— Наконец разгадана тайна моей жизни! — Он объяснил все, к ее искреннему восхищению. — Вы ни капли не изменились, и я не могу выразить, как отрадно встретить вас после всех этих лет.

— Я очень, очень рада, что вы чувствуете так, — произнесла она со значением. — Более чем рада. Я удивлялась… но наша дорогая принцесса права.

— Оказывается, принцесса вела целую конспиративную кампанию, — сказал Поль.

Они вошли в большую, величественную, столовую с ее длинным столом, уставленным сверкающими приборами, с великолепной живописью на стенах, с двойным рядом напудренных лакеев в ливреях. И Поль к великому своему удивлению узнал, что в нарушение всех правил этикета его место было по правую руку принцессы. Опять конспирация! До сих пор на ее обедах он занимал подобающее ему место. Никогда раньше она публично не выказывала ему знаков своего особого внимания.

— Вы думаете, она права, поступая так? — обратился он вполголоса к леди Дэнсборо.

— Думаю, что да, — загадочно улыбнулась она, как будто тоже состояла в заговоре.

Все остановились у своих мест, и в центре длинного стола по правую руку принца стояла принцесса с оживленным лицом и блестящими глазами, сверкая вызывающей красотой.

— Злая, — прошептал Поль, когда они садились. — Это западня.

— Я знаю. Tu est bien prise, petite souris.[51]

Она была весела. Она созналась в этом не краснея. Мышка была поймана. Поль помрачнел, и когда все общество расселось и вновь загудели разговоры, стал оглядываться. Он встретил несколько дружеских взоров; сидевший за столом министр кивнул ему любезно. Он встретил также и несколько враждебных глаз. Его София пустилась на опасный эксперимент. В леди Дэнсборо, Мэзи Шепхерд его детства, она обеспечила ему симпатичного и влиятельного партнера. Он гордился уверенностью принцессы в том, что эта встреча не заставит его почувствовать ложный стыд. Она знала, что это будет для него радостью, и так и было на самом деле. Они, смеясь, вспоминали тот далекий день. Подробности, которые ясно сохранились в памяти Поля, исчезли для Мэзи. Он напоминал ей то, что она забыла. Иногда она говорила:

— Да, я знаю. Принцесса сказала мне это!

Ясно, что София была отъявленнейший конспиратор.

— А теперь вы великий Поль Савелли, — сказала она.

— Великий? — Он рассмеялся. — В каком отношении?

— И до этих выборов вы были личностью. Мне не пришлось встретиться с вами потому, что мы долгое время жили за границей. — У моего мужа извращенный вкус к службе в колониях, — но год или два назад мы были званы к Чедлеям, и вы должны были служить приманкой.

— Великий Боже! — воскликнул Поль, удивленный.

— А теперь вы безусловно самый обсуждаемый и осуждаемый молодой человек Лондона. Должны ли вы быть осуждены, или нет — такова сущность споров. Вы знаете, о чем я говорю.

— Ну и что же? Должен я быть осужден? — спросил он, смеясь.

— Я рада видеть, что вы относитесь к этому так легко. Следовательно, вы не мелочны. Я лично была за вас, не зная совершенно, кто вы. Я понимала, что вы делали великое дело. Я с волнением читала об этом. Ваша речь в палате общин много помогла вам. Все это вместе и наше давнишнее знакомство дает мне, надеюсь, право называть вас «великий Поль Савелли».

Вскоре тема разговора переменилась. Принц повернулся к своей соседке слева, леди Дэнсборо — к своему соседу справа. У Поля и принцессы появилась возможность поговорить. Она говорила по-французски, смело обращаясь к нему на «ты», но о разных посторонних вещах — книгах, картинах, спектаклях, выставках. Потом она тактично вовлекла в беседу принца и его соседку леди Дэнсборо и, переплетая нити разговора, под конец навела Поля и принца на обсуждение портретов дожей во Дворце дожей в Венеции. Молодой принц был очень любезен. Поль, вызванный на разговор и движимый драгоценными воспоминаниями, стал говорить очень интересно. Принцесса устроила так, что его слова слушали и на противоположной стороне стола. Вдруг, как будто касаясь темы разговора, она сказала громко, привлекая всеобщее внимание:

— Ваше королевское высочество, я стою перед неразрешимой задачей.

— Какой именно?

Она сделала выразительную паузу и огляделась кругом.

— С прошлого года я желаю, чтобы мистер Савелли просил моей руки, но он упорно отказывается Не скажете ли вы мне, сэр, что делать бедной женщине?

Она обращалась исключительно к принцу, но слова ее, с восхитительным французским акцентом, звучали громко и отчетливо. Поль, внезапно побледнев и выпрямившись, сжал руку принцессы, как будто случайно оказавшуюся около него. Волна любопытства, гася разговоры, обежала присутствующих. Установилось гробовое молчание, нарушенное вдруг резким голосом толстого лорда, доносившимся с другого конца стола:

— После купанья я ложусь на спину и подтягиваю колени к подбородку.

Раздался громкий, буквально судорожный взрыв смеха, который грозил перейти в истерику, если бы молодой принц, тактично переступая британские условности, не встал и, поднимая одной рукой бокал с шампанским, не подал другой знака, требуя тишины. Так звезды в путях своих покровительствовали Полю.

