В этот раз Анжелика не просто находилась на кухне. Она сидела за небольшим обеденным столиком, и, задумчиво уставившись в окно, ела пирожки с мясом. Вошедшую Веру она не заметила.

– Это уже седьмой будет, – испуганным шепотом сообщила Вере повариха Тамара Степановна, снимающая со сковородки очередную порцию пирожков. – Зашла полчаса назад – непричесанная, бледная, и сразу: Тома, чего у тебя есть пожевать? Я говорю, можно салатик быстренько сделать, если сильно голодны, или артишоки отварить, яйцо можно… А она: нет, мне давай вкусного, что это у тебя за тесто? А это, отвечаю, пирожки затеяла, к бульону на обед миньончики испеку. Жарь, говорит, немедленно, не буду ждать, пока испекутся! Я вот и жарю стою…

Вера подошла к дочери. Волосы у Лики были кое-как скручены на затылке, толстая прядь выбилась из пучка и свисала почти у самых глаз, но Анжелике на это было, кажется, наплевать.

– Доброе утро, – осторожно поздоровалась Вера и присела рядом.

– Привет. Уф, – вздохнула Лика и ослабила пояс халата. Затем взяла с тарелки новый пирожок, с аппетитом откусила и развернулась к поварихе:

– Тома, это ужасно вкусно! Еще давай. И чаю, пожалуйста, сладкого с лимоном.

Вера изумленно смотрела на дочь.

– Лика, что с тобой?

– А что? – невинно округлила глаза Анжелика.

– Ну… Пирожки трескаешь. В ужасающих количествах.

– Ты об этом… – Лика вздохнула и сделала большой глоток чая. Отвернулась к окну и ответила: – Мама, я уже забыла вкус настоящей еды. А ведь это такое удовольствие – вкусная еда… Со мной тоже может случиться… что угодно, и я не хочу на смертном одре вспоминать только вкус вареных артишоков и пресного салата с морковкой! Или вообще – шпината, черт бы его побрал!

Лика повернула лицо к матери, тихо пожаловалась:

– Она меня игнорирует. Я услышала утром, как заводится машина. Аня уехала на занятия – а ведь знала, что я категорически против! Она устанет, ей будет трудно, она не сможет…

Анжелика безвольно положила руки на стол и вопросительно посмотрела на мать.

– Мама, что делать?

– Смотря с чем, – задумчиво проговорила Вера Николаевна, взяла с тарелки пирожок и надкусила. – Вкусно!

Прожевав с удовольствием кусочек, Вера посмотрела Лике в глаза:

– Не мешай ей, Лика. Это – ее жизнь, понимаешь? Ты совершенно права: никто не знает, сколько ему отмеряно. Именно поэтому нужно наслаждаться каждым днем. Но при этом, кстати, большое заблуждение считать, что каждый день нужно проживать так, словно он последний. Иначе придется тратить драгоценный завтрашний день на исправление ошибок сегодняшнего…

Анжелика молча выслушала Веру Николаевну, а затем с отвращением посмотрела на тарелку с румяными пирожками:

– Господи, неужели я съела их аж восемь штук?!

* * *

Аня поставила машину на почти пустую стоянку. Она приехала в университет одной из первых, и это ее радовало. Быстренько взбежала по ступенькам на крыльцо, открыла тяжелую дверь и всей грудью вдохнула такой знакомый, ни на что не похожий запах старого университетского корпуса. Это был запах старого дерева, исхоженного тысячами ног гранита и еще чего-то неуловимо-благородного… «Запах знаний», – улыбнулась про себя Аня. Навстречу ей поднялся вахтер Михалыч, факультетская достопримечательность – он знал, наверное, всех студентов по именам.

– О, Анюта! Долго же тебя не было. Отдыхать ездила? Лета не хватило для молодежных дел? – подмигнул ей Михалыч, заботливо придерживая вертушку – как бы не споткнулась девчонка, слишком уж стремительная!

– Отдыхала, Петр Михалыч, – весело согласилась Аня. А что ей – рассказывать каждому встречному о своей горькой судьбе? «Не дождетесь», – решительно подумала, поднимаясь по лестнице на второй этаж, на свой факультет.

До начала занятий оставалось больше получаса, и студентов в коридорах встречалось мало. Она направилась в деканат, чтобы утрясти вопрос с больничным. Она намеревалась серьезно поговорить с секретаршей декана Ниной Петровной, известной и в студенческих, и в преподавательских кругах как «Нина Петровка, 38». Было ей хорошо за пятьдесят, замужем она, по ее же собственному выражению, была исключительно «за родным факультетом», выглядела типичной сухонькой и невзрачной старой девой. Но знала Нина Петровна обо всех не просто существующий компромат, но и даже будущий: многих поражало ее умение предвидеть радужные, либо, напротив, печальные перспективы каждого конкретного студента.

Причем сообщала о них как бы между прочим. К примеру, явится некто третьекурсник Сидоров подписывать бегунок на пересдачу, а Нина Петровна ему: «Вы, господин Сидоров, лучше бы уж сдавали экзамены с первого раза, а то не останется времени на личную жизнь». И как в воду глядит: через неделю сердечная подруга Сидорова уже крутит любовь с другим, а бедному двоечнику только и остается, что грызть гранит науки.

