Эти слова говорят мне о том, что передо мной определенно (возможно) Рид Янг, а позади него стоит определенно (возможно) Мозес Хант. Я чувствую, что веду себя достаточно необдуманно, но все равно говорю:

– Значит, ты хочешь сказать, что любишь вот его? – Тут я киваю в сторону Мозеса.

И они оба кидаются на меня. Я не могу позволить себе ввязываться в очередную драку, а потому ныряю в сторону, и «возможно Рид» уже лежит распластавшись на полу, «возможно Мозес» с размаху налетает на стену всей своей массой, а я мигом распахиваю дверь и вылетаю наружу. Но при этом никуда не убегаю. О нет! Зато чувствую, как ногами прожигаю дыры в полу, продвигаясь вперед по коридору.

За все время существования человечества, мы привыкли полагаться на узнавание друг друга по лицам, чтобы выживать. Во времена пещерного человека жизнь и смерть могли зависеть только от способности той или иной личности распознавать друзей и врагов по лицам. Врага надо было узнавать издалека. И вот он вам я, которому едва удалось выбраться живым из школьного туалета.

Либби

Мистер Левин (в кроссовках и галстуке-бабочке электрического голубого цвета) сидит на трибуне и ждет, когда мы зайдем в старый физкультурный зал. Мы занимаем свои привычные места и потихоньку устраиваемся. Тогда он сам вскакивает на ноги.

– Мы попробуем кое-что другое.

Именно эту фразу он произносит каждый день.

До сих пор мы уже пели песни, преодолевали что-то вроде полосы препятствий (время от времени останавливаясь и обсуждая специфические чувства, которые мы испытывали, или способы, которыми можно было бы изменить наше поведение). Мы даже ставили сценки из «Звездного пути» о двух врагах, которые вынуждены работать вместе, чтобы выжить. Мистер Левин называет это упражнениями для тинбилдинга, поскольку мы все тинейджеры.

Но на этот раз он выходит из зала.

Мы ждем. Мистер Левин не возвращается, и тогда Тревис Кирнс говорит:

– Можно расходиться по домам?

И тут в зале гаснет свет, только слабые лучи солнца проникают через узкие окошки у самого потолка. А еще через секунду все помещение словно начинает кружиться, повсюду появляются вращающиеся цветные светящиеся шары – розовый, оранжевый, желтый, зеленый, голубой. Наверное, именно так проводились дискотеки в Европе в семидесятых годах.

– Какого…

Но Тревис не успевает закончить, потому что в колонках начинает греметь песня, причем с такой громкостью, какой раньше мне не доводилось слышать. Это жизнеутверждающая баллада восьмидесятых. Тут только не хватает диск-жокея, а на мне – платья с узким лифом.

Появляется мистер Левин и говорит:

– Всем встать. – Он машет нам рукой так, будто он теперь дирижер, а мы – его оркестр. – Подъем, подъем. Не теряем времени. Давайте повысим свою самооценку.

Мы поднимаемся с мест один за другим. Кешон и Наташа в шутку начинают медленный танец. Потом замирают на месте, а мистер Левин говорит:

– Продолжайте. Да-да, все достаточно просто. И теперь то же самое делают все остальные.

Тревис Кирнс приглашает на танец Мэдди. Она симпатичная, только очень стеснительная. Она все время смотрит только себе под ноги. И хотя среди нас не хватает девушек, меня никто приглашать на танец не торопится. Энди Торнбург начинает вальсировать вместе с воображаемой подругой, потому что, очевидно, танцевать одному все же лучше, чем танцевать со мной. В груди я чувствую легкий трепет, это первый признак подкрадывающейся панической атаки.

– Джек, пригласи ее на танец, – говорит мистер Левин.

– Что?

– Ты слышал то, что я сказал.

Джек смотрит на меня, а я – на него.

– Пожалуйста, сделай это до того, как закончится песня.

Мы продолжаем стоять на своих местах. Теперь у меня взмокли ладони – это второй признак панической атаки. Дальше последует странное ощущение, будто грудь и голову сжимает огромный боа-констриктор. Постепенно все вокруг померкет и отдалится, а я сожмусь, пока не стану одного размера со всеми остальными, и буду сжиматься дальше, пока не стану такой малюсенькой, что смогу уместиться под подошвой чьего-нибудь ботинка.

Наконец мистер Левин достает пульт управления аппаратурой и нажимает на кнопку, и песня повторяется с самого начала. Все стонут.

– Я могу делать это хоть весь день. Телефон у меня заряжен полностью, и на нем найдется сколько угодно таких вот песен. Даже еще хуже, если подумать.

Я смотрю на Джека, а он продолжает смотреть на меня, и цветные огни освещают его лицо, меняя цвет глаз на зеленый, потом на карий, потом на синий и на золотой, словно он превратился в хамелеона и теперь сам меняет цвета.

Он протягивает мне руку. Я беру ее. Потому что мы вынуждены так поступить. Вот уж совсем не так я представляла себе свой первый школьный танец.

