В считаные минуты вся жизнь Клер перевернулась. Бабушка приняла их с Сидни под свой кров. Клер сделает то же для Сидни и Бэй. Без всяких вопросов. Именно так и поступают настоящие Уэверли.

– Клубничные тартинки! Мои любимые! – обрадовалась Бэй.

– Откуда ты узнала? – изумилась Сидни.

– Это не я, – сказала Клер и двинулась к дому. – Это Эванель.

* * *

Сидни поставила старый «субару» рядом с белым фургончиком за домом, перед въездом в гараж. Бэй выскочила из машины, но Сидни выходить не спешила. Она взяла свою сумку и дочкин рюкзачок, потом подошла к багажнику машины и отвинтила номера с эмблемой штата Вашингтон. Она спрятала их в сумку. Ну вот. Теперь ничто не указывало на то, откуда они приехали.

Бэй ждала на дорожке, которая отделяла дом от сада.

– Мы правда будем тут жить? – спросила она раз в шестнадцатый с тех пор, как они остановились перед этим домом.

Сидни глубоко вздохнула. Господи, просто не верится.

– Да.

– В таких домах живут принцессы. – Девочка обернулась и указала на открытую калитку. – Можно мне посмотреть на цветы?

– Нет. Это цветы Клер.

Она услышала глухой стук, и под ноги ей из сада выкатилось яблоко. Она какое-то время разглядывала его. В их семье никто не находил ничего необычного в дереве, которое предсказывало будущее и забрасывало людей яблоками. Впрочем, этот прием был теплее того, что оказала ей Клер. Сидни ногой отшвырнула яблоко обратно в сад.

– И держись подальше от яблони.

– Я не люблю яблоки.

Сидни присела перед дочкой на корточки, убрала ей волосы за уши и поправила юбочку.

– Так как тебя зовут?

– Бэй Уэверли.

– А где ты родилась?

– В междугородном автобусе.

– Кто твой отец?

– Я его не знаю.

– Где ты жила раньше?

– Много где.

Она взяла ладошку дочери в свои руки.

– Ты ведь понимаешь, почему надо так говорить, правда?

– Потому что здесь все по-другому. Мы не те, кто мы были раньше.

– Ты меня поражаешь.

– Спасибо. Как ты думаешь, Клер будет меня любить?

Сидни поднялась; перед глазами у нее замелькали черные точки, мир качнулся в сторону и не сразу вернулся на место. По коже у нее бегали мурашки, глаза слезились. Она так устала, что едва держалась на ногах, но ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы это заметила Бэй – не говоря уж о Клер. Она заставила себя улыбнуться.

– Чтобы тебя не любить, нужно быть сумасшедшим.

– Она мне нравится. Она похожа на Белоснежку.

Они прошли через веранду на кухню, и Сидни принялась изумленно озираться по сторонам. Кухню полностью отремонтировали, теперь к ней была присоединена большая часть бывшей столовой, и вся она была нержавеющая сталь и воплощенная эффективность. Кроме того, в ней стояли два промышленных холодильника и две плиты.

Они молча вошли в кухню и уселись за стол, глядя, как Клер ставит варить кофе и заправляет две клубничные тартинки в тостер. Клер переменилась – не в серьезных вещах, в мелочах, как иногда в течение дня меняется солнечный свет. Другой угол наклона, другой оттенок. Она стала по-иному держаться; в ней не было больше прежней жадности, себялюбия. Она была исполнена спокойной уверенности – той уверенности, какой отличалась их бабушка. Уверенности, которая говорила: не трогайте меня, и все будет отлично.

Сидни смотрела на нее и вдруг подумала, что Клер красавица. Она никогда не осознавала, какая у нее красивая сестра. Тот мужчина, который был у них во дворе, их сосед, определенно придерживался того же мнения. Его явно тянуло к Клер. Вот и Бэй она тоже очаровала: девочка не сводила с тетки глаз, даже когда Клер поставила перед ней подогретые тартинки и стакан молока.

– Значит, ты занимаешься организацией банкетов? – спросила наконец Сидни, когда сестра передала ей чашку кофе. – Я видела фургон.

– Да. – Клер отвернулась, и на Сидни повеяло ароматом сирени и мяты.

Волосы у нее были длиннее, чем Сидни помнила, и окутывали плечи, точно шаль. Она защищалась ими от мира. Уж в чем, в чем, а в волосах Сидни разбиралась. Ей нравилось учиться в парикмахерской школе и нравилось работать в салоне в Бойсе. Волосы говорили о людях куда больше, чем те подозревали, и Сидни без труда понимала этот язык. Для нее стало откровением, что у некоторых девушек из школы это вызывало сложности. Для Сидни это было нечто само собой разумеющееся. Всю жизнь.

У нее не было сил вести разговор с сестрой, который та явно не стремилась поддерживать, поэтому она отхлебнула кофе и обнаружила, что Клер добавила в него корицу, в точности как это делала бабушка Уэверли. Она хотела сделать еще глоток, но рука у нее вдруг задрожала, и она вынуждена была поставить чашку на стол.

Когда же она спала в последний раз? Она следила, чтобы Бэй высыпалась, но сама была так напугана, что позволяла себе лишь немного вздремнуть на стоянке у обочины или на парковке у «Уолмарта». Бесконечные мили шоссе слились в ее памяти в один нескончаемый круг, а дорожный шум, казалось, до сих пор отдавался в костях. Они ехали десять дней, питаясь тем, что ей удалось запасти: белым хлебом, имбирным печеньем и самыми дешевыми крекерами с арахисовой пастой, из тех, которые крошатся при первом же прикосновении, а паста обладает противным маслянистым привкусом. Пожалуй, еще немного – и она не выдержала бы, сорвалась.

