— Найду место, где остановиться, а потом поищу работу.

— Работу! — недоверчиво воскликнула Генриетта. — И чем вы собираетесь заняться?

Софи тихонько усмехнулась.

— Тем же, чем занималась с тех пор, как повзрослела. Я пеку пирожные, делаю конфеты. — Она рассказала, как научилась своему ремеслу, и все по порядку до того момента, как попала на рыбацкое судно.

— Расскажите, как вы жили в Париже, — сгорая от любопытства, потребовала Генриетта. — Я никогда не была в столице. А теперь, наверно, долго ее не увижу.

— Бог даст, увидите, — с надеждой произнесла Софи. Потом она рассказала Генриетте о кондитерском деле и о том, как отец учил ее языкам, которые знал сам. Прослужив много лет в иностранном посольстве, он любил отпускать своим покупательницам комплименты на их родном языке.

— Так вы знаете английский?

— В совершенстве.

— А я ни слова ни на одном языке, кроме родного.

— Все образованные люди в Англии знают французский, да и вы скоро выучите английский.

— А вы бывали в Версале?

— Да. С раннего детства отец всегда брал меня с собой. Он хотел, чтобы я унаследовала семейное дело.

— А вы когда-нибудь видели королеву?

— И не раз. На свете не было женщины добрее, чем Мария Антуанетта, — кроме, конечно, моей матушки. Но мы обслуживали не только богатых. Магазин моего отца считался единственным в своем роде, к нам заглядывали покупатели не только с тугими кошельками. А когда начался голод, многие заходили и просили хлеба, и никто не ушел с пустыми руками.

Софи представила себе магазин, и ей показалось, что она уловила ароматы карамели, ванили и специй. Она вспомнила отца — аккуратного, в парике, в хорошо сшитой одежде, идущего из кабинета, чтобы проверить работу кондитеров, попробовать все и еще раз убедиться, что имеет полное право гордиться своими сладостями.

Генриетта наклонилась и посмотрела на спящего ребенка.

— Вы думаете, Антуан, когда вырастет, мог бы служить королю, если бы не революция?

— Я в этом уверена. Его отец был одним из советников короля и имел большую власть. Он хотел бы того же для своего сына и наследника.

Генриетта понизила голос и наклонилась к уху Софи, хотя ни одно слово из их беседы не могло донестись до окружающих из-за шума ветра и волн.

— В таком случае, я думаю, вам следует очень осторожно упоминать о происхождении Антуана, когда приплывете в Англию. Судя по вашему рассказу, он унаследовал титул отца. Если нападение на замок — политический заговор, то у ребенка могут остаться враги, которые не успокоятся, пока не уничтожат всех Жюно.

Софи крепче прижала к себе ребенка.

— Но в Англии ему ничто не угрожает!

— Я молю Господа, чтобы так оно и было, но дядя написал в письме о двух бежавших из Франции, которые знали мою семью. Так вот, их убили в Англии.

— Спасибо, что предостерегли меня. — Софи вспомнила услышанную в гостинице историю, как расправились с семьей, не пощадив даже детей, — только за то, что в их жилах текла благородная кровь. Ее мысли прервал вопль какой-то пассажирки. Жак прошел по кораблю и сообщил, что погода ухудшается.

— Шторм усиливается! Мы вынуждены вернуться!

Женщины зашлись от крика: они испугались, что на этот раз фортуна отвернулась от них. Мужчины запротестовали. Какая-то дама упала на колени и умоляла Жака переменить решение. По его ответу все стало понятно.

— Если вы откроете свои кошельки и шкатулки с драгоценностями, — прокричал он, сложив руки рупором, чтобы все слышали, — будет другой разговор. Мы с братом не собираемся рисковать жизнями ни за что ни про что!

На беглецов было жалко смотреть. Жак переходил от пассажира к пассажиру, требуя больше, чем тот предлагал. Его жадные пальцы проверяли уже пустые кошельки, а в руках при свете фонаря сверкали украшения. У вдовы, которая откупилась и вышла из тюрьмы, где ждала казни, ничего не осталось, кроме обручального кольца. Жак стащил его с пальца несчастной, пообещав всем, кто находился рядом, что с рассветом вместо Англии они вновь увидят Францию. Генриетту затрясло, и она вцепилась в золотой медальон, который носила на шее.

— Единственное, что у меня осталось, это фотографии моих родителей, спрятанные в этом медальоне! Я не могу отдать его, а мой кошелек почти пуст! Что мне делать?

Софи поняла, что настал момент расставаться с драгоценностями графини.

— Снимайте все драгоценности и отдавайте мне.

Сначала Жак подошел к Генриетте, и Софи ответила за нее, протягивая бриллиантовое кольцо, которое все время носила в кошельке.

— Этого достаточно, чтобы заплатить за нас четверых, даже с излишком.

Жак внимательно рассмотрел его при свете фонаря, а потом взглянул на девушку:

— Очень хорошо, но еще я хочу получить часы старика. О, я знаю, что их не видно, но уверен, плохих он не носит.

— Но кольца вполне достаточно! — разозлилась Софи. — Продав его, вы обеспечите себя до конца своих дней, не говоря уже об остальных драгоценностях!