— Леди и джентльмены, — сказал принц, — я имею честь и удовольствие объявить помолвку ее высочества принцессы Софии Зобраска с мистером Полем Савелли. Я приглашаю вас выпить за их здоровье и пожелать им всяческого счастья.

Он поклонился в сторону пары, поднял выше свой бокал и обвел взглядом общество. И по высокому предложению все сидевшие встали, — герцоги, герцогини, министры, весь цвет Англии — и выпили в честь Поля и принцессы.

— Ловушка! — прошептала она, когда они встали рука с рукой. И когда они стояли так, в блеске радостного свершения, то невольно подчиняли себе все вокруг. Принцесса произнесла:

— Так скажи что-нибудь.

Поль встретил сияние ее глаз и улыбнулся.

— Ваше королевское высочество, леди, джентльмены, — сказал он в то время, как общество ломало себе головы, вспоминая, был ли когда-нибудь прецедент такого нарушения этикета на парадном лондонском обеде. — Принцесса и я благодарим вас от глубины сердца. Для меня это — увенчание волшебной сказки моей жизни, в которой, когда мне было одиннадцать лет, ее светлость графиня Дэнсборо (он поклонился в ее сторону) сыграла роль сказочной крестной матери. Она дала мне талисман, который должен был вести меня в жизни. Я сохранил его. — Он вынул агатовое сердечко. — Этот талисман направил мои шаги к моей драгоценней леди, мисс Уинвуд, на службе у которой я прожил такие счастливые годы. Он привел меня к ногам моей сказочной принцессы. Теперь сказка окончена. И я начну с того, чем обычно кончаются сказки, — он радостно заглянул в глаза Софии. — Я начну с обещания жить счастливо многие и многие годы!

В этот высший час его судьбы говорил прежний, настоящий Поль, верящий в Сияющее Видение. Призыв к романтике, прозвучавший так искренне и естественно, пробудил потаенные струны в сердцах, которые в конце концов ведь всего только — человеческие сердца.

Поль сел на свое место среди веселого смеха, приветственных слов и поднятых бокалов.

Леди Дэнсборо сказала ласково:

— Это так мило, что вы упомянули обо мне. Но теперь меня будут осаждать расспросами. Что же я могу сказать им?

— Правду, всю правду и ничего кроме правды, — ответил Поль.

Позднее вечером ему удалось на мгновение остаться наедине с принцессой.

— Моя дорогая, моя удивительная, что могу я сказать вам?

Она улыбнулась победоносно:

— Вы видите, мы квиты. Сознайтесь, что монополия великих поступков не принадлежит вам. Вы работали как мужчина, я сделала свое дело как женщина.

— Вы подвергали себя большому риску, — сказал он.

Ее глаза смотрели с удивительной нежностью.

— Нет, Поль, дорогой! Все было подготовлено. Это было наверняка.

Потом подошла драгоценнейшая для Поля леди Уинвуд и пожала обоим руки.

— Я так рада. О, так рада! — Слезы выступили у нее на глазах. — Ведь это в самом деле совсем как в сказке, неправда ли?

* * *

Таково окончание истории Счастливого Отрока, насколько сейчас дано поведать ее летописцу. Но в действительности это только начало. Правда, его партия все еще в оппозиции, но он ведь молод, его солнце еще только восходит, и он богат его многообещающим сиянием. Целый мир большой жизни лежит перед ним и его принцессой. Какой предел можем мы поставить их достижениям? Безусловно, он был Счастливым Отроком. С этим нельзя спорить. У него были его красота, обаяние, его темперамент и живой ум — сицилийское наследие, и удивительное счастье благоприятствовало ему с того дня, когда он, обездоленный оборвыш, присутствовал на первом и единственном в его жизни пикнике воскресной школы. Но личные качества и благоприятный случай — не все на этом свете.

За день до свадьбы Поль имел долгий разговор с Барнеем Билем.

— Сынок! — сказал старик, скребя свою седую шерсть, — когда ты говорил о принцах и принцессах, я хохотал, бывало, до упаду. Правда, так, чтобы ты не слышал, потому что ты относился к этому страшно серьезно. И вот теперь все сбылось. И знаешь ли, почему сбылось? — Он склонил голову набок, его маленькие глазки сверкали, и он положил руку на колено Поля. — Знаешь ли ты, почему? Потому что ты верил. Я никогда не был очень религиозным, ибо, так сказать, не имел на это достаточно времени, будучи к тому же осколком старого язычника, но я помню, как Христос сказал о вере, что горчичного зерна ее достаточно, чтобы двигать горы. Так-то, сынок. Я видел много всяких вещей и много наблюдал, путешествуя в старом фургоне. Большинство людей ни во что не верит. И что же в них хорошего? Двигают ли они горами? Да они паралитики даже перед навозной кучей. Я знаю, что говорю. И вот идешь ты, веря в своих высокородных родителей. Я смеялся, зная, кто были твои родители. Но ты верил, и я не должен был отнимать у тебя веру. Ты верил в своих принцев и принцесс, и в то, что рожден для великих дел. И я не мог не поверить в них тоже.