– Вставай, Бэй, – сказала Сидни дочке, едва та покончила с завтраком. – Идем наверх.

– Я положила новое белье, которое принесла Эванель, на кровати, – сказала Клер.

– В какой комнате?

– Твою комнату у тебя никто не отнимал. А Бэй может ночевать в моей бывшей комнате. Я теперь сплю в бабушкиной.

Она отвернулась от них и принялась выгружать из шкафчика банки с мукой и сахаром.

Сидни повела Бэй прямиком к лестнице, не оглядываясь: она и без того была сбита с толку и не хотела видеть, что еще изменилось в доме. Бэй взбежала по ступенькам первой и с улыбкой остановилась, поджидая ее.

Ради этого стоило вернуться. Стоило пройти через это все, чтобы увидеть эту улыбку на лице дочери.

Первым делом Сидни отвела ее в бывшую комнату Клер. Теперь она была заставлена разномастной мебелью. Швейный столик переехал сюда с первого этажа, из гостиной, а кровать – из бабушкиной спальни. Бэй подбежала к окну.

– Мне здесь нравится.

– Тетя Клер могла часами сидеть у этого окна и смотреть в сад. Можешь спать со мной, если хочешь. Из моей комнаты виден тот голубой дом по соседству.

– Может быть.

– Я начну переносить наши вещи. Пойдем со мной.

Бэй с надеждой вскинула на нее глаза.

– А можно, я останусь здесь?

Сидни слишком устала, чтобы возражать.

– Только никуда не уходи. Если захочешь посмотреть дом, потом сходим вместе.

Она оставила Бэй в комнате, но вместо того, чтобы спуститься к машине за сумками и коробками, отправилась в свою старую спальню. В детстве она немало времени провела здесь в одиночестве, а иногда воображала, будто ее заточила сюда злая сестра, как в сказке. Целых два года после отъезда матери она даже спала со связанной из простыней веревкой под кроватью, чтобы спуститься по ней из окна, когда мама вернется спасти ее. Потом она выросла, поумнела и поняла, что мама не вернется. И еще она поняла, что мама была права, когда уехала. Сидни тоже не могла дождаться, когда наконец уедет отсюда, поступит в один колледж со своим приятелем Хантером-Джоном Мэттисоном, потому что они будут вместе всегда, но даже если они вернутся обратно в Бэском, в этом не будет ничего страшного, потому что он никогда не обращался с ней как с одной из Уэверли. По крайней мере, пока все не было кончено.

Она затаила дыхание и благоговейно вошла в комнату, в этот храм воспоминаний о былом. Ее старая кровать и комод с зеркалом стояли на своих местах. На зеркале до сих пор остались наклейки. Сидни открыла шкаф и обнаружила в нем груду коробок со старым бельем, в котором давным-давно завелись мыши. Однако в комнате не чувствовалось запустения. Нигде не было ни пылинки, и пахло уютно и знакомо, гвоздикой и кедром. Клер поддерживала здесь порядок; она не превратила эту комнату в гостиную, не сделала из нее склад ненужных вещей, не отправила старую мебель сестры на помойку.

Это было уже слишком.

Сидни подошла к кровати и присела на край. Она зажала рот ладонью, чтобы Бэй, что-то негромко напевавшая за стеной, не услышала, как она плачет.

Десять дней в пути. Нужно принять ванну. Клер выглядит лучше и опрятней, чем она.

Бабушки Уэверли больше нет.

Бэй понравилось в этом доме, но она еще не знает, что значит быть Уэверли.

Чем занят Дэвид? Не оставила ли она каких-нибудь зацепок?

Столько всего произошло, но ее комната осталась в точности такой, какой она ее помнила.

Сидни доползла до подушки и свернулась в клубочек. Несколько секунд спустя она уже крепко спала.

Глава 3

Эванель разглядывала мужские задницы из любви к прекрасному. И только. Ну почти.

Молодые люди, наматывавшие круги по университетскому стадиону, были такие энергичные и подтянутые, и даже если бы Эванель понадобилось дать им что-нибудь, она все равно нипочем бы их не догнала. Очевидно, ее дар это чувствовал, потому что во время учебного года это желание ни разу не настигало ее на стадионе. Однако летом место студентов занимали люди постарше и менее проворные, и Эванель время от времени испытывала потребность вручить кому-нибудь из них небольшой пакетик кетчупа и щипцы для барбекю. Однажды ей даже пришлось дать одной пожилой женщине банку оксидендрумового меда. Летом на стадионе на нее смотрели как на ненормальную.

В то утро, вместо того чтобы отправиться на стадион, Эванель решила прогуляться по центру города, пока не открылись магазины. На площади можно было всегда встретить бегунов. Она пристроилась за ними и дошла до «Деликатесных товаров Фреда», где случайно заглянула в окно. Обычно Фред появлялся на работе намного позже, однако сегодня он был уже у себя в лавке, в одних носках, доставал из холодильника для молочных продуктов банку с йогуртом. Его измятая одежда недвусмысленно свидетельствовала о том, что ночевал он на работе. Судя по всему, вино из розовой герани не подействовало на Джеймса или Фред в конце концов решил не использовать его. Иногда люди, прожившие друг с другом много времени, считают, что раньше все было лучше, хотя на самом деле это не так. Воспоминания, даже мрачные, со временем начинают казаться светлее.