Лица его ей не было видно.

«Верно он бросил мне письмо», — с недоумением подумала молодая женщина.

Она спокойно совершила свой обычный обход, побывала в другом саду, в оранжерее, и часов в одиннадцать возвратилась домой, где застала все общество в сильном волнении; герцогиня только что получила от одного из помощников своих по устройству праздника известие, что Коррез, находящийся в Трувиле проездом, предлагает им свои услуги, и просит отдать в его распоряжение павильон m-lle Noisette.

Предложение это, конечно, принимается с восторгом; праздник удается как нельзя лучше, но герцогиня, от наблюдательности которой ничто не ускользаешь, замечает, что Коррез, любезничающий со всеми женщинами, играющий с детьми, забавляющий публику своими шутками, остротами, проводящий ее в восторг своим пением, веселый, оживленный Коррез не бросил ни одного взгляда на палатку княгиня Зуровой. «Тут что-нибудь да не так», — думает проницательная госпожа и решает в уме, что за безупречной красавицей не мешает приглядывать, может быть, кое-что и увидишь!

IX

Над красивым, утонувшим в зелени Ишлем сгущались вечерние сумерки.

Ишль, как молоденькая девушка, всего лучше поутру. Вечернее освещение недостаточно ярко, луна долго не поднимается над сосновыми лесами, опоясывающими городок, но за то, когда она покажется, то очень эффектно освещает быстро катящий воды свои Траун, с отражающимися в них огнями, мелькающими в окнах прибрежных домов.

Ишль спокойный, приличный, простой городок. Ишль не напоминает кокотку — как прежний Баден, или титулованную коколетку — как Монако. Ишль не играет в азартные игры, не кутить, вообще не безумствует; он отличается несколько старомодным характером.

Ишль рано ложится и рано встает.

В описываемый августовский вечер, в городке царила невозмутимая тишина, хотя посетителей было чрезвычайно много. Тихие группы гуляющих мелькали под деревьями эспланады, на балконах сидели мужчины и женщины; по временам слышался лай собаки, девичий смех, всплески весла на реке.

Вдруг, с большой дороги, раздались стук копыт, щелкание бича, почтовый рожок, все звуки, нарушавшие благодатную вечернюю тишину, и показалась запряженная четвериком коляска, с двумя дамами и собакой.

Мужчина, сидевший на окне отеля «Kaiserin Elisabeth», тотчас узнал путешественниц.

— Судьба, — пробормотал он. — Целых два года все избегаю, и вдруг fatum, в лице наших докторов, посылает нас обоих сюда.

В эту минуту, над самыми ушами его, раздались звуки австрийского марша, убийственно исполненного ужаснейшим оркестром. Кургаст бросился к окнам и стал затворять их одно за другим.

— Что это за шум? — спросил он у появившегося в его комнате слуги.

— Шум? это — серенада музыкальной капеллы.

— Кого же это приветствуют?

— Княгиня Зурова изволила прибыть.

«Я честно старался избегать ее, — говорил себе Коррез, по уходе слуги, — что прикажете делать — судьба!»

Стемнело. Он вышел на балкон, перегнулся через перила и заглянул вниз.

Там на балконе лежала собака, Лор; звездный свет отражался на ее серебристо-серой шерсти; подле, на стуле, виднелись букет альпийских роз и большой, черный веер.

«Теперь я ей задам серенаду, — подумал Коррез, — не такую, какой подарила ее капелла».

Он ушел к себе в комнату, и вынес оттуда большую испанскую гитару, без которой никогда не путешествовал…

Как только первые звуки сорвались с уст его, княгиня, отдыхавшая с дороги в салоне нижнего этажа, вскочила на ноги и стала прислушиваться. Сердце ее сильно билось. Другого подобного голоса не было в целом мире. Она вышла на балкон, облокотилась о перила и стала слушать.

Он пел «Safre Dimara», из «Фауста».

Она слушала, наклонив голову, вся бледная, — она чувствовала, что он поет для нее одной.

После первой арии он спел несколько отрывков из «Ифигении», из «Фиделио», и наконец, свою любимую песнь, песнь о сосне.

Затем послышалось дрожание словно оборвавшейся струны, стук затворяемого окна — и все стихло.

Когда Ишль проснулся на другой день, утро было великолепное. Зеленая река сверкала. Кофейные чашки звенели на всех балконах. На плотах виднелись груда белого белья и толпа смеющихся прачек. Дети бегали, хорошенькие женщины на высоких каблуках и с длинными палками прогуливались под деревьями.

То была мирная, живописная, достойная кисти Ватто — картина. Трудно, невозможно было представить себе, глядя на нее, чтобы на свете существовали революции, спекуляции, бедность, социализм, торопливость и шум…

Коррез наслаждался утром, стоя у себя на балконе; кто-то закричал ему снизу:

— Доброе утро, Коррез. Вчера вечером вы задали нам божественную серенаду. Приходите к нам завтракать в десять часов; здесь мы встаем с петухами.

То был голос Жанны де-Сонназ.

