– Он внутри. Он ничего не видел. Пошли. – Либби уводит меня к трибунам. – Губа, – говорит она. – Снова кровоточит.

А я даже и не помню, чтобы меня кто-то бил. Гляжу назад, на улицу, и вижу, как Ром бредет по мостику, а я знаю, что там, за мостом, находится его дом.

Либби

До конца обеда пятнадцать минут. Джек Масселин падает на скамейку, а кровь из разбитой губы капает ему прямо на рубашку. Он смотрит куда-то в сторону деревьев, а я внимательно наблюдаю за ним и снова стараюсь ощутить себя на его месте.

Представляю себе, что прихожу домой, и что бы я почувствовала, если бы пришел папа, а я бы его не узнала. Или каким-то чудом мама вернулась бы из мира мертвых, а я бы не понимала, что это именно она. Если поставить себя на место Джека Маселина, то начинаешь испытывать одиночество. А еще становится страшно. Откуда мне было бы знать, кому можно довериться?

Я сажусь рядом с ним и говорю:

– Это снова Либби.

Хотя мне, наверное, и не надо объяснять, потому что, если даже человек не различает лица, в нашей группе я сильно отличаюсь от всех остальных.

Он продолжает смотреть куда-то на улицу, как будто ему снова хочется с кем-нибудь подраться. Кровь капает с подбородка на рубашку, но он ничего не предпринимает для того, чтобы остановить ее. Я протягиваю ему салфетку.

– Не надо, спасибо.

– Возьми. Ты же не хочешь, чтобы Суини это увидел.

Он протирает подбородок салфеткой, слегка морщась, потом поднимает вверх свою баночку с содовой и прижимает ее к лицу, как будто это пузырь со льдом. Косится на меня.

– Это было из-за меня?

– Что?

– Ну, про жирдяйку. Это все из-за меня? Из-за родео? Мне нужно знать, насколько мерзко я должна сейчас себя чувствовать.

– Нет, тут дело не в тебе. Это все из-за Мозеса Ханта. Это же Мозес Хант – точно такой же, каким был еще в пятом классе. Ничто не меняется.

– Значит, Мозес Хант. Отлично.

Братья Хант известны не меньше, чем группа «Джеймс Ганг». Их пятеро, а может, и больше, потому что их родители продолжают плодиться и плодиться. Умудренный жизнью Мозес тем не менее один из младших, хотя с виду ему можно дать и сорок, и все из-за тяжелой жизни, отсутствия зубов, да еще того факта, что это на удивление мерзкий тип.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Джек.

– Все уже в прошлом. В глубине души я так хотела позволить тебе убить его, но в остальном, да, все в порядке. – Я потрясена, а так все в порядке. Сердце бешено колотится, грудь теснит, а так все в порядке. – Спасибо, что заступился за меня.

Джек мотает головой и снова смотрит куда-то в дальний конец улицы. Мы сидим еще с минуту, Джек смотрит на улицу, а я на него. Наконец я произношу:

– Если не будешь проявлять осторожность, то когда-нибудь напорешься на того, кто окажется еще злее, чем ты.

– Сомневаюсь, что такой человек вообще существует. – Это говорит уже не очаровательный Джек Масселин. Это мальчик, несущий на себе все тяготы жизни. Я пробую залезть в его шкуру. Делаю это ради Аттикуса и мамы.

– Если не будешь осторожным, то начнешь много есть и не сможешь выбраться из собственного дома. Поверь мне. Тебе кажется, что тебя никто не понимает и что ты одинок, и от этого становишься еще злее. А почему они не понимают этого? Почему кто-нибудь не скажет: «Эй, похоже, ты здорово обременен нашим миром. Позволь на некоторое время забрать у тебя это бремя, чтобы тебе не пришлось постоянно носить его на себе». Но заговорить первым должен ты сам. – И тут я перехожу на крик: – Так говори же, если тебе есть что сказать!

Остальные правонарушители, несущие наказание на исправительных работах, поворачиваются и смотрят на меня, а я лишь отмахиваюсь от них.

– Ты очень мудрая женщина.

– Это действительно так. Ты сам удивишься насколько. Но у меня было много времени, чтобы читать, смотреть телешоу и думать. ОЧЕНЬ МНОГО. Так много времени, чтобы думать. Иногда я целый день напролет только и делала, что просто раздумывала о чем-нибудь.

– И что же может тебя разозлить?

– Глупцы. Неискренние люди. Злые люди. Мои бедра. Ты. Смерть. Физкультурный зал. Я все время беспокоюсь о том, что могу умереть. То есть постоянно беспокоюсь. Он передвигает банку с содовой, чтобы лучше видеть меня. – Моя мама умерла, когда мне было десять лет. В то утро она проснулась, как всегда, как будто это было самое обыкновенное утро. Я пошла в школу, а папа отправился на работу. Я только сказала ей, что люблю ее, потому что она первая произнесла эти слова. Она сама поехала в больницу, потому что почувствовала головокружение. Когда она добралась до больницы, головокружение уже прошло, но врачи все равно решили, что ей нужно сдать анализы.

Он ставит банку с содовой на сиденье, но не произносит ни слова.

