— Мужчина на кухне цвета авокадо.

— Как вы об этом узнали? — ошеломленно прошептала она.

«Как ты вообще мог об этом узнать?!»

— Прошлой ночью мне приснился сон, вернее, кошмар. Я увидел вас, и кухню, и нож для разделки мяса.

Но ведь это был ее сон, ее ужас, не дававший покоя на протяжении одиннадцати лет! И именно вчерашней ночью она спала как убитая, не видя снов, чувствуя себя в безопасности!

— Это что, тоже подвластно вашему таланту? Видеть чужие сны? И даже кошмары?

— Нет, — мягко откликнулся Лукас. — Такого прежде не случалось. — «Пока я не повстречал тебя!» — Может быть, все случилось потому, что вы сами готовы были рассказать мне о нем. Разве не так? Когда я расспрашивал вас о причинах ухода из школы за месяц до выпуска?

— Да. Я чуть не рассказала о нем. Сама. Но потом решила, что к делу это не относится… Наверное… Его зовут Марк. Он появился, когда мне исполнилось четырнадцать. И поначалу мама даже собиралась выйти за неге замуж, но потом они решили, что играть свадьбу не стоит. Оба уже состояли когда-то в браке, оставившем лишь неприятные воспоминания, а им и так было хорошо и не требовалось ничего менять. Марк сделал ее такой счастливой, и ко мне он относился по-доброму. Тогда у меня почти не было друзей. Я была такой страхолюдиной — настоящее пугало. А Марк говорил, будто я особенная.

Пугало. Было ли это прозвищем, полученным от одноклассников долговязой, нескладной, тощей девчонкой с копной рыжих волос, грезившей наяву о несбыточном счастье и о том, как она будет шить для своей матери подвенечное платье?

Да так оно и было. И ласковый голос Лукаса был обращен далеко в прошлое, к той затравленной, загнанной девчонке:

— Но это тоже не принесло радости?

— Нет. Марк взял в привычку заходить ко мне в комнату, когда я одевалась, и ужасно оскорблялся, если я стеснялась и просила его уйти. — Гален, та Гален, что жила в настоящем, заметалась по гостиной, не в силах оставаться на месте, стремясь отдалиться от Лукаса хотя бы на несколько шагов, прежде чем сделать новое признание: — Он возмущался, говорил, что заменил отца, которого я никогда не видела, и ему нетрудно было заставить меня почувствовать себя неблагодарной и виноватой. Марк утверждал, что из-за отсутствия в доме мужчины у меня замедленное развитие. В этом случае вполне нормально — и даже необходимо, — чтобы отец следил за физическим развитием дочери. Тогда ему будет известно, когда придет пора тревожиться из-за мальчишек, с которыми я дружу. В конце концов Марк стал вваливаться ко мне в спальню в любое время, когда ему хотелось, и смотрел на меня часами, постоянно отпуская замечания.

— О чем?

Сейчас она застыла возле дивана, на котором расположилась целая толпа кукол в недавно сшитых халатах и ночных рубашках.

— О моих… формах. Вернее, об их отсутствии. А еще он издевался над моей одеждой. Какая она просторная и неуклюжая. Марк не трогал меня. Да и с какой стати? Получалось, что придраться не к чему: никакого сексуального насилия не было.

— Однако под всем этим подразумевался секс, — пробормотал Лукас себе под нос. Секс с примесью садизма. Потому что Марку доставляло удовольствие издеваться и унижать беззащитную девочку. Точно так же, как делает Женский Убийца. — И теперь вы это знаете.

— Да. Наверное, подсознательно я все поняла еще тогда. Я старалась избегать Марка, держаться от него подальше, и в итоге почти перестала бывать дома.

— А где вы были?

— Ну, — задумчиво начала она, — сперва я гуляла за городом, среди кукурузных полей, если позволяла погода. Зимой бродила по парку, или сидела в библиотеке, или грелась в овощном магазине. Там я и познакомилась с Джулией. В овощном магазине.

— С Джулией?

— Да. С Джулией и ее сестрой Эдвиной. Винни. — «Нашей милой малышкой Винни…» Гален погладила по голове Барби с длинными черными волосами и заговорила, обращаясь к миниатюрному нарисованному личику: — Девочки пришли в магазин, чтобы купить тапиоки для пудинга. Они жили со своей бабушкой — с бабулей Энн, которая и ходила за покупками, но в тот год декабрь выдался на редкость холодным, и она приболела. Винни тогда едва исполнилось полгода и Джулия, держа сестру на руках, как раз о чем-то с ней говорила, когда в магазин вошла леди со своим маленьким сынишкой и ему захотелось «посмотреть на младенца». Но стоило этой женщине повнимательнее взглянуть на Винни, как она заверещала будто резаная: «Да как ты посмела вытащить на люди такую образину?! На нее же смотреть тошно! Как тебе не стыдно?»

Ласково, осторожно Гален снова и снова проводила пальцами по спутанным черным прядям маленькой куклы.

— Конечно, Джулия и не подумала стыдиться. Когда она смотрела на сестренку, то видела лишь любовь и преданность, хотя всем остальным Винни могла показаться… — Гален умолкла, не в силах подобрать нужные слова.

