Джеймс Гамильтон умер в прошлом году от того же недуга, который когда-то свел его с ума – от французской болезни (кажется, ее называют «сифилис»). Абернати говорит, что викарий в молодости был довольно веселым малым – пил, играл, развлекался с девушками и все прочее… Даже после женитьбы он не совсем исправился и уже после рождения Дианы подхватил этот самый сифилис.

Абернати сказал, что мать Дианы покончила с собой на следующий день после того, как доктор подтвердил, что она снова беременна. Бедняжка уже знала, что заразилась от мужа, и не хотела произвести на свет больного ребенка. Она утопилась. Даже строгие богобоязненные шотландцы были на ее стороне: все ей сочувствовали, а ее мужа презирали.

После смерти жены викарий стал совсем странным, все больше сходил с ума. Хотя его дочь звали Дианой, он стал называть ее Мэри, потому что Диана, как он говорил, языческое имя. Когда он вернулся из поездки на Гебриды без Дианы, то говорил, что она вышла замуж, но люди опасались, что он ее прикончил. Однако его все боялись, и поэтому никто ничего не предпринял. Под конец жизни Гамильтон стал буйным, его заперли, а его работу выполнял кюре.

Абернати был очень рад услышать, что Диана жива и у нее все хорошо. Он очень хочет, чтобы она приехала в гости с мужем и сыночком. Или, если не приедет, то хотя бы написала ему, потому что, как единственная наследница отца, она унаследовала приличное состояние. Чем безумнее становился Гамильтон, тем меньше тратил денег. Похоже, ее родители были довольно благородные, но мы с тобой и так об этом догадывались.

Теперь я отправляюсь на Мулл к моей сестре Джейн. Передай от меня привет Диане и Джоффри.

Искренне ваша, Эдит».

Мадлен прочитала письмо, потом перечитала еще раз и в задумчивости посмотрела на Диану. Взвесив все «за» и «против», она решила, что ее подруге не помешает отвлечься, пусть даже на такую мелодраматическую историю.

– Пришло письмо от Эдит, – сообщила Мадлен. – Она побывала в вашей деревне в Ланкашире. Тебе стоит прочитать письмо самой.

Слова подруги вывели Диану из прострации, и она взяла письмо. Читая, побледнела, а когда закончила, то молчала так долго, что Мадлен в конце концов спросила, не дурно ли ей.

– Мэдди, со мной все в порядке.

Диана закрыла лицо ладонями, но слез не было. Наконец она подняла голову и пробормотала:

– Значит, все эти годы отец страдал венерической болезнью. Неудивительно, что он проклинал похоть и считал женщин источником скверны.

– Вероятно, его мучило еще и чувство вины, – предположила Мадлен. – Из-за того, что он подхватил эту болезнь, изменяя жене, и заразил твою матушку, в результате чего стал причиной ее самоубийства.

Диана со вздохом кивнула.

– Уже этого хватило бы, чтобы свести его с ума, даже если бы болезнь не привела к безумию. После смерти моей матери он терроризировал меня своими неистовыми проповедями о грехе и испорченности. Однако, как говорится в этом письме, в молодости отец был щеголем и вел разгульную жизнь. Став священником, он отказался от дорогой одежды и других примет богатства за исключением довольно дорогого пистолета, который носил с собой для самозащиты. – Диана снова вздохнула. – Отец был очень скор на осуждение других, однако сам поддавался искушениям. Ради нескольких мгновений плотского удовольствия он разрушил свою семью и себя самого. Какая трагическая история… Наверное, его очень мучила совесть. И, вероятно, он сознавал, что сходит с ума.

– Сочувствовать ему после всего, что он сделал, очень великодушно с твоей стороны, – заметила Мадлен.

Диана криво улыбнулась.

– Теперь, когда он мертв и не опасен, сочувствовать ему гораздо легче. С тех пор как я видела его в последний раз, я прожила целую жизнь, и эта жизнь была гораздо лучше предыдущей. – Она аккуратно сложила письмо. – Он был неплохим отцом, когда я была маленькой. Строгим, но не суровым. Иногда он бывал даже нежным. Я буду стараться помнить его таким. Надеюсь, теперь он обрел покой.

– А твоя мать?

Диана прикрыла глаза.

– Теперь-то я понимаю, почему она казалась… такой обезумевшей от горя перед… перед концом. Мать не оставила предсмертной записки. Думаю, ее решение было импульсивным – то есть она вдруг поняла, что просто не вынесет такого будущего, какое ее ожидало, и вошла в пруд в тяжелой зимней одежде. – Диана поежилась и открыла глаза. – Чтобы ее можно было похоронить в освященной земле, официально объявили, что это был несчастный случай, но все знали, что она не могла утонуть, если бы сама этого не захотела.

– Ты можешь ее простить? Ведь она тебя бросила…

Диана кивнула, кусая губы.

