– А? – тупо переспросила Бану. Фатьма быстро перевела ей вопрос на русский. Бану назвала точную дату, когда ей приснился тот самый сон. Хаджар нахмурилась и что-то забормотала себе под нос, став и правда похожей на настоящую ведьму. Так, бормоча, она склоняла голову всё ниже, её бормотание становилось всё глуше, пока не перешло в звериное посапывание. Бану подумала, что старуха уснула, но не посмела возмутиться вслух. Они с Фатьмой молча наблюдали за тем, как шевелились под веками глазные яблоки колдуньи: очевидно, она смотрела сон. Глядя на Хаджар и её жилище, Бану поняла, почему её собственные попытки разрушить колдовство были обречены на провал. Чтобы заставить реальность измениться, нужно уметь выбросить из головы всё, кроме мысли о своей цели, а мысли в голове Бану толкались, как чернь на площади во время казни, их было слишком много, и каждая из них обладала известной самостоятельностью и требовала к себе внимания. Хаджар была существом настолько примитивным, что её самоуверенность не знала границ, её мозг, казалось, был соединён непосредственно с Космосом, а инстинкты были поистине животными, не забитыми никаким образованием и не подавленными разумом. Эта особенность, эта первобытная примитивность и делали их обоих – Веретено и Хаджар – такими сильными колдунами.

Так продолжалось полчаса или, может быть, целый час – Бану потеряла счёт времени. У неё разболелись ягодицы от долгого сидения, но Фатьма не шевелилась, и Бану на всякий случай тоже не вставала с места.

Вдруг голова Хаджар затряслась, словно через неё пропустили электрический ток, вместе с нею заплясала и кукла на столе, а потом вспыхнула ярким оранжевым пламенем. Глаза Хаджар широко раскрылись, и она откинулась на спинку стула. Оранжевый огонь погас, оставив вольт невредимым, и Бану осмелилась шёпотом спросить:

– Не получилось?

– Получилось, – ответила Хаджар по-русски. Грузно поднявшись на ноги, она взяла со стола вольт и убрала его в нижний ящик комода, затем из верхнего ящика того же комода достала маленькую бутылочку с широким горлышком, заткнутым пробкой. После этого Хаджар отлучилась на кухню, где долго гремела какими-то банками. Вернувшись, она поставила на стол солонку, кривую восковую свечу, спички и какие-то травы, камушки и прочие предметы, которые Бану приняла попросту за мусор. Взяв пальцами щепотку соли, Хаджар покружила её вокруг головы Бану, затем ссыпала в бутылочку, туда же насовала всё остальное и залила пробку воском со свечи. Подвесив бутылочку на красный шерстяной шнурок, Хаджар протянула её Бану и сказала:

– Надень на шею и не снимай, даже когда спишь. Девять дней не снимай, а потом сними и закинь в море. Тогда будешь защищена от всякого колдовства. – Фатьме опять пришлось выступить в роли переводчика.

Бану надела амулет. Он оказался очень тяжёлым. Бану подумала, что за девять дней грубая шерстяная нить натрёт на её нежной шее кровавую полосу, вроде странгуляционной борозды. Она уже начала жалеть о том, что так поспешно решила избавиться от сладостного марева любовного приворота. Теперь из её сердца словно вытягивали с мясом вросшие туда намертво ленты, и это было больно.

– Это всё? – спросила она.

– Да, – кивнула Фатьма. – Теперь ты свободна.

– Теперь такой вопрос, – Бану приняла деловитый вид. – Сколько я вам должна?

Фатьма почему-то нервно посмотрела на Хаджар, а та не отрываясь смотрела на Бану, но взгляд у неё был нездешний.

– Нет, – сказала она наконец по-русски. – С тебя я деньги не буду брать. Пусть хранит тебя судьба. – Фатьма посмотрела на Хаджар широко раскрытыми глазами, но Бану этого не заметила: она косилась на тот ящик, в котором упокоилась ее маленькая восковая копия, и снова ощутила щемящее чувство где-то в желудке.

– Ну спасибо вам. Спасибо. Спасибо, – в смущении бормотала она, потихоньку пятясь к выходу.

– Я тут задержусь, если вы не против. Доберётесь до дома одна? – спросила Фатьма.

– Да, конечно. Спасибо вам! До свидания.

Бану выскочила из дома и побежала в ту сторону, где, если память не подводила её, находилась главная дорога.

– Ну как? – спросила Фатьма.

– Тяжело было. Хорошо, что я не успела много поесть. Он сильный, его питает любовь тех, кто его знает.

– То есть его колдовство питает само себя?

– Можно и так сказать. Почти. Ты правильно сделала, что сразу ко мне пришла. Дай чай налью тебе.

Фатьме пришлось ждать, пока вскипит чайник. Когда Хаджар вошла в комнату, чашки в её руках тряслись и позвякивали, и сама она еле волочила ноги, но Фатьма и не подумала ей помочь: она знала, что этим только оскорбит старую ведьму до глубины души. Чашки у Хаджар оказались грязноватые, но Фатьма не хотела обидеть её, поэтому стойко отпила чаю и склеила себе зубы вареньем из непонятно чего, за давностью приготовления полностью утратившего какую-либо индивидуальность.

– Ей бы влюбиться теперь, – задумчиво сказала Фатьма.

Хаджар неопределённо хмыкнула.