Мы неуклюже переплетаем руки и стараемся встать как можно дальше друг от друга, как будто между нами расположилась длиннющая линейка, вернее, даже шест, который измеряет это расстояние. Мы шаркаем ногами, перемещаясь взад-вперед, как будто выточены из дерева. При этом мы смотрим на потолок, на пол, на стены, на других ребят. Да куда угодно, только не друг на друга.

Песня становится еще отвратительнее, а цветные блики вертятся и пульсируют, при этом его глаза сверкают зеленым-карим-синим-золотым огнем, и я неожиданно вспоминаю про свои ладони. Ну, про то, какие они потные. Я почти слышу, как Джек Масселин возвращается к своим приятелям и рассказывает им о моих потных ладошках и каково это вообще – танцевать с жирной девчонкой.

Джек говорит:

– Теперь я могу навсегда возненавидеть школьные танцы.

Первой моей мыслью является то, что он имеет в виду меня или, может быть, мои влажные руки, поэтому выдаю:

– Ну, для меня это тоже не самое лучшее времяпрепровождение.

– Я имел в виду совсем не то, что все это происходит из-за тебя. Хотя твои слова меня пугают.

– Прости. – Теперь мне понятно, что он имел в виду эти глупые цветные огни и саму подборку песен, а еще и мистера Левина, который стоит здесь и исполняет роль самого внимательного в мире наставника, всегда и везде сопровождающего группу молодежи.

Теперь мы чуть покачиваемся, а это уже не так плохо. Это первый случай, когда мы касаемся друг друга, и при этом я не бью его и не разнимаю драку.

– Это мой первый школьный танец, – говорю я.

– Ах, вот как.

– Ну, по крайней мере так близко я еще ни с кем не танцевала. Надеюсь, тебя это не напрягает.

– Абсолютно не напрягает. Просто хочется проявить себя максимально. Это мечта любого парня.

– Ты обалденно танцуешь.

– Теперь моя самоуверенность парит где-то в облаках.

– Просто я немножко не так все это себе представляла.

– Ну, что же мне сделать, чтобы все изменить?

– Да уж…

– Ты сегодня отлично выглядишь.

Через секунду я начинаю понимать, что он играет, и ноги мои словно врастают в пол. Джек сильнее сжимает мои ладони, стараясь вернуть мне способность снова шевелиться.

– Особенно в этом платье. Этот цвет оттеняет твои глаза.

– Да? – Думай. – А продавщица сказала, что этот цвет называется «шоколадный». – Ну-ну. Что еще?

– На самом деле больше похоже на янтарь.

И он таким взглядом смотрит мне в глаза, как будто больше ничего вокруг не видит. Я говорю себе: «Он отличный актер», – а в районе поясницы ощущаю мурашки, которые стремительно распространяются вверх по позвоночнику, потом переходят на плечи и вниз по обеим рукам.

Неожиданно я замечаю, что мы танцуем ближе друг к другу, и я ощущаю не просто его руки, но каждый пальчик, который касается моего тела, и еще то, как его ноги слегка задевают мои. Мне хочется прильнуть к нему, почувствовать его аромат, положить голову ему на плечо и, может быть, поцеловать его в шею. Потом он проводит меня домой и на ступеньках крыльца поцелует. Сначала нежно, потом крепче и крепче, пока мы не повалимся в кусты и не покатимся по двору.

Внезапно песня заканчивается, начинается быстрая мелодия, и я распахиваю глаза. Мы мгновенно отходим друг от друга, и Джек сразу же вытирает руки о джинсы. Ой!

Мистер Левин выкрикивает:

– Не останавливаться! Это заключительная песня! Давайте, танцевать, давайте!

И сам начинает танцевать, как ненормальный. Поначалу мы все молча таращимся на него. Это настоящий спектакль! Он как будто превратился в одни только руки, ноги и взметающиеся вверх волосы.

– Чем дольше вы стоите вот так и не танцуете, тем дольше мы все будем здесь оставаться. Теперь я заставлю вас проплясать по крайней мере еще три песни подряд. – И он снова заводит эту песню с бешеным ритмом.

– Вот черт! – сердится Джек Масселин. И тут же начинает двигаться. Разумеется, рассуждаю я. Разумеется, он здорово танцует! Он же их лидер, и теперь все остальные следуют за ним. Сначала Энди, потом Кешон, Наташа, Тревис и даже Мэдди. Но Джек Масселин – не мой лидер, поэтому я продолжаю стоять на месте.

Мистер Левин заводит песню сначала еще раз:

– Я буду повторять эту мелодию до тех пор, пока не начнут двигаться все.

Одно дело – вертеться и кружиться в почти безлюдном парке с Рейчел, но совсем другое – начать трястись и прыгать на школьной территории перед своим психологом и наставником и одноклассниками, пусть даже в чем-то провинившимися и проходящими теперь «исправительные работы». В этот миг моя мечта о «Девчатах» дрогнула, потому что на просмотре претендентов на это место все будет гораздо сложнее. Это означает, что там будут сидеть и Хизер Алперн, и все ее старшины, включая Кэролайн Лашемп, и они будут смотреть на меня. Если для меня проблема перешагнуть через потенциальное унижение сейчас, то как я в дальнейшем смогу выступать в костюме от имени всей школы?