– Но это абсурд! – воскликнула Мишель. – Полный абсурд. Суд не мог принять такое решение…

– Очень даже мог. Мы ведь хотели опередить его и предъявить точно такое же решение ему. По крайней мере, я думала, что Брузман занят именно этим. – Она снова опустила голову.

Мысли, как бешеные, метались в голове Мишель.

– Как ты думаешь, Брузман успел обналичить твой чек? Нужно срочно его остановить!

– Плюс сменить адвоката. Не могу поверить, – доба­вила Джада. – Я должна платить Клинтону за то, что он украл моих детей?! – Она затрясла головой, словно стара­ясь избавиться от наваждения.

– Безумие, – согласилась Мишель. – Полный абсурд. Дети без тебя не смогут. Клинтон ими никогда не занимал­ся и не будет. Ты не должна платить за то, что твоим детям плохо, верно ведь?

– Нет, – тонким, тоскливым, едва слышным голосом ответила Джада. – Платить я не должна. Я вполне могу не платить – и отправиться в тюрьму за неуважение к суду.

ГЛАВА 21

Джада застыла на сиденье рядом с Мишель. Она была совершенно неподвижна, если не считать сложенных на коленях, мелко дрожащих рук. Руки жили своей жизнью, а тело словно превратилось в камень, холодный и тяжелый. Джада не удивилась бы, если бы под ней лопнули пружи­ны, когда она рухнула на переднее сиденье машины Ми­шель. Рухнула – и застыла каменным идолом с трясущи­мися руками. Мишель же все это время щебетала без умол­ку в бесплодной попытке отвлечь ее и успокоить.

– Говорю тебе, так будет лучше! Ты ведь уже попробо­вала с Брузманом – и что? Клинтон разбил тебя наголову. А там наверняка все про женщин знают. В смысле… у них ведь даже в названии это слово есть, верно? Интересно, туда только женщины обращаются? Интересно, а юристы у них тоже одни только женщины?

Мишель отлично понимала, что тараторит, как сорока, но не знала, как иначе вывести Джаду из того ступора, в который подруга впала, увидев судебные документы. Ми­шель старалась изо всех сил. Отвела Джаду в копироваль­ную комнату, повесила табличку «Не работает» и заперла дверь, что было запрещено правилами, после чего сделала по просьбе Джады и от ее имени несколько деловых звон­ков. В данный момент она везла оцепеневшую подругу в какой-то Центр, где, по слухам, попавшим в беду женщи­нам предлагали юридическую помощь.

– Ладно, неважно. В любом случае они должны знать, что делать, потому что наверняка с таким миллион раз встречались. Они подскажут, к кому обратиться вместо прохиндея Брузмана. Да и платить этот безумный гонорар не придется.

Джада молча кивнула. Ответить не было сил. Как не было сил поверить в то, что Клинтон зашел так далеко. Джаде казалось, что она прекрасно знает человека, за ко­торого когда-то вышла замуж, но его нынешнее поведение стало для нее сюрпризом. Пугающим, леденящим душу сюрпризом. На что он еще способен?..

Джада очень старалась успокоиться и взять себя в ру­ки – даже достала проклятые документы и положила на колени. Ее тошнило от их вида, но и не смотреть она не могла. Сейчас на коленях лежало ее будущее. Фразы пры­гали у нее перед глазами, вонзаясь в мозг раскаленными иглами: «Будучи основным кормильцем…», «отсутствует целый день и большую часть вечера», «с детьми практически не общается», «одержима работой», «делает карьеру, ман­кируя обязанностями жены и матери».

Смятые листы казались Джаде белесыми тарантулами, нацелившими на нее свои смертельные жала. Ей хотелось завизжать, сбросить с колен эту лживую, убийственную мерзость и растереть каблуками прямо здесь, на полу ма­шины Мишель, но она знала, что, подобно головам мифи­ческой гидры, листы-тарантулы будут возрождаться вновь и вновь. Джада невольно застонала.

– Все будет в порядке, вот увидишь! – сочувственно шепнула Мишель, словно утешала Фрэнки или Дженну.

Господи, если бы отвести от Джады несчастье было так же просто, как подуть на разбитую коленку!

– Ты что, не понимаешь, о чем здесь идет речь? – резче, чем хотела, произнесла Джада. – Что будет в поряд­ке? Ничего не будет в порядке! Он же пытается доказать, что я никудышная мать. Что работа мешала мне занимать­ся детьми. Что я стала в семье кормильцем потому, что ценю работу выше семьи, а значит, должна содержать его и детей даже теперь, когда он их у меня отнял.

– Чушь! – звенящим от возмущения голосом вос­кликнула Мишель, резко выворачивая руль вправо. – Ты замечательная мать, Джада! Ты одна за ними ухаживала, воспитывала их, все для них делала. Я это знаю. И они это знают. Произошла ошибка, какой-то сбой в этой дурацкой юридической машине. Но мы все исправим, вот увидишь! В Центре все сделают, как надо.

Джада недоверчиво покачала головой. Пожалуй, она была рада тому, что больше не увидит Рика Брузмана, но что ей предложат в неведомом Центре? И вообще – что может во всем этом понимать Мишель? Откуда белой ку­колке, живущей за мужем как за каменной стеной, знать, насколько жестокой бывает жизнь к другим? Способна ли хоть одна белая женщина проникнуться напряжением, в котором вечно живет она, ее унаследованным от родите­лей-иммигрантов страхом перед юристами, властями, су­дами?.. Джада искоса взглянула на подругу. Да, Мишель пытается помочь, но в иные минуты Джаде казалось, что разделяющая их пропасть слишком широка, чтобы пере­прыгнуть, и слишком велика, чтобы обойти вокруг.

