Впоследствии, вспоминая осень 1807 года, Джервейз знал, что наверняка шли дожди, лондонское небо было свинцово-серым, а также происходили сотни мелких неприятных событий, – но он ничего этого не помнил: то чудесное время пролетело для него в тумане золотых дней и жарких ночей.

Дела же нации если не процветали, то по крайней мере не становились хуже – удалось убедить португальцев отправить свой флот в безопасное место, к берегам Бразилии. Его собственная работа продвигалась успешно, сеть информаторов становилась все шире и глубже, а государственные деятели всех политических мастей наконец-то осознали, что к рекомендациям виконта Сент-Обина следовало прислушиваться.

Но радостью его жизни была Диана. Ласковая и приветливая, она всегда оказывалась на месте, если ему это требовалось, прекрасно чувствовала его настроение – знала, когда говорить, когда помолчать; когда таять в его объятиях, а когда брать инициативу на себя. Временами Джервейза посещала мысль, что настолько идеальной любовницей могла быть только женщина, обладавшая незаурядными актерскими способностями. «Что в ней от реальной женщины, а что от притворства?» – иногда спрашивал себя виконт. Ее нежность и чувственность не могли быть полностью фальшивыми – они казались слишком убедительными. Однако в ней была какая-то загадочность, и временами даже создавалось ощущение, что Диана – совсем не та женщина, за которую себя выдавала.

Джервейз редко размышлял на эту тему. Было гораздо проще принять эту женщину такой, какой она хотела казаться, и Джервейз плыл сквозь те дни на волнах странных эмоций, слов для которых не мог подобрать. Лишь намного позже, когда те прекрасные дни давно миновали, он понял, что эти эмоции можно было бы обозначить словом «счастье».

При каждой их встрече Диана получала очередную жемчужину. Наверное, надо было купить ожерелье из трех ниток, а не из двух… Все жемчужины Диана складывала в кубок из венецианского стекла (еще один подарок Джервейза), стоявший на ее туалетном столике, и по мере того как проходили недели, жемчужин становилось все больше. Виконту нравилось делать Диане подарки, а она с одинаковым удовольствием принимала и букет цветов, и бесценные каминные часы, которые, по слухам, принадлежали когда-то Марии Антуанетте. Возможно даже, что цветы нравились ей больше – она зарывалась в них лицом, перед тем как одарить любовника сияющей улыбкой.

Скоро у них появился своего рода график: несколько ночей в неделю Джервейз работал допоздна, потом приходил к Диане, и они сначала вместе ужинали, беседуя и смеясь, а после занимались любовью. Иногда они совершали ранним утром верховые прогулки: в эти часы в Гайд-парке было так же тихо, как в загородном поместье виконта. Несколько раз Джервейз приглашал Диану в более людные места – например в театр, – но она всегда отказывалась, и он втайне был этому рад. Джервейз знал, что большинство мужчин бахвалились бы тем, что завоевали такой приз, как Диана, но он предпочитал обществу уединение с ней. К тому же их затворничество избавляло его от неприятных мыслей – ужасно не хотелось думать о тех, кто, возможно, также наслаждался несравненным обаянием Дианы.

А потом золотой век закончился. Перемены происходили постепенно, почти незаметно, но событие, которое их спровоцировало, незаметным не осталось.

Джервейз ездил в Кент – поговорить с контрабандистами – и очень скучал по Диане, причем тоска по ней была как постоянная боль. Говорят, то же самое чувствует человек, потерявший, например, руку, то есть испытывает боль там, где когда-то была рука. Он вернулся на день раньше только для того, чтобы ее увидеть. И первое, что сделал, – послал к ней домой, чтобы узнать, сможет ли она его принять. Джервейз не знал, как поступил бы, если бы она отказалась или сказала, что занята с другим. Вероятно, пошел бы в ее дом и вышвырнул другого мужчину из ее постели. Когда он пришел к ней, было почти десять вечера, и она сама открыла дверь. Джервейз тут же ее поцеловал, одновременно запуская руку в прорезь пеньюара. Когда они разомкнули объятия, Диана улыбалась, но он заметил следы усталости на ее прекрасном лице. Да, она по-прежнему была прекрасна, но не такая, как всегда…

– Не надо было мне вас оставлять, – в шутку сказал виконт, проводя пальцам по едва заметным теням у нее под глазами. – У вас такой вид, будто вы по мне скучали.

– Да, скучала, – кивнула она и тут же обвила руками его талию и положила голову на плечо.

Казалось, она хотела, чтобы он как-то ее утешил. Поглаживая Диану по спине, Джервейз чувствовал, как ее напряжение спадает, и это его странным образом тронуло.

– Что-нибудь случилось? – спросил он минуту спустя.

Диана замялась, потом отступила на шаг и покачала головой.

– Нет, просто в это время года я всегда немного грущу. Все такое унылое, впереди зима, и кажется, что весна никогда не наступит.

Джервейз обнял ее за плечи и легонько подтолкнул в сторону кухни, где обычно проходили их поздние трапезы. Ему нравилась домашняя атмосфера ее кухни – это было совсем не похоже на убийственную чопорность столовых Сент-Обин-Хауса, где могли одновременно разместиться более полусотни человек.