Герцогиня смотрела на него и смеялась, на ней быль белый пенюар, весь покрытый волнами кружев, одна живая роза красовалась в волосах ее, другая на груди.

— Приходите, — продолжала она, — вы встретите Верэ Зурову. Вы ее знаете. Доктора уверяют, будто она больна, я этого не вижу. А хорошенькое место Ишль, бывали вы здесь прежде? Правда, немножко напоминает декорацию, только скука страшная, надеюсь — вы нас развеселите.

Коррез отвечал на ее речи несколькими любезными фразами, а сам думал: «Как смеет это животное доверять жену Жанне де-Сонназ?»

Княгиня Верэ возвратилась из ванны, с слегка заалевшими щеками; за ней было белое шерстяное платье, с серебряным поясом, к которому был привешен молитвенник.

— Вы похожи на Нильсон в роли Маргариты, — с улыбкой заметила Жанна де-Сонназ. — Ах да, кстати, Фауста я пригласила завтракать.

— Зачем, зачем было это делать! — воскликнула Верэ, вся побледнев.

— Вот прекрасно? да у меня сотня причин на то была; не пугайтесь, дорогая, — Коррез везде принят, он джентльмен, даром что немец.

Доложили о приходе Корреза.

— Вы, кажется, знакомы с княгиней Зуровой? — небрежно промолвила герцогиня.

Он молча поклонился.

За завтраком герцогиня и Коррез разговаривали одни, Верэ слушала.

Между прочем, герцогиня упрекнула певца за его равнодушие к заслугам Вердиева.

— Нет, — отвечал он горячо, — я отказываюсь признать достоинства шума, отрицаю значение чудовищных хоровых масс. Странное дело, с каждым днем музыка становится искусственнее, а прочие искусства — естественнее. Я учился музыке в Италии и верю в одну мелодию. Простота — душа музыки. Музыка не наука, — она божественный инстинкт. Я каждый день жду, что мою манеру петь признают устаревшей.

— Но не станете же вы обращать внимание на подобные вещи?

Коррез пожал плечами.

— Я равнодушен. Равнодушие всегда сила, теперь я делаю, что хочу, потому что я в моде. Для нас мода заменила славу; что ж, верно, мы получаем то, что заслужили.

— Неужели вы думаете, что участь наша всегда соответствует нашим заслугам? — тихо спросила Верэ.

— Да, княгиня, я всегда это думал.

— Это жестокое учение.

— И ложное, может быть?

На следующий день Коррез вздумал совершить хорошую прогулку верхом.

Чудная дорога тянется через Вейсбахскую долину, вплоть до озера Аттерзее; протяжение ее — миль шестнадцать, если не более, идет она лесом, изобилующим гигантскими, поросшими мхом деревьями, плющами, цветами; пенистая река Вейсбах катит свои волны у подножие дерев-великанов; вдали мелькают на горизонте — горы; несчетные ручейки журчат между высоких трав, а в конце этой живописной дороги виднеется блестящая голубая поверхность самого большего озера во всей Австрии — Аттерзее.

Коррез, увлекшись красотами природы, ехал шагом, так что добрался до озера часа через два; здесь он сошел с лошади, а решил, что обратный путь совершит пешком; оставив лошадь в небольшой прибрежной гостинице, он только что успел сделать несколько шагов, как завидел в отдалении силуэты двух человеческих фигур и собаки.

Он тотчас узнал Верэ и ее русского слугу. Он колебался, не зная: догонять ли ему их или нет.

В эту самую минуту Верэ оглянулась, желая, вероятно, полюбоваться видом, и увидала его.

Он более не колебался, и подошел к ней.

Она просто и ласково подала ему руку.

— Вы были у озера, княгиня, я также, по лесная дорога лучше. На берегах Аттерзее слишком много народу.

— К сожалению — по озеру ходят пароходы. Но эта дорога — прелесть.

— Дивные здесь месте, не иди так часто дождь — была бы просто Аркадия. Но скажите: довольно ли вы сильны, чтобы ходить так далеко?

Она быстро отвечала, что любит ходить, что в Париже ходит мало, и ей это гораздо вреднее, чем подобные прогулки.

Коррез пошел рядом с нею.

Седой, угрюмый с виду слуга следовал за ними.

Они долго молчали.

— Madame де-Сонназ не с вами сегодня, — наконец, сказал он, чтобы только заговорить о чем-нибудь.

Верэ отвечала ему:

— Нет, у нее много друзей в Ишле, она у эрцгерцогини Софии.

— Нравится вам m-me де-Сонназ? впрочем, что ж я спрашиваю, конечно — да, — раз, что вы путешествуете вместе.

— Она сама предложила ехать со мной, муж принял ее предложение. Это было очень мило с ее стороны.

— Герцогиня очень остроумна, очень любезна, — она должна быть приятной спутницей, когда в духе.

— Вы как будто ее не любите, а мне вчера казалось, что она пользуется вашей симпатией.

— Мне она нравится, как и вся ее сфера, когда я смотрю на нее глазами ума. Сердцем я ее ненавижу.