«Прекрасный муж, почтенный человек, примерный Ненский», — кричали единогласно и Горская, и отец Марины, и старая гувернантка, и даже сама двоюродная тетка, эта женщина умная и добрая, любившая Марину. Да, все они были восхищены обхождением Ненского с его молодою женою, и все поздравляли друг друга с таким желанным и вполне благополучным пристроением девушки, им дорогой. «Счастливая женщина» — так стали называть Марину сперва в семействе, а потом в свете. Счастливая женщина, — раздавалось в ушах ее, — и когда все вокруг нее так были уверены в ее счастье, надо же было и ей сначала поверить, что в самом деле она счастлива!

И пенять ли им за то?.. Проклинать ли свет и людей за их ошибку, за их ложные понятия?.. Нет, — они грешат иногда по неведению, по забытью и привычке все мерить, взвешивать, ценить и судить по наружности, по расчету, по принятому мерилу богатства и весу золота, — они счастьем называют благосостояние и отсутствие зла почитают благом. Они забыли, что сами были молоды, забыли прежние свои воззрения на жизнь и прежние с ней недочеты; они проповедуют мнения принятые и без худого намерения посылают жертву на казнь, думая вести ее на торжество. «Счастливая женщина», это по-светски значит женщина, у которой богатый дом и щегольской экипаж, лакомый обед и модное платье, — женщина, которая пользуется всеми выдумками роскоши, всеми излишествами, столь нужными в светской жизни, — женщина, которую никто не огорчает, не беспокоит и не стесняет. Чего же ей более?.. Муж, доставивший все эти удобства, не есть ли редкий, примерный муж?.. И как не пожелать такого своей дочери, своей сестре? И если твое сердце, бедная девушка, не принимает их ученье, не разделяет их положительности, если ты чувствуешь в себе призвание любить, жажду иного, не столь внешнего счастья, потребность взаимности с существом тебе милым и дорогим, то тебе скажут, что это пустые бредни молодости и неопытности, обман твоей восторженности и твоих мечтаний, тебя же обвинят, тебя же осмеют!.. Не спорь, не говори по вдохновению души твоей или по внушению молодого сердца, ты не убедишь и не переуверишь никого!.. Вырви лучше его из груди твоей, это беспокойное сердце, непокорное премудрости света, нагни смиренно свободолюбивую головку и ступай по стезям, проложенным и протоптанным издавна твоими несчетными предшественницами… Покорись… Отдай свою свободу и свою судьбу в руки незнакомого человека, простись навеки с любимыми своими надеждами и ожиданиями, откажись даже от возможности их исполнения — отдай свои права на неожиданное, на неизвестное, на случайность, отучись говорить и думать: «быть может!» — разбей его и брось, этот первообраз, составленный пылкими мечтами в глубине девического воображения и заветно хранимый тобою, как залог неминуемой встречи и счастливой любви… Не зови его, не жди, этого незнакомого, но уже любимого… Ведь они сказали, что все это пустое, несбыточное, невозможное! Они старее, умнее, опытнее тебя — они хотят тебе добра… Поди, бедная девушка, неси себя на жертву их премудрости, но только не оглядывайся назад, потому что голова твоя закружится и сердце дрогнет, когда ты измеришь все расстояние, отделяющее тебя от всего того, чего ты желала и ждала!..

Но так ли легко все это исполняется, как говорится?

Спросите Марину!

Она вошла в мужнин дом без заблуждений, несовместных с ее годами и нравом, но с твердою, благородною самоуверенностью, с намерением верно и свято исполнять свои обязанности, уже не мечтая о любви, слишком невозможной, но готовая подарить мужу прямую и высокую дружбу, делить с ним добро и зло, радость и горе, принимать участие во всем, его занимающем, и уделять ему сколько можно из богатого родника своего собственного внутреннего мира. Она готовилась быть его подругою, понимая под этим словом полное, сознательное, неизменное сотоварищество двух существ, свободно избравших один другого, для перехода через неизвестную и подчас трудную дорогу жизни. Посмотрим, сбылись ли ее ожидания.

Когда Марина должна была признаться себе самой, что супружество было для нее только продолжением девического уединения, что ничего общего не было и не могло быть между ею и мужем, что она не только не нужна ему, но что, по образу жизни и занятиям своим, он часто стесняется ее присутствием, удивление и недоумение овладели ею. Зачем же он женился? — спрашивала она себя, — и не могла приискать удовлетворительного ответа. Сначала она полагала, что он, судя по летам ее, считал ее полуребенком и потому не искал с ней обмена мыслей и раздела умственной жизни. Она старалась всячески доказывать ему, что она не столь ребячлива, как он может предполагать, и что готова быть участницей в его занятиях. Но скоро она поняла, что ему вовсе не нужно ее участия, и что дела его такого рода, а мысли такого устройства, что их и делить и сообщать не приходилось. Тогда Марине показалось, что ему должно быть скучно, потому что собственной его жизни недостаточно, чтоб его занять, и она захотела привлечь его в свою сферу, сделать его сообщником многосторонних и разнохарактерных занятий. Но и это не удалось! Предлагала ли она ему послушать музыку или пение? — он всегда отговаривался недосугом. Хотела ли она сообщить ему что-нибудь новое, только что ею прочитанное в журналах или книгах посерьезнее? — он или не понимал, или не хотел понимать. Заводила ли разговор, где столкновение или различие мнений могло служить поводом к размену остроумных или веселых замечаний? — он выслушивал, одобрял все ею сказанное и не отвечая уходил.