– Английские зимы ужасны, но они не очень меня беспокоят, – с улыбкой сказал виконт. – Я родился зимой, так что это мой сезон.

– Правда? – Диана тоже улыбнулась. – Надев плотные рукавицы, она достала из духовки пирог с фазаном и поставила на дощатый стол, где уже стояли приборы на двоих, бутылка красного вина и разнообразные домашние соленья. – А когда именно у вас день рождения? Мне стыдно, что я не спросила раньше.

– Боже правый, какое это имеет значение? – фыркнул Джервейз, наливая в бокалы вино и накладывая на тарелки горячий пирог. – Но просто к сведению… Я родился двадцать четвертого декабря.

– В канун Рождества! Какой замечательный подарок для вашей матушки!

Не обращая внимания на свою тарелку, Диана села на скамью рядом с Джервейзом – ей нравилось чувствовать его близость.

– Напротив, моя мать говорила, что роды испортили ей праздник. – Джервейз произнес это с невозмутимым видом, хотя до сих пор испытывал боль, вспоминая слова матери. Виконтесса сделала это заявление в своей характерной манере: то есть будто в шутку, – но было совершенно очевидно, что она не собиралась шутить.

Диана взглянула на виконта вопросительно, но тот, меняя тему, проговорил:

– Интересно, что наши с вами дни рождения прямо противоположны, если можно так выразиться, то есть у каждого – в конце солнцестояния.

Диана кивнула.

– Да, верно. Когда я была маленькой, мне казалось, что родиться в день летнего солнцестояния – большая удача. Во всех языческих культурах этот день считается праздником. Что такое Рождество, как не наша версия древнеимперских сатурналий – праздника, означавшего, что жизнь продолжается?

Джервейз с интересом взглянул на любовницу.

– Откуда же вы все это узнали? – Его не переставала удивлять образованность Дианы.

Она едва заметно покраснела.

– Где-то прочитала. Интересно, противоположные дни рождения означают, что мы сами тоже противоположны?

– Конечно, – с улыбкой отозвался виконт, и в его серых глазах появилось выражение, уже хорошо ей знакомое. Отложив вилку, он повернулся к ней лицом. – Ведь я – мужчина, а вы – женщина. Могут ли два человека быть более противоположными? – Он приподнял подбородок Дианы и коснулся ее губ легким и нежным поцелуем. – Но это очень даже неплохо. Ведь считается, что противоположности притягиваются.

– Чем именно они притягивают? – пробормотала Диана хриплым шепотом, расстегнула верхние пуговицы на его рубашке и прижала ладонь к мускулистой мужской груди.

– Вы так быстро все забываете… Кажется, я должен вам кое-что напомнить, – с ухмылкой проговорил Джервейз, крепко обнимая Диану.

Рассмеявшись, она отклонилась назад и, в конце концов, улеглась на скамейку.

Но кухонная скамья была узкой и жесткой, а каменный пол холодный, поэтому любовники поспешно переместились в спальню. Шесть дней разлуки раздули пламя желания в огромный костер, и они раз за разом любили друг друга с лихорадочным нетерпением. Джервейз никак не мог насытиться Дианой, а она отдавалась ему с неистовой страстью и восторгом. И так продолжалось до тех пор, пока оба, наконец, не затихли в полном изнеможении.

Отдышавшись, Диана вернулась в кухню за оставленным там ужином и принесла его наверх, чтобы доесть в постели. А потом они занимались любовью уже совсем по-другому – неторопливо и обстоятельно, смакуя наслаждение.

После этого они долго лежали без движения, крепко обняв друг друга. Оба молчали, в доме царила тишина, но было слышно, как за окнами свистел осенний ветер.

«Но если какие-то шесть дней разлуки привели к такому впечатляющему результату, то каким же было бы наше воссоединение, если бы мы расстались на две недели? – подумал вдруг Джервейз с некоторым удивлением. – Хм… пожалуй, я бы не выжил, умер бы во время соития. Хотя, с другой стороны… Вряд ли можно мечтать о более прекрасной смерти».

Вскоре он задремал, надеясь, что Диана так крепко уснет, что забудет отправить его домой. Ему очень хотелось хоть раз провести с ней всю ночь.

Внезапно раздался тихий стук в дверь, но Джервейз к этому времени уже настолько расслабился, что не шелохнулся. Диана же в тревоге замерла, потом выскользнула из объятий любовника. Джервейз услышал легкий шорох – это она надевала халат, – но не мог разобрать, о чем шептались у двери.

Диана вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь, и сладостное умиротворение Джервейза тотчас сменилось беспокойством. Окончательно проснувшись, он со злостью подумал: «Неужели в этот час к ней мог прийти другой любовник? Небось какой-нибудь проклятый игрок – только что выбрался из-за карточного стола и заглянул по дороге, чтобы завершить развлекательную программу этого вечера».

Охваченный гневом, виконт вскочил на ноги. При красноватом свете догоравшего камина он поспешно оделся и вышел в коридор. Где-то в отдалении еще слышались шаги Дианы. Джервейз решительно зашагал следом за любовницей. Черт побери, кто же обладал таким влиянием на нее, что мог поднять с постели в такой час? Даже в темноте он легко нашел лестницу, по которой поднялась Диана, и бесшумно, точно кот на охоте, помчался за любовницей, перепрыгивая через две ступеньки.