– Мама была великодушной, мудрой и умела любить. Она учила меня читать, учила музыке… Но самое главное – она привила мне понятие о духовности совсем иной, чем суровая религиозность моего отца. Именно от нее я узнала, что любовь важнее ненависти или мести. Именно благодаря ей я смогла пережить мое злосчастное замужество. – Диана лукаво улыбнулась. – Конечно, я не всегда вела себя как святая – например, злилась сильнее, чем сама сознавала, – но все же… Несмотря на то что думает мой муж, моими поступками управляла не ненависть и не желание отомстить. – Она зажала сложенное письмо между ладонями, глядя куда-то в пространство. – Если бы не моя мать, у меня бы к подростковому возрасту не осталось ни здоровья, ни здравого рассудка. Ты, Мэдди, напоминаешь мне ее. – Диана прерывисто вздохнула. – Вот почему мне было так трудно понять, почему мама убила себя. Но теперь, после письма Эдит, я наконец-то это понимаю. Помилуй Господи души их обоих.

И тут лицо Дианы сморщилось, и она расплакалась. Но это были исцеляющие слезы, которые несли освобождение.


Граф Везеул расшифровывал письмо со смешанными чувствами. Он предложил своему руководству блестящий план, поэтому собирался его осуществить независимо от того, одобрят его или нет, просто ради удовольствия, которое он от этого получит.

Только идиоты из британского военного министерства могли так долго тратить впустую военный талант Артура Уэллесли и вызвать победителя битвы при Вимейро для расследования по поводу договора, в переговорах по которому генерал даже не участвовал. Эти дураки не заслуживают Уэллесли. Во Франции он давно стал бы маршалом.

Везеул искренне восхищался лордом Уэллесли. Возможно, он был единственным человеком в Британии, который мог представлять угрозу для императора, поэтому дискредитировать его будет еще приятнее. Уэллесли сейчас уязвим, и сфабриковать доказательства, чтобы опорочить его имя, будет несложно. Когда же он, Везеул, это сделает, лучшее, на что генерал сможет надеяться, это гнить до конца дней в Ирландии, выступая посредником в «картофельных» войнах. К удовлетворению Везеула, его предложение произвело во Франции должное впечатление, но это означало, что ему придется вернуться в Лондон раньше времени – по сути, на следующий день. Так что у него оставалось всего несколько часов, чтобы найти неуловимую леди Сент-Обин и насладиться ею. Ему следовало заняться Дианой Линдсей еще ночью, но тогда в его комнату пришла леди Хейкрофт, и в результате ночь пролетела очень быстро. Однако ей, в отличие от большинства женщин, нравилась боль, и в этом было особое удовольствие. Хотя… такая ее покорность лишала его радости завоевания.

Увы, сегодня утром, когда Везеул созрел, чтобы попробовать женщину, его не желавшую, эта проклятая виконтесса передала, что ей нездоровится. Вероятнее всего, она просто избегала своего твердокаменного мужа. Везеул знал, что она не в своей спальне, потому что он уже вскрыл замок опытной рукой и комната оказалась пустой. А на то, чтобы ее найти, уйдет время. До этого он планировал куда более элегантную кампанию: собирался сплести тонкую сеть, заметную только ей одной, – но теперь придется действовать в спешке, грубо. Это будет неэстетично, но все же приятно.


Френсис вошел в кабинет управляющего поместьем, и Джервейз со вздохом поднял взгляд на кузена. Виконт занимался рутинными делами, которыми лучше бы заниматься его управляющему, но это был удобный предлог удалиться от гостей. А те прекрасно проводили время и почти не заметили его отсутствия. Однако избегать Френсиса было не так легко. Тот пододвинул стол прямо к письменному столу и сел.

– Добрый день, Джервейз. Есть у тебя несколько минут, чтобы поговорить?

– Если я скажу, что нет, ты уйдешь? – сухо поинтересовался Джервейз.

– Нет, – последовал веселый ответ.

Выражение лица Джервейза немного смягчилось. Виконт откинулся на спинку стула и приготовился слушать. Он никогда раньше об этом не задумывался, но его кузена отличала способность спокойного приятия. Как у Дианы. Джервейз резко изменил направление мыслей, ему было невыносимо думать о своей жене.

– Френсис, я рад, что ты приехал в Обинвуд. Я был не слишком общителен, и я ценю, что в мое отсутствие ты играл роль хозяина.

– Все в порядке. – Кузен небрежно взмахнул рукой. – Я знаю, что у тебя на уме другое: например то, что твои жена и сын впервые представлены публике.

Джервейз замер на мгновение и проворчал:

– Я не хочу говорить на эту тему.

– Не надо на меня так смотреть, кузен. Я намерен сказать то, ради чего пришел, и тебе удастся меня не услышать только в одном случае – если ты бегаешь быстрее меня. – Френсис проговорил это непринужденным тоном, но его глаза смотрели напряженно. – Я знаю и высоко ценю вас обоих: и тебя, и Диану. Поскольку вы оба выглядите несчастными, я хотел предложить свои услуги в качестве посредника. Иногда участие другого человека помогает. Она, знаешь ли, тебя очень любит. Ты и сам вряд ли к ней равнодушен, так что, чем бы ни состояла проблема, она должна быть решаемой.

Джервейз оттолкнулся от стола – словно это могло отдалить его от слов кузена.

– Это она тебе в постели поведала? – спросил он со злостью.

– Боже правый, нет, конечно! Ты же не думаешь, что мы с ней любовники? – воскликнул Френсис.