Журналы и книги получал и выписывал он, так же как и все лучшие из выходящих в Европе гравюр и литографий, лишь для показа, чтоб их все могли видеть в его кабинете, потому что так принято в богатых домах, но никогда сам в них не заглядывал. Музыку он почитал необходимым для оживления послеобеденных умирающих бесед. Он гордился талантами жены и потому, когда были гости и когда было при ком блеснуть ее игрою, он сам открывал фортепьяно и неотступно просил ее утешить его слух какими-нибудь мнимолюбимыми им пьесами. Но когда они оставались вдвоем, он так же мало интересовался игрою Марины, как и ее разговором.

Она спрашивала себя, куда ж девались его общительность, его разговорчивость, его внимание, которыми он так искусно облекался при ней перед их помолвкою… Все это исчезло, как декорация после спектакля, как праздничные убранства после праздника… Способность ее понимать, способность мыслить в нем оставалась — только он ее не употреблял. К чему?..

О мужья!.. Не все ли вы такие?.. Лучшие из вас не следуют ли этой системе не церемониться и не женироватъся, как скоро обряд венчания утвердит вас владетелями навеки и безвозвратно тех самых девушек, которым вы расточаете так много исканий и угождений прежде брака?.. Это равнодушное безучастие, эта убийственная лень не составляют ли весь запас ваших домашних отношений, когда вы с глазу на глаз? Не все ли, или не почти все ли вы отталкиваете такими приемами эти неопытные и невзыскательные сердца молодых жен, которые напрашиваются на привязанность, и так легко были бы удовлетворены, если б вы хотели, если б вы умели их лелеять ласкою и снисхождением?.. И когда ваша угрюмая положительность, когда ваше обидное нерадение удаляют от вас разочарованных подруг, когда под кровом вашим начинается эта томительно-неровная борьба, эти безвыходные положения, которые так часто разрушают навсегда согласие, спокойствие, даже самую святость брака, когда вражда и отвращение садятся бессменными стражами у ваших изголовий, и кровь Евы заговорит в груди ее правнучек, и они из тесноты и пустоты этой домашней, вами отравленной, жизни рвутся и просятся, как тоскующие души, на простор другого, более им сродного существования, когда… Скажите сами, скажите, кто виноват?..

Марина скоро увидела ясно, каковы есть, будут и должны быть ее отношения к мужу. Твердая и решительная столько же, сколько и прямая, она окинула мысленным взором себя, его, свое положение, и прозрела!.. Итак, напрасно степенная девушка геройски заглушала в себе и романические мечты и жажду любви, свойственную ее молодости, напрасно она приняла жизнь такою, какою она предстала ей, об руку с строгим долгом, напрасно в супружестве согласилась искать не восторженного счастья, а тихого мира и дружбы, основанной на обоюдной преданности, эти скромные ожидания не сбылись! Муж, который годился ей в отцы, обманул ее, если не так, то почти столь же горько, как мог бы сделать молодой человек, избранный по страсти, слепо и безусловно. Что-то похожее на иронию и насмешку над собой уязвило душу Марины. Холодное отвращение собирало по каплям льдины в этой душе глубокой и таинственной. Скука, апатия, сплин заменили в ней прежнюю силу, прежнюю волю; умственная дремота оковала все ее способности. Марина Ненская стала всматриваться в мужа уже не как в друга, чтоб изучать его на любовь и радость, а как в нежеланного и неприятного товарища, данного ей судьбою в сопутники длинного пути. Он не остерегался, изобличая все более и более сухость и пустоту своей натуры. Суд Марины определил скоро его настоящую цену, и по мере того, как ее глаза находили у него ежедневно все более морщин, прежде скрытых добродушным невниманием, не хотевшим их видеть, рассудок ее стал замечать его недостатки. Но он, впрочем, был не дурной человек, нет! он просто был человек очень обыкновенный.

А Марина все продолжала слыть счастливою женщиною!..

Да и жаловаться она не могла: ее не обижали, не оскорбляли, не теснили. Ее предоставляли самой себе, вот и все!

В первое время такого грустного замужества она скучала, ужасно скучала. Марина находилась в положении богатого купца, который бы оснастил и нагрузил всякими драгоценными товарами корабль свой, чтоб ехать торговать в далекий край, и вдруг, настигнутый бурею, должен был бы искать спасения у первой попавшейся земли, казавшейся ему населенною и полною жизни; он пристал, бросил якорь и снял паруса; но вдруг выходит, что он попал на необитаемый остров, где все мертво, глухо и дико. Корабль цел и невредим, запас товаров наготове, но некуда и некому сбывать их, и купец видит, что богатства его не нужны ему…