От гостиной осталась лишь половина. Там стоит огромный диван, продавленный посередине, что делает его похожим на гамак. На полу валяется фотография в рамке, на ней мужчина, женщина и маленькая девочка. Лицо девочки видно не очень хорошо, но можно догадаться, что она смеется. На фотографии она вполне обычный ребенок.

Кухня – совершенно стандартная. Она почти не пострадала, разве что везде лежит тонкий слой пыли. Я сразу же шагаю к холодильнику, потому что не могу удержаться, мне очень хочется посмотреть, что там внутри. Ожидаю пира, достойного Генриха Восьмого, но вижу вполне обычные продукты: яйца, молоко, какую-то мясную гастрономию, сыр, низкокалорийные лимонады и соки. На дверце холодильника висит одинокий магнитик с надписью «ОГАЙО ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС».

Обхожу весь дом. Он меньше, чем наш, и мне недолго приходится искать ее спальню. Хотя часть передней стены и снесена, я не захожу туда, потому что это не очень прилично. Вместо этого я останавливаюсь на пороге. Стены – те, что уцелели, – оклеены бледно-лиловыми обоями, и на каждой из них – книжные полки от пола до потолка. Книги выглядят так, что вот-вот высыплются наружу и завалят всю комнату, а может, и весь дом.

Взгляд приковывает кровать, сделанная, кажется, на заказ. Она огромных размеров и занимает почти все пространство. Покоится она на металлическом – стальном? – основании, и рядом с ней – пара тапочек. Вот они-то и приковывают мой взгляд. На вид они маленькие, как на девочку – ровесницу Дасти. Повсюду разбросано постельное белье с узором из ромашек, словно по нему промчался смерч. На полу валяется подушка. Рядом с кроватью – стопка книг, и мне требуется пара секунд, чтобы разглядеть, что это шесть экземпляров одной и той же книги Ширли Джексон «Мы живем в замке», хотя переплеты у всех разные. Я думаю: «Она, наверное, обожает эту книжку».

Уходя, стараюсь ни к чему не прикасаться, кроме книжки Ширли Джексон и магнитика из Огайо, которые беру с собой. Почему – сам не знаю. Может, они приблизят меня к живущей здесь девчонке. На улице охранник по-прежнему спит, и я стучу по стеклу, чтобы его разбудить. Когда он опускает окно, я говорю:

– Не теряй бдительности, дружище. Похоже, все, что у них есть, – в этом доме, а они и так сполна натерпелись, чтобы оставлять его на разграбление.

Книжка и магнитик, конечно же, не считаются.

Я стучу в дверь к Маркусу и вхожу к нему в комнату. Стены у него завешаны плакатами – в основном с баскетболистами. На двери шкафа висит обруч. Долговязый парень с косматыми волосами сидит, скорчившись, на полу перед своим компьютером. Он режется в видеоигру – очередную стрелялку-взрывалку.

Я делаю то, что делаю обычно, – ищу признаки того, что это мой брат. Вытянутый подбородок, всклокоченные волосы, угрюмое выражение лица. Я выискиваю эти кусочки и складываю их вместе, потому что именно так узнаю́, что это он.

– Можно тебя спросить?

– Чего? – отзывается он, не отрываясь от экрана.

– Как ты так хорошо запоминаешь людей? Как ты их различаешь?

– Чего-чего?

– Возьмем Косоглазку.

– Ее зовут Патрис.

– Да все равно. Патрис. Как ты ее различаешь в толпе?

– Она моя подружка.

– Это я знаю.

– А ты знаешь, что она со мной сделает, если я не смогу различить ее в толпе?

– Да, но что в ней такого, что говорит тебе, – это именно она?

Он ставит игру на паузу. Долго и пристально глядит на меня, похоже, целую минуту.

– Я просто смотрю на нее. Просто знаю. Да что с тобой такое? Ты что, спятил?

Я перевожу взгляд на стены, увешанные изображениями баскетболистов. Мне хочется спросить, сможет ли он их различить без номеров на майках или фамилий на спинах. Когда я снова смотрю на него, он по-прежнему таращится на меня, только черты его лица изменились так, что передо мной совершенно новый человек. Я говорю:

– Не бери в голову. Это я так – прикалываюсь.


Возвращаюсь в свою комнату, достаю старую общую тетрадь, которую прячу в ящике, и начинаю ее перелистывать. В ней я расписываю свои поделочные проекты, зарисовываю их, составляю планы. Но среди «озарений», набросков, схем и списков необходимых материалов и деталей встречаются заметки наподобие таких:

Ходили всей семьей в пиццерию «У Клары». Заблудился на обратном пути из туалета. Очень долго разыскивал своих. Наконец, папе пришлось махать мне руками.


Так вымотался после субботней игры (мы выиграли на подачах), что даже не узнал Дамарио Рейнза, когда тот подошел поздравить меня.

