– А на самом-то деле ты здесь потому, что варварски отнеслась к школьному имуществу, а еще потому, что ударила его.

– Чудесно! – замечает кто-то из ребят.

– Заткнись! – ворчит Джек.

– Джентльмены! Между прочим, я использую сейчас это слово в самом широком его смысле, – заявляет мистер Левин и обращается непосредственно ко мне: – Ты могла бы просто уйти.

– А вы бы ушли вот так просто?

– Но меня он не хватал.

– Ладно. – Перевожу дыхание. – Ну, допустим, я здесь, потому что потеряла самообладание. Потому что, когда вот так неожиданно тебя хватают и не отпускают, невольно начнешь паниковать. Особенно если при этом все только глазеют и никто не собирается прийти тебе на помощь, и к тому же всем, кроме тебя, это даже кажется забавным. Я здесь потому, что не была уверена, чем все закончится, – может, у него на уме было кое-что еще.

Все внимательно смотрят на меня и на Джека. Мистер Левин кивает:

– Джек, дружище, не стесняйся, присоединяйся к нам.

– Да со мной все в порядке.

Именно так он и говорит: «Да со мной все в порядке». Вот он здесь валяет дурака, напустив на себя скучающий вид, да еще эта его пышная прическа… И считает, что участвовать в общей беседе ему не пристало.

– Если ему нечего нам сказать, я продолжу. Уж что я точно умею, так это давать консультации по любому вопросу. Этим я занималась несколько лет подряд и знаю, как надо себя подать и как ответить на всевозможные «почему». Даже перед аудиторией, где полно незнакомых людей.

– Отлично, – поддерживает меня мистер Левин. – Слово полностью предоставляется тебе, Либби.

– После того как меня в аварийном порядке извлекли из моего дома, я некоторое время провела в больнице. И даже после того, как я достаточно окрепла и уже могла бы вернуться домой, доктор задержал меня там и сказал, что не отпустит, пока я не пойму причину, почему это все произошло со мной. И почему я набрала столько лишнего веса.

Мистер Левин не перебивает, и по всему видно, что он слушает меня с искренним интересом. Как и все остальные, даже Тревис Кирнс. Я продолжаю говорить, поскольку проделывала это сотни раз, то есть так часто, что это даже перестало быть частью меня самой. Скорее это прописная истина, существующая вне меня. Либби стала слишком большой. Либби пришлось эвакуировать из ее собственного дома. Либби получила помощь. Либби стало лучше. Если я что-то и усвоила после смерти мамы и многочисленных советов, так это то, что лучше всего говорить о том, что действительно тревожит тебя и идет из глубины души. А если ты все это будешь просто так носить в себе, то очень скоро дело кончится печально. Ты будешь лежать пластом в своей кровати и растолстеешь так, что уже не сможешь даже самостоятельно встать или просто повернуться.

– Поэтому причин тут было много. Например, я унаследовала от отца его крупные габариты и замедленный обмен веществ. Надо мной всегда насмехались на детской площадке. Подействовала и смерть мамы, и то, как именно она умерла, и то, как я была напугана, потому что осталась одна, и то, что я тревожилась, постоянно тревожилась, а папа сильно грустил, и при этом он еще любил готовить и вкусно покушать, а мне хотелось, чтобы ему стало получше, и еще, конечно, чтобы мне самой стало полегче.

Я слышу, как Кешон тихонько вскрикивает: «Вот ведь черт, подружка!» – после чего следуют слова мистера Левина:

– Отлично, Либби. Молодец.

Кто-то из ребят начинает негромко аплодировать.

– Благодарю вас. – Почему-то я понимаю, что это для меня кое-что значит. Нет, не аплодисменты, а отношение к происходящему мистера Левина. Мне важно его мнение. – На некоторое время я оказалась в изоляции, безвылазно сидя дома, поэтому времени для размышлений у меня было предостаточно. А потом стало еще больше.

Мы все поворачиваемся к Джеку, но он упрямо молчит.

Тогда мистер Левин поворачивается ко мне:

– Так зачем же ты ударила его?

Мне так и хочется высказаться… Да вы сами на него поглядите. Он ведь – само совершенство. У него не было в жизни никаких неприятностей. Ну, допустим, он страдает от своего неумения различать людей по лицам, но ведь его зато никогда не называли жирдяем, или уродом, или мерзким типом. Никто не посылал ему оскорбительных записок и никто не кричал вслед, чтобы он покончил с собой, потому что так будет лучше всем. И его родителям не приходили обидные письма с проклятиями только за то, что они его родили. Кроме того, у него живы оба родителя. Сомневаюсь, что ему известно, что это такое – терять любимого человека. И вот такие, как мы, просто не смеют трогать его, потому что он слишком хорош для нас с вами и не заслуживает никакого наказания. И это еще если умолчать о его отвратительных дружках.

Мне так и хочется сказать: «А почему я не должна была его ударить?»

Но я не нахожу никакого другого ответа, кроме как:

– Я просто взбесилась.