— Все верно, но мне еще придется найти покупателя, а на часы всегда есть спрос. Скажи этому старому идиоту, чтобы снял их.

Софи с горечью наблюдала, как покорно Маркус достал из кармана свои красивые часы и протянул рыбаку, который буквально вырвал их у него.

Когда Жак отошел, Генриетта с чувством проговорила:

— Не знаю, как вас и благодарить!

— Сейчас мы все должны помогать друг другу, — ответила Софи.

— И все же вы поступили как настоящая подруга. Это дерзко с моей стороны?

Софи улыбнулась и покачала головой:

— Замечательно, что мы подружились в трудную минуту. А сейчас попробуйте заснуть, если удастся.

Вопреки предсказанию Жака, море стало успокаиваться, сильный ветер сменился легким бризом, а тучи рассеялись. Софи догадалась, что угрозы о возвращении были хитрой уловкой, которую братья использовали, переправляя беспомощных жертв. Ее немного укачивало, но в таких условиях было невозможно расслабиться. С рассветом показалось побережье Англии. В нескольких футах маячили зеленые холмы, словно укрытые мягким ковром, белоснежные майские цветы, усыпавшие землю, неровные низкие белые скалы и длинные, ровные пляжи. То здесь, то там виднелись домики с соломенными крышами и коттеджи, окруженные цветущими садами, и только изредка мелькали большие дома. В лучах утреннего солнца взгляду открывался красивый и умиротворяющий пейзаж.

К этому моменту все пассажиры уже проснулись и облегченно вздыхали от осознания того, что опасное путешествие подходит к концу. Софи решила, что с этого момента Антуан будет носить девичью фамилию ее матери, Дюбо, а она всем будет говорить, что он ее племянник. Предостережение Генриетты было очень своевременным. Антуан зевнул и потер глаза, и Софи крепко обняла его.

— Совсем скоро мы сойдем на берег, Антуан!

Несмотря на приподнятое настроение, люди выглядели взволнованными, когда корабль причалил к старой пристани. На лицах невыспавшихся, уставших, голодных пассажиров читалось смятение. Спускаясь на берег, они видели, что толпа, собравшаяся на пристани, не столько доброжелательно, сколько с любопытством и настороженностью смотрит на них.

— Похоже, здесь не рады видеть нас, — заметила Генриетта с кривой ухмылкой, прежде чем Гастон подал ей руку, чтобы помочь спуститься. Софи пришлось подождать, пока выведут изможденного Маркуса.

Спускаясь по ступенькам, Софи видела, что не все люди настроены против них. Взгляды некоторых говорили о том, что многие готовы помочь. Местный помещик прислал три своих экипажа, чтобы отвезти часть аристократов в свой дом. Другой джентльмен встречал родственников, бежавших из Франции, но также помог и другим пассажирам. Он отвез их в маленькую таверну на пристани, откуда организовал транспорт для переезда в Лондон. Две девушки, работавшие в таверне, напоили прибывших чаем. Гастон дотащил Маркуса до лавки, посадил и оставил там. Софи еле успела удержать его, потому что тот начал сползать вниз. В этот момент к ним подошел высокий священник в черной сутане.

— Мадемуазель! Примите мои поздравления, что благополучно добрались сюда. Я не говорю по-французски, но надеюсь, вы понимаете меня.

Софи быстро подняла глаза.

— Я вас очень хорошо понимаю, — ответила она по-английски.

Он сжал большие ладони.

— Значит, мы можем общаться! Как замечательно! Я вижу, этот джентльмен совсем слаб. Как его зовут?

— Маркус де Фонтейн, и я очень беспокоюсь за него.

— Минутку, мадемуазель Фонтейн, — ответил священник, решив, что она дочь Маркуса. — Я преподобный Джон Барнс, служу в соседнем приходе. — Он обернулся и позвал свою жену: — Миссис Барнс! Одному из наших французских братьев необходима помощь.

Миссис Барнс, высокая стройная женщина, поспешила в их сторону.

— Бедный джентльмен! Наш дом к вашим услугам, мадемуазель. Этот мальчик ваш сын? — Она протянула руку и погладила Антуана по голове, но тот отпрянул и вцепился в юбку Софи, не доверяя и пугаясь непонятного языка, на котором они разговаривали.

Софи убедила Маркуса сделать несколько маленьких глотков чая, который принесли.

— Это мой племянник, и я… — В этот момент Маркус случайно выронил чашку, которая с грохотом разбилась, и Софи неожиданно расплакалась. Вытирая слезы платком, она поблагодарила миссис Барнс за приглашение. — Я очень признательна за вашу доброту, но думаю, будет лучше, если мы подыщем что-нибудь для себя здесь поблизости. Маркус больше не может передвигаться без поддержки, и ему нужна медицинская помощь.

— Но наш дом всего в нескольких милях отсюда, — настаивал священник. — Наш кучер уже ждет, чтобы отвезти вас туда.

— Прислушайтесь к нашему совету, — вторила ему миссис Барнс. Разговаривая, она вытягивала шею и кивала, точно курица, клюющая просо. — В таверне слишком шумно.