И так через несколько страниц, запись за записью. Ничего шокирующего или тревожного, пока не начнешь сводить их воедино. Когда я их сейчас перечитываю, то испытываю ощущение, накрывающее меня, словно одеялом, но не теплым и уютно обволакивающим. Скорее плотным и колючим одеялом, которое набрасывают на голову, прежде чем засунуть тебя в багажник машины.

Со мной что-то не так.

Мне кажется, что в целом мире меня поняла бы только эта девчонка. Остаток вечера я сижу и думаю: «Надеюсь, она выкарабкается». И хотя в новостях соблюдают закон о вторжении в ее личную жизнь и все, что я знаю, – это ее фамилию, я пишу ей об этом письмо, вкладываю его в ее любимую книгу и вхожу в Интернет, чтобы разыскать почтовый адрес местной больницы.

Либби 13 лет

Доктор Уайсс высокий и худой – похоже, он не смог бы набрать вес, даже если бы попытался. Его беспокоит то, что я пытаюсь покончить с собой. Я говорю ему:

– Если бы я хотела совершить самоубийство, есть более быстрые способы это сделать.

Он стоит рядом с моей больничной койкой, скрестив руки на груди. Выражение его лица определить нелегко, поскольку он умудряется одновременно и хмуриться, и улыбаться.

– Твой отец говорит, что ты шесть месяцев была буквально прикована к дому.

– Это зависит от того, откуда начинать отсчет. Пять месяцев и двадцать четыре дня я была слишком тучной, чтобы протиснуться в дверь. Но в школе я последний раз была два года назад.

– Нам необходимо понять два важных момента: почему у тебя случился этот приступ паники и почему ты набрала вес. Вот на это нам надо направить наши усилия. Это процесс долгий, и он займет много времени, но мы намерены снова сделать тебя здоровым человеком.

Я гляжу на отца, сидящего в кресле напротив меня. Он, как и я, знает ответы на эти вопросы. Причины случившегося – в резком изменении моей жизни, когда мне было десять лет. В травле, издевательствах и страхе. Чудовищном страхе перед всем, но прежде всего – страхе смерти. Внезапной, неожиданной смерти. Они также в моем ужасе перед жизнью. Этой огромной пустоте в груди. В том, что касаешься лица или тела и ничего не чувствуешь. Вот почему я оставалась дома. Вот почему стала есть. И вот почему оказалась здесь. Но все это вовсе не значит, что я хочу умереть.


За день до выписки из больницы сестра приносит мне бандероль без обратного адреса. Почти все остальные посылают мне письма, а не посылки, и именно по этой причине я распечатываю бандероль. А также оттого, что здесь нет папы, который отобрал бы ее у меня, прежде чем я смогла бы взять ее в руки.

Внутри оказывается написанная от руки записка без имени или подписи плюс моя любимая книжка. На самом деле это один из моих экземпляров книги с моими инициалами на обложке и многочисленными пометками внутри.

«Мне казалось, что тебе, наверное, захочется ее получить. – В отличие от других писем, это довольно приятное. – Хочу, чтобы ты знала: я за тебя болею». Впервые за долгое время я касаюсь своей кожи и что-то чувствую.

Когда приезжает Рейчел Мендес – моя домашняя учительница и сиделка, – я откладываю книгу и говорю ей то, что хотела сказать, но никто и слушать не желал. Я выискиваю одну из новостных статей на своем новом телефоне, первом телефоне, который купил отец, чтобы я могла ему позвонить, если мне что-то понадобится.

Я увеличиваю свою фотографию, сделанную в тот день, когда меня вызволяли из нашего дома.

– Эта девушка, – говорю я Рейчел, – совсем не похожа на меня. Она – не та, кто я есть на самом деле.

У меня такое чувство, что Рейчел это поймет, поскольку она в старших классах притворялась, что у нее традиционная сексуальная ориентация, хотя уже в восьмом классе поняла про себя, что является лесбиянкой.

– Это не я, – снова повторяю я.

Ее глаза вспыхивают от радости.

– Прекрасно. Давай посмотрим, сможем ли мы найти настоящую.

Настоящее время

Либби

Перед первым уроком, когда я открываю свой шкафчик, оттуда вылетает какой-то предмет и приземляется прямо мне на ботинок. Это листок бумаги, сложенный втрое. Некоторое время я просто молча пялюсь на него, поскольку по собственному опыту знаю: листы бумаги, сложенные подобным образом, как правило, не сулят ничего хорошего.

Наконец, я поднимаю его и разворачиваю внутри шкафчика, чтобы никто не видел.

Самый Толстый Подросток Америки спасен из своего дома

Это статья из Интернета, а вот и я на размытом снимке в тот момент, когда сотрудники службы спасения катят меня по лужайке перед домом.

С другой стороны еще одна фотография, на которой крупным планом изображено мое лицо. Она сделана вчера в нашей столовой. Рядом с фото кто-то написал: «Поздравляем! По всеобщему голосованию ты теперь – самая толстая девочка-подросток в нашей школе!»