Или вот еле-еле поступившей в вуз пугливой первокурснице шепнет: «Ничего не бойся, ты уже через полгода первой студенткой будешь!» Точно, фамилия несмелой дебютантки уже во втором семестре гордо красуется в списке победителей студенческих олимпиад.

Нину Петровну побаивались из-за таких провидческих свойств, но сплетницей она не была, а, значит, можно ей довериться.

Аня толкнула дверь в приемную. Нина Петровна, как всегда, восседала на своем секретарском троне – крутящемся стуле возле массивного офисного стола.

– Как дела, Ольховская? Решили ходить на занятия? Правильно, нечего дома сидеть. Вы еще и диплом получите – известно, что силы воли у вас не занимать! – все это Нина Петровна сообщила вместо приветствия, причем таким тоном, словно диктовала соседке рецепт картофельного салата. Озвучив «рецепт», выжидательно уставилась на Аню поверх очков, ожидая ответной реплики.

– Здравствуйте, Нина Петровна. Я по поводу больничного.

– Хорошо. Что там у нас записано? Ага, «острый менингит». Сойдет.

«Острый менингит» ей Максим Леонидович написал вместо настоящего диагноза, поддавшись Аниным слезным уговорам, хоть и ворчал при этом, что под суд пойдет за подделку документов.

– Я хочу вас попросить… Ну, чтобы разговоров не было… – Аня покраснела, и все никак не могла вспомнить умную фразу, предназначавшуюся специально для Нины Петровны – ведь заготовила же по дороге!

– Не хочется, чтобы жалели? И при этом злорадствовали… – Нина Петровна, умница, сама догадалась. – Давайте, Ольховская, учитесь, знание – сила.

Потом встала из-за своего монументального стола, подошла к Ане, сняла очки и посмотрела прямо в глаза:

– Ты – сильная девочка. Старайся. Просто не думай о плохом. Иди, – и легонько толкнула ее в спину.

Аня вышла из приемной и медленно пошла вдоль стен. Останавливалась возле новых стендов, читала сообщения, отметила изменения в расписании лекций. И внезапно поняла, что она, оказывается, может просто не думать о болезни!

Мрачные мысли об обреченности уже больше месяца были при ней неотлучно, словно какая-то зловещая тень. И лишь сегодня они исчезли. Нет, не так: они остались, но перестали быть пугающими. Страх рассеялся, как рассеивается утром ощущение смутного ужаса после кошмарного сновидения.

Она по-прежнему знала, что неизлечимо больна. И знала, что жить осталось мало – совсем ничего! Но Аня начала воспринимать это знание просто как факт, вытеснив его на задворки сознания. Она только что вернулась в свою жизнь, в которой появилась новая, пока еще тихая, но такая прекрасная музыка. Может, сегодня она зазвучит громче?…

Аня появилась в аудитории первой. Села на свое любимое место, погладила парту. И чуть слышно произнесла: «Привет, я вернулась!» Хорошо, что этого не слышал Димка Кириевский, Анин одногруппник. Он стремительно вошел в аудиторию и вдруг остановился:

– О, Анька! Привет! Ты где была так долго? – Дима плюхнулся рядом с ней на скамью, бросил на пол рюкзак и деликатно замолчал. Ходили слухи, что Ольховская тяжело болела, но никто ничего толком не знал.

– Да так, ерунда… – отмахнулась Аня. – А как у вас тут? Какие новости?

– Да ничего особенного, – сообщил Дима. – разве что Маевский женился.

– Надеюсь, на Маше?

У Толика Маевского неожиданно в конце четвертого курса возник роман с «серой мышкой» Маней Елгановой, все вокруг только диву давались: уж этих двоих никак нельзя было назвать парой! Он – из обеспеченной семьи, спортсмен, отличник, тусовщик и просто красавец. Маня же – бедная, хоть и умная провинциалка, которая за годы учебы в большом городе не посетила ни одного ночного клуба – все по музеям да по выставкам.

– Да, представляешь? Явный мезальянс!

– А ты, Дима, против мезальянсов? – рассеянно проговорила Аня. Аудитория начала заполняться студентами, и Аня то и дело отвлекалась темы, здороваясь с однокурсниками – «Привет! Все нормально! Спасибо, а как у тебя?»…

– Не то чтобы я лично имел что-то против Маши… – Похоже, вопрос мезальянсов терзал Диму не на шутку. – Но они ведь совершенно разные! Вот ты, дочь миллионера, могла бы выйти замуж за простого парня? Например, за слесаря?

– За слесаря? – округлила глаза Аня. – Нет, за слесаря, пожалуй, не смогла бы… О чем нам с ним говорить? О втулках и резьбе?

– А вдруг бы он был какой-то интеллектуал-самородок! – начал развивать линию беседы Дима, всегда стремившийся представить ситуацию в лучшем свете.

– Ты, Кириевский, известный демагог! Хватит уже, профессор идет! – шикнула Аня.

Профессор Боровичев, завкафедрой биоинженерии, по привычке поглаживая подбородок, с ходу оседлал любимого конька – будущее биотехнологий. Аня слушала его, не отрываясь: биотехнологии должны были стать и ее будущим, она выбрала эту специализацию еще на третьем курсе.

Запищал телефон – пришла смс-ка. «От Сергея», с надеждой схватила Аня трубку и украдкой открыла сообщение. Да, это было письмо от него, любителя классики и прогулок по городу.

* * *

«Небо – как опрокинутая стеклянная ваза». Он подумал немного и дописал: «Для фруктов».