Кое-кто из пожилых матрон уже скептически поджал губы. Дафна посмотрела в сторону пальм и увидела маму – смущенную и испуганную. Леди Бонвилл пухлой рукой обняла подругу за плечи и с любопытством посмотрела на Дафну. Судя по всему, чтобы произвести на виконтессу глубокое впечатление, требовалось нечто большее, чем откровенное и даже унизительное признание.

Что ж, мисс Ханикот еще не закончила свою речь.

– Во-вторых, я должна сказать, что приняла решение совершенно свободно, без принуждения. Разумеется, моими действиями руководили совершенно особые обстоятельства. Сейчас уже не важно, в чем именно они заключались, однако я с готовностью признаю, что ради здоровья и благополучия близких еще тысячу раз подряд пожертвовала бы собственным добрым именем. Наверное, вас потрясет тот факт, что предосудительное поведение не вызывает в моей душе особого смущения. Полагаю, кто-то из вас назовет меня легкомысленной… или хуже. Честно говоря, скорее соглашусь соответствовать одному из этих прозвищ, чем вести себя подло и пользоваться несчастьем других. – Дафна старалась не смотреть на мисс Старлинг, однако все-таки заметила, что та багрово покраснела. – Мне не стыдно за саму картину. Единственное, чего я боюсь, – это той боли унижения, которую мое поведение доставит родным. Вот об этом я действительно глубоко сожалею и прошу прощения.

Дафна посмотрела на Аннабел. Удивительно, но сестра выглядела спокойной и… гордой. Значит, можно продолжать.

Потому что самое трудное оставалось впереди.

Дафна помолчала, пытаясь разобраться в хаосе чувств и найти нужные, самые точные слова, чтобы объяснить хотя бы небольшую их часть.

– Она все врет и специально тянет время, – проворчал Хэллоуз, обращаясь к лорду Фоули. – Сколько еще вы намерены ее слушать?

– Столько, сколько мисс Ханикот намерена говорить, – ледяным тоном отрезал хозяин бала и ободрительно кивнул гостье.

Дафна перевел дух. Она сможет это сделать. Вот сейчас притворится, что Бенджамин здесь, и закончит мучительный монолог.

– И последнее признание. Этот опыт, пусть и болезненный, преподал мне несколько важных уроков. Верный друг помог понять, что важнее поступить правильно, чем сделать вид, что совершаешь достойный поступок. Он же объяснил, что невозможно убежать и скрыться от жизненных неприятностей. Во всяком случае, надолго. Не важно, что ждет меня впереди, но за это откровение я искренне ему благодарна.

Хэллоуз нетерпеливо фыркнул.

– Это все?

Лорд Фоули встал между ним и Дафной.

– Мисс Ханикот, когда я позволил этому человеку продать с аукциона картину, которая, как только что выяснилось, на самом деле принадлежит его отцу, то не имел ни малейшего понятия о сопутствующих обстоятельствах. – Он опасливо покосился на герцога Хантфорда, который выглядел так, словно был готов придушить любого, и нервно поправил галстук. – Теперь же я считаю разумным отложить продажу портрета.

– Окончательное решение оставляю за вами и за мистером Хэллоузом, – ответила Дафна. – Но что касается непосредственно картины, то настаиваю, чтобы ее открыли сегодня. Немедленно.

Она решительно прошла по подиуму и резким движением сдернула с подрамника алое покрывало. Кусок шелка мелькнул в воздухе, щелкнул, как хлыст, и волной лег к ногам.

Все, свершилось.

Путь к отступлению отрезан.

Лица гостей слились в единое расплывчатое пятно. Единственное, что Дафна видела, это устремленные на портрет глаза.

Она стояла перед подрамником, гордо вскинув голову, и готовилась мужественно встретить всеобщее осуждение, неизбежное после первого момента потрясения. Картина представляла ее в полупрозрачной ночной сорочке. Повернуться и посмотреть на полотно не хватало мужества. Почему-то казалось, что один-единственный взгляд разрушит стену самообладания, возведенную с огромным, болезненным трудом.

– Что, черт подери, вы сделали? – Хэллоуз грубо схватил подрамник и повернул к себе, чтобы рассмотреть. – Картина окончательно испорчена!

Дафна растерянно заморгала. Странно. Кажется, Хэллоуз обращался к ней. Сквозь ярость в голосе явно пробивался страх, как будто он считал ее колдуньей, способной ворожить на расстоянии.

– Не понимаю.

Лорд Фоули вырвал подрамник из рук взбешенного владельца и снова повернул к публике.

И тогда Дафна осмелилась посмотреть.

По большей части портрет оставался таким же, каким его создал художник. Она стояла перед зеркалом и со спокойным достоинством смотрела то ли на собственное отражение, то ли на зрителей. Разница заключалась в том, что вместо прозрачной сорочки на ней каким-то чудом оказалось золотистое бальное платье – точная копия того, в котором она приехала в этот великолепный зал и явилась на суд толпы. Художнику даже удалось точно передать тончайшую вышивку на подоле.