По взгляду мистера Левина понимаю, что этих слов недостаточно. Я видела такой взгляд и раньше. Так смотрят наставники, когда начинают анализировать твое поведение и знают ответ на вопрос задолго до того, как он станет известен тебе самой. Но вот только они не собираются подсказывать, потому что ты должна дойти до всего самостоятельно.

Джек

Когда очередь доходит до меня, я заявляю:

– Настоящая причина моего присутствия здесь заключается в том, что я являюсь повелителем козлов во всей Вселенной.

Мужчина в галстуке-бабочке, который, наверное, и есть мистер Левин, говорит:

– Пожалуйста, объясняйся понятнее, Джек.

Я наклоняюсь, уставившись в пол. Со стороны можно подумать, будто я подыскиваю подходящие слова. Впрочем, так оно и есть. Но главная причина состоит в том, что я стараюсь избежать посторонних взглядов. Иногда мне просто хочется закрыть глаза и вообще забыть о способности что-то видеть. Потому что невозможность различать лица временами очень похожа на обычную слепоту.

– Так как же ты можешь объяснить нам свое «почему»?

– У меня нет никакого «почему», только «вот дерьмо!» и «о чем я только думал!» – Я изображаю на лице подобие ухмылки и вдруг встречаюсь взглядом с Либби. Я смотрю на нее в упор, а она смотрит на меня. Она прочитала мое письмо. Она может все рассказать прямо сейчас. Я жду, что она начнет говорить. Но она молчит, и тогда я, прокашлявшись, произношу: – В общем, не стоило, конечно же, этого делать. Зря я так.

Пожалуй, это первые честные слова, которые я говорю вслух за весь сегодняшний день.


Позже она находит меня на парковке, когда я уже залезаю в «Ленд Ровер» с телефоном в руках.

– Когда же ты его подсунул?

– Что именно?

– То самое письмо.

– Мне придется тебе перезвонить, – говорю я в трубку и прерываю связь с Кэролайн как раз в тот момент, когда она произносит: «С кем это ты там разговариваешь?» – и обращаюсь уже к Либби: – Когда схватил тебя в охапку.

– Неужели ты решил, что эта записка каким-то чудодейственным образом сможет все исправить?

– А это получилось?

– Ты сам как считаешь?

– Нельзя винить человека в том, что он хотя бы попытался что-то уладить.

Я ослепительно улыбаюсь ей, но она лишь качает головой, а ее указательный палец оказывается прямо у меня перед носом.

– Вот только не надо этого.

– Хорошо. Давай тогда серьезно. Ты говорила, что у тебя есть ко мне вопросы. Можешь задавать их. – В этот момент у меня в кармане начинает звонить телефон.

– Когда ты понял, что не можешь различать людей по лицам?

– Примерно лет в четырнадцать. Правда, все произошло не за одну минуту. Понимание больше напоминало некий процесс. Мне пришлось сложить вместе разные факты, а это заняло некоторое время.

– Значит, ты видишь мое лицо, но не в состоянии запомнить его?

– Что-то вроде того. Не то чтобы лица мне кажутся пустыми. Я же вижу глаза, носы, рты. Просто не могу соотносить их с конкретными людьми. Вот ты, Либби, например, можешь мысленно как бы сфотографировать человека и этот снимок хранить в своей памяти до следующей вашей встречи. Я тоже как бы фотографирую лицо, но оно тут же отправляется в мусорную корзину. И если тебе требуется разок-другой встретиться с человеком, чтобы хорошенько запомнить его, мне, наверное, потребовалось бы для этого сотня таких встреч. Или же вообще эта задача для меня останется невыполнимой. Это что-то вроде амнезии или как если бы ты попыталась различать людей по их ладоням.

Она смотрит на свои руки, потом на мои.

– Значит, когда ты отворачиваешься и снова видишь меня, ты уже не можешь быть уверенным в том, что перед тобой именно я?

– Конечно, по логике, я понимаю, что это ты. Но только не верю в это, если так тебе будет понятнее. Мне приходится снова и снова убеждать себя в том, что передо мной стоит Либби. Понимаю, это звучит совсем уж безумно. – Но настоящее безумие заключается, конечно, в том, что я сейчас стою здесь и рассказываю об этом кому-то еще, кроме себя самого.

– Тебе, наверное, нелегко смотреть кино или телепередачи, потому что ты не можешь уследить за героями?

– Ну, это так же, как и с людьми вообще. Некоторые фильмы или шоу труднее воспринимаются, другие легче. С мультфильмами или монстрами проще. С детективами сложнее. Я всегда думаю: «Кто же тут преступник?» или «А это вообще кто такой?».

Я смотрю на нее и чувствую, что переполнен адреналином, заставляющим сердце бешено колотиться. Такое впечатление, что она меня допрашивает. Но я совсем не против этого, потому что впервые говорю на эту тему с кем-то посторонним и при этом ощущаю нечто вроде свободы. Ну вот, наконец-то нашелся хоть кто-то, кто, может быть, поймет, что это такое – быть таким, как я.