Словно прочитав ее мысли, Мишель легко сжала коле­но Джады и шепнула умоляюще:

– Ну, хоть попробуй, ладно? – Она свернула на стоян­ку. – Рут Адамс рассказывала, что ее сестре здесь очень помогли, вытащили из большой беды.

Мишель заглушила мотор, и в наступившей тишине са­лона Джаде захотелось ткнуться лбом в приборную доску и зарыдать в голос. Но вместо этого она расправила плечи, собрала груду бледных тарантулов и выбралась из машины вслед за подругой.

– «Юридическая помощь для женщин», – прочла Мишель вывеску у входа. – Неплохо придумано, правда?

Не обнаружив указателя, Мишель узнала у дежурного, где находится офис Кризисного центра, и пару минут спустя они добрались до цели.

В приемной Джаде досталось место рядом с миниатюр­ной азиаткой в китайском халате, которая лихорадочно и без остановки потирала сухонькие желтые ладони. Ми­шель пристроилась справа от пожилой женщины с сине-багровым кровоподтеком вокруг глаза. «Превосходно! – сказала себе Джада. – Самая подходящая для тебя компа­ния – психопатки и жены садистов. Боже всемогущий, прости мне гордыню и научи состраданию к ним! Если я здесь, значит, на то твоя воля, господи…» Все ее усилия, вся ее борьба за семью пошли прахом. Она проиграла. Она точно такая же, как эти несчастные, напуганные, забитые женщины.

Обмякнув на скамье, Джада застывшим взором устави­лась в пространство. После того как темный узкий коридор в противоположном конце приемной поглотил первых двух посетительниц, она услышала свое имя и вздрогнула.

Ей захотелось попросить Мишель подождать в приемной, но она решила, что это было бы глупо. Как ни противно скулить в присутствии подруги, растекаясь перед неведо­мым адвокатом лужей сплошного несчастья, Джада дога­дывалась, что без Мишель ей все-таки не обойтись. Хоть кто-нибудь близкий должен быть рядом – не только для того, чтобы поддержать, но главным образом для того, что­бы подтвердить ее правоту. Снисходительно-презритель­ного отношения в стиле Рика Брузмана она больше не вы­держит.

Поднявшись со скамьи, Джада взяла Мишель за руку, и они вместе пошли вслед за секретаршей по коридору.

Комната, в которой оказались женщины, была крохот­ной и до предела загроможденной. Вокруг двух свободных стульев прямо на полу высились горы папок, а за малень­ким, заваленным бумагами письменным столом сидела со­всем юная женщина, на вид куда моложе и Мишель, и Джады. При их появлении адвокатесса поднялась и с протянутой рукой перегнулась через стол:

– Привет. Меня зовут Энджи Ромаззано-Уэйкфилд. Затуманенное горем сознание Джады все же отметило и буйство каштановых кудрей, и сияние круглых глаз в опушке длинных ресниц, и странный желто-розовый отте­нок помады на пухлых губах. Рукопожатие, однако, Джада не приняла. Не до обмена любезностями ей было сейчас, не до соблюдения правил приличия. Сунув в ладонь кудря­вой крошки кипу белых тарантулов, которая давно жгла ей руку, она без сил опустилась на ближайший стул. Мишель, заняв второй, сразу бросилась в атаку.

– Такой несправедливости свет не видывал, – звеня­ще и с придыханием, словно после марафона, воскликнула она. – Последние пять лет моя подруга трудилась не покладая рук, чтобы обеспечить семью, а ее муж, не зарабо­тавший за это время ни цента, взял и сбежал вместе с ма­лышами. К любовнице! Да еще и требует алименты на себя и детей! Он ведь не имеет на это права, верно?

Барышня с немыслимой двойной фамилией положила ядовитую бумажную мерзость перед собой.

– Похоже, что такого права он добился, – медленно произнесла она, просмотрев все листы-тарантулы до пос­леднего. – Хуже того – здесь содержится требование вре­менной опеки и намек… нет, скорее обвинение в вашей не­состоятельности как матери. В то время как сам он пред­ставлен образцом отца и источником стабильности в семье. Это правда?

Глаза Джады наполнились слезами ярости. Прежде чем ей удалось выдавить хоть слово, Мишель разразилась тира­дой в защиту подруги:

– Послушайте! Мы с Джадой соседи, так что я знаю, о чем говорю. Раньше ее малыши неделями ничего не виде­ли, кроме пустых макарон. Потом Джада устроилась в банк, согласилась на место кассира, работала за гроши, лишь бы на молоко и зелень детям хватало. За пять лет она дослужилась до начальника отделения. Сама! Без чьей-либо помощи! На каждом шагу ей вставляли палки в коле­са, но она заставила себя уважать. И при этом везла на себе всю семью. На ее детей любо-дорого посмотреть: всегда чистенькие, наглаженные, причесанные… – Мишель за­пнулась. В комнатке повисло молчание. Сердце Джады было переполнено благодарностью к подруге – хоть один человек встал с ней плечом к плечу. – А ее муж, этот тру­тень, полеживал себе на диване день-деньской… если, ко­нечно, не кувыркался в чужой постели. И что же потом? Украл у нее детей – и был таков! С тех пор Джада даже не видела своих малышей. Лично я умерла бы, честное слово! Но она сильнее, поэтому просто сходит с ума. Вот вы бы… скажите, вы бы не умерли?