– Вот она разговаривает с ними, а через минуту уже нет. Все случилось в один миг. Она была в сознании. – Я щелкаю пальцами. – И вот уже без сознания. Врачи говорят, что причиной стало кровоизлияние в мозг, в правое полушарие. Что-то в нем разорвалось.

– Что-то вроде аневризмы?

– Похоже на то. Меня вызывали со школьного собрания. За мной пришел папа. Мы поехали в больницу, чтобы я смогла попрощаться с ней. Папа должен был дать разрешение врачам, чтобы они отключили аппаратуру, и час спустя она умерла. Одна медсестра сказала мне: «Это может быть наследственным». Поэтому я была убеждена, что именно это когда-нибудь случится и со мной тоже. Действительно может. – В этот момент я проверяю пульс. Кажется, все нормально. – В ту ночь я отправилась спать, думая вот о чем. Прошлой ночью она была тут. И сегодня утром она была тут. Теперь ее нет, и не на несколько дней, а навсегда. Как может что-то такое грандиозное случиться в один миг? И никакой подготовки. Никакого предупреждения. Никакого шанса закончить дела, которые ты запланировал. Никакого шанса попрощаться как следует.

Он хмурит брови и смотрит на меня так, будто глядит мне прямо в сердце и в душу.

– А теперь ты – единственный, кто кое-что про меня знает.

– Мне так жаль, что это случилось с твоей мамой.

– И мне жаль. – Я смотрю на свой обед и понимаю, что совсем не голодна. В давние времена я съела бы до последнего кусочка всю еду, что сейчас лежит передо мной. – Мне кажется, нас это уравнивает.

– Правда?

– Ну, ты же меня не бьешь, если ты об этом подумал.

Он смеется.

– Верно. – Он смотрит на мою обувь. – Что там у тебя написано?

Я вытягиваю ногу, чтобы он увидел сам.

– Просто цитаты из книг, которые мне нравятся.

Он указывает на самую свежую надпись, сделанную лиловым маркером. Там значится: «Еще отвесьте».

– Где-то я уже это слышал, только где?

– Это Жиль Кори из «Сурового испытания». Он был последним, кого казнили во время процесса над салемскими ведьмами. Это были его предсмертные слова, как бы указание людям, которые клали камни ему на грудь, чтобы задавить его насмерть.

Тут появляется мистер Суини и кричит, чтобы мы все шли внутрь.

Мы собираем свое барахло и идем к дверям. Джек спрашивает:

– Мозес и кто еще?

– Кто издевался над Джонни Ромсфордом? – Джек кивает. – Его брат Малкольм и еще Рид Янг.

– Малкольм? – Теперь киваю я. – Подонок. Это самый задиристый из них всех.

– Мне казалось, эти двое старше его.

– Ну, спасибо. – Он сует руки в карманы.

– Пожалуйста.

Свет попадает на его спутанные непослушные волосы, пронизывая густую шевелюру, и вдруг… Бац!

Все так неожиданно.

Я прекрасно сознаю, что рядом со мной находится парень. Вижу его длинные ноги. Когда он передвигается, легко и свободно, кажется, что он рожден ходить даже по воде. Но при этом он целеустремлен, а от этого кажется еще выше, чем на самом деле. Немногие парни нашего возраста могут ходить именно так. С важным видом.

Как будто бы внезапно я осознаю, что он – мужского пола. Лицо у меня становится горячим, спина влажной, я думаю о Полин Поттер, которая сексом убирала вес, смотрю на его руки, и мне хочется сказать себе что-то вроде: перестань пялиться на его руки. Что ты делаешь? Он же твой враг! Ну, может, и не враг, но об этом ты даже задумываться не будешь!

Тут я понимаю, что он что-то говорит мне, поэтому быстро возвращаюсь в действительность. Он произносит:

– Я хочу тебя, Либби Страут. Всегда тебя хотел. Вот почему я и схватил тебя тогда.

Но на самом деле он, наверное, говорит вот что:

– Тебе это незаметно, но внутри я улыбаюсь.

И тогда я говорю:

– А я улыбаюсь в ответ. – Пытаюсь сохранять безразличное выражение на лице, даже при том, что у меня не разбита губа. Но ничего не получается. И я почему-то улыбаюсь так, что все это замечают.

Джек

В полночь я провожаю Кэролайн домой. Стоя на ступеньках крыльца, я вдруг обхватываю ее за талию и привлекаю поближе к себе. Ее тело напрягается, как будто она сделана из мрамора и палок от метлы. Мне хочется спросить ее, отчего она сейчас именно такая, вся натянутая, вредная и контролирующая каждое свое движение. Интересно, куда делась та самая заводная Кэролайн и вообще были ли прежние дни настоящими или мне просто везло? Может быть, вот эта новая и глянцевая Кэролайн поглотила всю суть прежней девушки? Эй, дома кто-нибудь есть? Мне так и хочется выкрикнуть эти слова. Но вместо этого я притягиваю ее плотнее к себе и обнимаю обеими руками. Меня будто подмывает выдавить из нее ту самую заводную, милую и чуточку нескладную Кэролайн.