Дафна покачала головой, пытаясь примирить собственные воспоминания с тем, что видела на полотне. Невероятно. Платье она надела впервые, а портрет Томас написал больше года назад. Как же все это произошло?

Леди Бонвилл поднялась со своего трона… то есть с кресла – и проплыла сквозь толпу, подобно королевскому фрегату. Она остановилась перед подиумом, с нескрываемым презрением посмотрела на конструкцию и протянула руку, чтобы лорд Фоули помог ей подняться. Преодолев препятствие и отдышавшись, леди Бонвилл медленно, величественно поднесла к глазам лорнет и не меньше минуты рассматривала портрет почти вплотную.

Само собой разумелось, что виконтесса вольна посвятить ознакомлению столько времени, сколько сочтет нужным, а все остальные готовы терпеливо ждать высочайшего приговора.

Но Дафна не могла успокоиться и лихорадочно искала объяснение таинственному превращению. Платье было новым. Картина была старой. Значит, кто-то позаботился внести небольшие, но принципиально важные изменения. И она догадывалась, кто именно.

Бенджамин.

То есть, конечно, не собственной рукой – вряд ли среди многочисленных талантов графа присутствовал живописный дар. Но в том, что именно он организовал обновление и спас ее от позора, а возможно, и от гибели, сомневаться не приходилось.

Что ж, план оказался действенным и почти сработал.

Жаль только, что уже нельзя было повернуть вспять стрелки старинных часов и отменить тот прочувствованный монолог, который она только что произнесла.

Леди Бонвилл повернулась к публике с несвойственной ее возрасту живостью и откашлялась со свойственной ее возрасту уверенностью в собственной правоте.

– Этот портрет, – торжественно провозгласила она, – поистине прекрасен. Не стану притворяться, что одобряю излишне прямой и открытый взгляд мисс Ханикот. – Она неопределенно махнула лорнетом в сторону Дафны. – Однако не считаю, что существует хотя бы малейшее основание изгнать ее из общества. Ничего предосудительного в картине нет.

С этими словами виконтесса великодушно вытянула обе руки, предоставив лорду Фоули и герцогу Хантфорду долгожданную возможность проводить себя обратно, к креслу под сенью пальм и к алой бархатной скамеечке для ног.

– Вы испортили картину, – упрямо продолжал твердить Хэллоуз. – Чтобы спасти свою репутацию. Вы не имели права…

Дафна инстинктивно отступила и упала бы с подиума, если бы не оказалась в сильных руках.

Лорд Фоксберн бережно поставил ее на пол; она нетерпеливо обернулась и увидела непринужденную улыбку и синие глаза. Колени подогнулись.

– Ты опоздал, – едва слышно прошептала она.

В ответ он лишь виновато пожал плечами.

– Позволь угадать. Тебя задержало дело первостепенной важности.

– Несомненно.

– Камердинеру никак не удавалось правильно завязать галстук?

– Ты за мной шпионила?

Дафна улыбнулась с подчеркнутой любезностью.

– На свете есть занятия важнее, милорд.

– Я слышал, что ты сказала.

Дафна почувствовала, что краснеет.

– Что именно?

– Весь монолог, с начала и до конца, – поддразнил Бенджамин и тут же стал серьезным. – Поступок необычайно мужественный. Горжусь тобой.

Дафна зарделась.

– Спасибо. Я и сама собой горжусь.

Тем временем Хэллоуз топтался на подиуме и без конца сыпал проклятьями.

– Я обращусь в суд! Вы не имели права подделывать портрет!

Бенджамин закатил глаза.

– Не возражаешь, если я с ним разберусь?

– Ничуть.

Граф повернулся, чтобы направиться к Хэллоузу, но Дафна успела шепнуть на ухо:

– Ты ведь не собираешься драться с ним здесь, правда?

– Разумеется. Собираюсь торговаться. Хочу приобрести картину.

Властный, не терпящий возражений тон мгновенно успокоил.

Граф поднялся на подиум и подошел к подрамнику. Хэллоуз еще больше помрачнел, что-то сердито пробормотал и ткнул пальцем в портрет. Лицо лорда Фоксберна оставалось непроницаемым; не зная истинных обстоятельств, можно было бы подумать, что ему скучно. Лорду Фоули досталась роль третейского судьи: бедняга всеми силами пытался сохранить видимость приличия.

Как только Бенджамин отошел, Дафна остро ощутила одиночество. Несмотря на благоприятное заключение леди Бонвилл, никто из присутствующих в зале не знал, как следует реагировать на ситуацию. Общество готовилось к громкому скандалу, а теперь, когда скандал не состоялся, переживало острейшее разочарование.

Больше всех, должно быть, страдала мисс Старлинг. Она испугала Дафну, когда неслышно подкралась сзади и прошипела на ухо:

– Вы с сестрой обладаете удивительной способностью в последнюю минуту спасаться от позора. Уж не колдуньи ли вы обе?