Мэри Патни - Самая желанная

Диана тоже встала. Приблизившись к окну, остановилась рядом с молодым человеком.

– Выходит, те люди, на балу киприанок, говорили о вас правду?

– Это и правда, и ложь. – Френсис судорожно глотнул. – Видите ли, когда мальчиков вырывают из знакомой среды и отправляют в школу… Там нет никакого уединения, и более старшие ученики издеваются над младшими. В такой обстановке может возникнуть… очень глубокая привязанность, и иногда мальчики ведут себя… Некоторые считают такое поведение неестественным. – Френсис повернулся лицом к Диане и почти шепотом добавил: – У большинства это со временем проходит, а вот те, у кого не проходит… Мужчины их презирают.

– Значит, у вас не прошло? – тихо спросила Диана.

– Да, именно так. Я надеялся, молился, но, увы, мне так и не удалось от этого избавиться. – Со вздохом пожав плечами, Френсис продолжил: – Поверьте, у меня ничего такого с мужчинами не было, но ведь неестественные желания все равно остались. Знаете, в этом есть некая ирония. Я не против женщин, они мне нравятся. – Он посмотрел на Диану с робкой улыбкой. – Вы, например, мне очень нравитесь. Но дело в том, что я не хочу… не хочу заниматься с женщинами любовью. Иногда мне кажется, что я таким родился. Наверное, я никогда не смогу стать нормальным…

И тут Диану вдруг осенило.

– А недавно кое-что изменилось, не так ли?

– Вы действительно очень проницательны. – Френсис отвернулся к окну. – Закончив университет, я вел себя как благовоспитанный молодой джентльмен и делал все, что положено в обществе, – ходил на балы, где общался с молоденькими девушками, но старался не давать поводов для ожиданий. Я надеялся, что когда-нибудь встречу девушку, в которую смогу страстно влюбиться… И тогда все было бы в порядке. Но этого так и не случилось.

– А потом вы… – подсказала Диана.

– А потом я страстно влюбился. – На щеке Френсиса дернулся мускул. – Но… но не в женщину.

Диана промолчала, не зная, что сказать; все это выходило за пределы ее опыта, но она почувствовала, что молодой человек в отчаянии, и мысленно попросила Бога подсказать ей правильные слова.

– А он… отвечает на ваши чувства? – спросила она наконец.

– Мы об этом никогда не говорили. – Френсис принялся теребить край голубой парчовой портьеры, и руки его дрожали. – Он на несколько лет старше меня и опытнее. Мне кажется, мы с ним… одного типа, хотя… Когда мы вместе, не происходит ничего скандального. Но то, что я чувствую и вижу в его глазах… – Френсис умолк, тяжело вздохнув.

И именно в этот момент Диана по-настоящему его поняла. Чувства, которые звучали в голосе Френсиса, не особенно отличались от тех, что она испытывала по отношению к Джервейзу, или Мэдди – к Николасу. Диана не могла поверить, что такая любовь могла быть тяжким грехом.

– Но то, что ни один из вас не может заговорить об этом, ведь трагедия, – прошептала она.

Френсис судорожно стиснул край занавески тонкими изящными пальцами.

– Да, конечно. И знаете, это ведь считается ужасным преступлением. Каждый год за подобное кого-нибудь вешают. Даже одно только обвинение в этом может отравить мужчине жизнь.

Помолчав, Диана осторожно спросила:

– В других странах дело обстоит так же?

Френсис пожал плечами.

– Точно не знаю, но не думаю. Англия – самая нетерпимая страна в мире. В древности любовь между мужчинами не считалась грехом. И даже в наше время… Говорят, в Италии и Греции такое поведение не очень осуждается. Я слышал это от англичан, которые туда ездили. И знаете, я уже думал, не будет ли это выходом для меня…

– А может, стоит спросить вашего… друга, не захочет ли он отправиться с вами в путешествие, – предложила Диана. – В Италию или в Грецию.

Френсис снова пожал плечами и тихо пробормотал:

– Что ж, возможно, действительно стоит. Полагаю, это отчасти решит проблему, но все же… Думаю, мне надо научиться понимать самого себя.

– Если сможете – непременно победите, – сказала Диана и, немного помолчав, вглядываясь в лицо собеседника, вдруг спросила: – А почему вы решили поговорить об этом именно со мной? Вы же меня едва знаете.

– И это одна из причин, – ответил Френсис. – С тем, кто не знал меня на протяжении многих лет, говорить легче. А еще… вы напоминаете мне Мадонну, вы все понимаете. Я подумал, что если кто и может меня принять, то это вы. – Его лицо исказилось болезненной гримасой. – Но как же моя семья? Мать, младшая сестра, мой кузен Джервейз… Если они об этом узнают, то будут меня презирать? – Он со вздохом помотал головой, словно пытался отрицать этот факт своей жизни, потом вдруг в отчаянии воскликнул: – Диана, вы ведь мать! Скажите, как бы вы к этому отнеслись, если бы узнали, что ваш сын… что он такой, как я?