– Хотя в кого ей здесь влюбляться. Здесь каждая девушка несёт на себе свой собственный монастырь. А тупость и высокомерие наших мужчин берегут наше целомудрие лучше, чем любые стены.

– Не нужны они нам, – проскрежетала Хаджар. – Они делают нас слабее. Питаются нашей силой. Я стала сильная, только когда перестала с мужчинами водиться. И ты тоже, как я помню, себя бережёшь.

Две ведьмы, молодая и старая, посмотрели друг на друга с уважением. Хаджар налила себе и Фатьме ещё чаю, и они выпили его в тишине, думая каждая о своём. Наконец Фатьма сказала:

– Как хорошо, что мы спасли эту девочку. Она какая-то… необыкновенная.

– Угу, – хмыкнула Хаджар в глубину своей чашки.

– А ты, прости за вопрос, конечно, почему с неё деньги не взяла? Мы же знаем, сколько стоит твоя работа.

– Нельзя с неё деньги брать, – недовольно буркнула Хаджар, намекая, что расплатиться с ней следовало бы Фатьме, не деньгами, так подношениями.

– Это почему же?

– Она из другого мира. Я увидела перед ней что-то большое. Очень большое. Чувствую я, если жива буду, ещё увижу её. А ну как она и вспомнит: в таком-то году я старой колдунье Хаджар заплатила за то, что приворот сняла? Позор мне будет. Эта змеюка Чимназ надо мной смеяться будет, чтоб ей собаки на могилу нагадили!

– Хм. Ясно. Но, конечно, на этом всё не заканчивается. Я вот думаю, как нам остальных освободить…

– А они хотят, чтобы их освободили?

– Но как же так. – Фатьма почувствовала, как кровь приливает к щекам: в ней заворочалось желание действовать. – Он убивает их своим колдовством.

– Но кое-что даёт взамен, – возразила Хаджар.

– Мы должны его остановить!

– Мы помогаем только тем, кто просит нас о помощи. Нельзя помочь насильно. И он – наш брат! Мы не должны мешать ему, пока он не мешает нам.

– Он мне не брат! Ты же видела, что он сделал с Афсаной! Я не должна отомстить за смерть племянницы?

– Мсти, пожалуйста, удачи тебе! Но это – дело, которое только ваше. Твоё и его. Афсана сама виновата, ты уж извини меня. Зачем было прыгать? Зачем джаду делать хотела?

– Ладно, а Бану? Она чуть не умерла!

Тут Хаджар, к огромному потрясению Фатьмы, как будто засмущалась и тревожно заёрзала на стуле.

– Бану, да… Хм. Бану. С ней мы хорошо поработали. Я ей одну вещь только не сказала.

– Какую? – спросила Фатьма, предчувствуя нечто сногсшибательное.

– Он приворот на неё сделал два месяца назад.

Фатьма хлопнула себя ладонью по рту.

– Ну да, а ты чего думала, она умирала? Не от приворота же! Не такой он криворукий. Умирала от того, что он приворот сделал на влюблённую девочку!

– Вай-вай-вай! Влюблённую?! Она?

– Она его сразу полюбила, это тебе старая Хаджар говорит. Но не показала виду. Уж больно гордая. Она его любила, а он так и не понял. Нет. Этот вертун хвостом зря на неё приворот сделал. Не та она, на кого можно было приворот делать.

– Я не понимаю, зачем ему вообще понадобилось её привораживать. Он не собирался делать её своей любовницей. А на сальсу эту она и так ходила.

– Эта девочка знает, как быть молодой. Она и сама не догадывается, но она секрет знает. Он почувствовал это. Он очень боится постареть, и она ему была нужна, чтобы всегда была рядом с ним. Вот молодость из неё, как из других, высосать не получается.

– Да, это я заметила. Уже помирала, а всё равно на двенадцать лет выглядела.

– Зато пока она рядом – он сможет вечно оставаться молодым. Но вот будет ли она рядом? Мы спасли её от смерти, но от любви спасти не сможем. Пусть всё идет как идёт, само уладится.

Сказав это, старуха откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Она задремала, а Фатьма с грустью подумала о том, что есть в мире дикие силы, над которыми не властны даже они с Хаджар. И тогда, впервые за много лет, что она не позволяла себе вспоминать свою первую и единственную любовь, на дне грязной чашки старой колдуньи Хаджар перед ней возникли серые, как океан под тучами, глаза её потерянного возлюбленного. Фатьма долго смотрела в их глубину, а затем встряхнула головой и погребла эти воспоминания далеко под землёй кратковременной памяти, ибо иногда воспоминания об утраченной любви бывают страшнее радиоактивных отходов.

В ту ночь Бану не запомнила ни одно из своих сновидений. Проснувшись, она ощутила такой аппетит, которого у неё не было уже очень давно. С удовольствием выпив чашку кофе с молоком и сахаром, густого, словно карамель, и съев целых три булочки с корицей, Бану поняла, что больше не страдает. Солнце заглядывало в окно, свет преломлялся в хрусталиках люстры, и его радужные росчерки лежали на стене. Наконец-то Бану это заметила.

Весь день она бродила по дому и напевала, как безумная. Вечером позвонила Лейла и первым делом сказала:

– А Веретено о тебе спрашивало.

– Веретено пусть идёт… – Бану рассказала всё, что произошло с ней за вчерашний день.

– Значит, больше не будет ни стихов, ни выносов мозга мне? – уточнила Лейла. – И на танцы ты больше не придёшь никогда?