— Кем? — Его голос был так же ласков, как ее пальцы. — Вы не можете вспомнить? Или Винни кажется вам такой же, какой ее видела Джулия, — милой маленькой девочкой?

— Да, — прошептала Гален. — Такой Винни и была, но она родилась с врожденными аномалиями, и скрыть их было невозможно. Врачи вообще считали, что смерть заберет ее вскоре после рождения.

— Но ей исполнилось полгода, когда вы увидели ее впервые.

— Да. К тому времени врачам надоело удивляться и пытаться предсказать, сколько еще она проживет на свете. Правда, одно они знали точно: Винни никогда не сможет ходить самостоятельно. И это оказалось правдой. Врачи, кроме срока ее жизни, ошиблись еще в одном. Она не была слепой. Однако видела Винни в какой-то своей, искаженной палитре. В ее мире дневной свет имел зеленый оттенок, а ночь казалась золотой, с луной цвета аквамарина. Но больше всего ей нравился цвет кукурузных полей — бирюзово-синий.

«Бирюзово-синий…» — повторил Лукас про себя. Совсем как бесформенное пальто и варежки у одной его знакомой. — А вместо рождественской елки Винни представляла себе фуксию?

— Да. Мои варежки — это ее подарок, их вышили Джулия с бабулей. — Лицо Гален озарила счастливая улыбка, и, немного помолчав, она продолжила свой полный воспоминаний о душевном тепле и любви рассказ. — Сперва все шло как нельзя лучше. Я вроде бы жила дома, то есть у моей матери и Марка, но почти все время проводила с Винни, Джулией и бабулей. Но потом… — дрогнувший от боли голос предупредил Лукаса о том, что сейчас он услышит о самой тяжелой и невосполнимой утрате жизни Гален, — бабуля умерла. Она совсем немного не дотянула до восьмидесяти двух и ушла из жизни быстро и безболезненно. Но все равно это было ужасным ударом. Ее не стало в марте моего последнего года в школе. Я очень переживала эту смерть и не оправилась даже к маю, когда все и произошло.

— Девятого мая.

— Да. Девятого мая. — По мере того как Гален перечисляла свои невзгоды, ее голос перестал дрожать от боли и наполнился горечью. — Тогда я вернулась от Джулии и Винни довольно рано. Они вообще ложились спать рано. Джулия старалась подчинить свою жизнь режиму Винни, чтобы та поменьше оставалась одна. Я думала — дома никого нет. У матери были занятия в вечерней школе, а у Марка — ночное дежурство. Я зашла на кухню попить воды, когда появился он. Прямо в мундире.

— В мундире?

— Марк служил в полиции. То есть служит в полиции.

— Час от часу не легче, — буркнул Лукас.

— На самом деле он уже отработал свою смену в дневное время — кого-то подменил — и просто немного задержался, оформляя какие-то протоколы. Он заявил, что давно меня не видел голой, что я по-прежнему страшнее пугала — во всяком случае, когда напяливаю на себя эти жуткие шмотки. Но ведь мне уже восемнадцать — значит, под ними у меня должно все-таки что-то быть. И он желает на это поглядеть. Я сказала ему, что он псих и извращенец, пригрозила, что расскажу обо всем матери и его шерифу. Но Марк только рассмеялся. По его мнению, извращениями страдала я, а не он, поскольку дружила с Джулией и Винни. Ему удалось выследить меня, и с тех пор он каждый день ездил на машине за Джулией. Это стало для него навязчивой идеей. И при этом он обвинял в сумасшествии меня. Да и к тому же кто поверит, что ему была охота приставать к такой уродине, как я? Но он добрый парень и готов пойти на великую жертву и сделать меня женщиной, прямо не сходя с этого места.

— И тогда вы заметили нож на кухонной полке.

— Да. Марк позволил мне взять его. И я даже попыталась им защищаться. Но едва представила, как пронзаю его этим ножом, мне стало так противно, что рука разжалась сама собой. А Марк захохотал и закричал: «Вот, видела? Ты же меня хочешь! Ты всегда меня хотела!» Он успел расстегнуть свой мундир, и лез целоваться, и лапал рукой у меня за пазухой, когда вошла мать.

И Лукас понял, что это был конец. Что дальше были только холод и лед. Бесконечная зима, убившая мечту и надежду на счастье.

— И… — мягко подбодрил он, глядя в заледеневшие синие озера.

— На ней был надет купальный халат. Наверное, она спала. Если ей нездоровилось, мать могла отменить занятия в вечерних классах и остаться дома.

— И?

— И Марк начал распинаться вовсю, как только ее увидал. Дескать, он только что вернулся домой и ужасно до ней скучал, хотел ее целый день. Особенно после того как побывал на месте автокатастрофы, насмотрелся на всю эту жуть и понял, как мало мы ценим жизнь и любовь. Но ее дома не оказалось — по крайней мере он так считал, — зато оказалась я и начала к нему приставать. Причем уже не в первый раз! Но он держался и отказывался от моих предложений вплоть до этой ночи, когда ему так не хватало женщины! Хотя, конечно, это не может служить ему оправданием и мать имеет полное право вышвырнуть его вон.

— Но вместо него она выгнала вас.

— Я ушла сама раньше.

— Значит, вы так и не знаете.

— Чего я не знаю?