Диана закрыла глаза, сдерживая слезы. Не трудно сочувствовать тому, с кем она лишь недавно подружилась, но представив, что с таким же вопросом к ней обратился бы ее взрослый сын, она почувствовала, что это было бы для нее настоящей трагедией. Она со вздохом открыла глаза и взглянула на Френсиса. Тот стоял прямо перед окном, и его каштановые волосы блестели в ярких лучах солнца. Молодой человек ждал ответа, и в глазах его была безысходная тоска – казалось, он уже ни на что не надеялся.

– Френсис, я не могу ответить за вашу матушку… или еще за кого-либо, – проговорила она наконец. – Могу сказать только одно: что бы Джоффри ни сделал, кем бы ни был, это не заставит меня его разлюбить. И стать таким, как вы, – это далеко не самое страшное, что могло бы случиться с моим сыном.

Диана подошла к Френсису, положила руки ему на плечи и с нежностью поцеловала – только для того, чтобы дать понять, что она его не отталкивает. Френсис же крепко обнял ее: Диана почувствовала, как вздрагивал он от душивших слез, – и обняла его в ответ, пытаясь хоть как-то утешить.

Когда буря эмоций стала стихать, его руки расслабились, и он с благодарностью прошептал:

– Диана, спасибо вам за то, что вы такая… за то, что поняли меня и не оттолкнули.

Покинув цыган, Джервейз сумел пробраться через расположение французских войск под видом торговца сигарами и шоколадом, а когда наконец попал на датский остров Фунен и добрался до генерала Романы, ему не сразу удалось доказать испанцам, что он действительно представитель британского правительства.

Но затем, убедившись в том, что Джервейз именно тот, за кого себя выдавал, и узнав о ситуации в Испании, Романа тут же принял предложение англичан и согласился вернуться со своей армией в Испанию. Приготовления к отплытию доставляли Джервейзу огромное удовлетворение – ведь Пиренейский полуостров являлся ахиллесовой пятой Наполеона. Возможно, до того, как корсиканец будет повержен, пройдут еще годы, но начало уже положено.

Джервейз мог бы отправиться в путь вместе с войском Романы, отбывавшим в Испанию, но предпочел вернуться в Англию тем же способом, каким прибыл на континент, – так было быстрее. К тому же по пути в Данию он узнал много такого, о чем следовало как можно скорее известить Уайтхолл. Были у него и личные причины торопиться домой. Его днем и ночью, во сне и наяву преследовал образ Дианы, ее голос и воспоминания об их чудесных ночах. Однажды в пути, темной и опасной ночью, он замер как вкопанный в нескольких ярдах от французского патруля – его пригвоздил к месту внезапный наплыв чувств к Диане. И только потом, тщательно все обдумав, Джервейз понял, что куст, мимо которого он в этот момент проходил, был сиренью: от ее аромата в его памяти тут же всплыла любовница (хотя от нее-то пахло лилиями).

Каждый раз, когда они разлучались, он желал ее все сильнее, но в этот раз в его желание черной нитью вплелось подозрение. Ведь французы его ждали: это было очевидно, – а Диана – одна из немногих, кто хоть что-то знали о его тайной миссии. Но неужели…

Опасаясь самого худшего, Джервейз попытался вспомнить, что именно рассказывал Диане о своей работе. Вряд ли он говорил что-то мало-мальски важное, однако же… Стоило ли удивляться, если женщина, торговавшая своим телом, за хорошую плату продала бы еще и информацию? Если она это сделала, то он узнает правду от нее самой. Вот только Джервейз еще не решил, что будет с этой правдой делать.

Переправа через Ла-Манш была долгой и опасной – судно с контрабандным грузом бренди трепали сильные летние шторма. Когда же Джервейз наконец прибыл в Харвич, он чувствовал себя смертельно уставшим, но все равно тотчас нанял карету и, несмотря на дождь и размокшие дороги, поехал в Лондон. К концу поездки он уже совершенно обессилел, поэтому на последнем участке пути нанял форейтора, чтобы тот правил лошадьми.

До Лондона они добрались поздно вечером. Поначалу Джервейз намеревался ехать прямо в холодный величественный Сент-Обин-Хаус, но затем, поддавшись непреодолимому порыву, назвал кучеру адрес Дианы. Он сделал это, хотя и понимал, что, возможно, нарвется на неприятности; более того, нарушал давно установленное правило – следовало заранее сообщать Диане о визите.

Дождь поутих и превратился в унылую морось – висевшая в воздухе влага пропитывала одежду и пробирала холодом до костей, так что погода больше напоминала ноябрь, нежели август, и улицы Мейфэра были почти безлюдны.

В окне Дианы горел свет, и Джервейз, помрачнев, подумал: «Не развлекает ли она другого мужчину? Но если так – то что же делать?..»

Виконт медленно поднимался по мраморной лестнице, надеясь, что Диана одна. Сейчас даже несколько коротких кварталов до собственного дома казались ему слишком большим расстоянием. Горничная, открывшая дверь, попросила подождать в гостиной – ей следовало сначала узнать, принимает ли хозяйка. Джервейз бросил на пол свою дорожную сумку и стал расхаживать по комнате. Садиться он не хотел, потому что встать потом было бы слишком трудно.

…И вот Диана стоит в дверях, опираясь одной рукой о косяк, и смотрит на него широко раскрытыми лазурными глазами. В голубом пеньюаре она была очень хороша и казалась необычайно хрупкой, а ее волосы были распущены, как если бы готовилась ко сну.