажи, что ты будешь делать? Куда ты поедешь?

– Брать мне отсюда особенно нечего… Здесь практи­чески все куплено для детей, кроме разве что инструмен­тов Клинтона, которые он и в руки-то не берет. Мы с Энджи решили, что я какое-то время поживу у нее.

– Здорово! Рада за тебя! – Мишель очень старалась, чтобы ее голос звучал искренне. – Как это мило с твоей стороны, – она повернулась к Энджи, – пригласить Джаду к себе.

Вот когда проснулось зеленоглазое чудовище, а вслед за ним пришло и чувство одиночества. Да что это с тобой? Совсем сума сошла? У тебя прекрасный дом, дети с тобой, и муж – что бы он ни натворил – тебя любит. И у тебя хва­тает совести завидовать двум одиноким женщинам, стра­дающим от предательства мужей?