Но теперь я вижу лишь куски, отдельные детали, прямо как в обычной жизни. Красные тут, синие там, белые, желтые, зеленые и черные – еще где-то. В какой-то момент я ложусь прямо на них, на холодный цементный пол. Это чертовски неудобно, но я говорю себе: «Ты не заслуживаешь удобства, урод».

Интересно, чем сейчас занимается Либби Страут. Надеюсь, она не думает ни обо мне, ни о сегодняшнем происшествии. Я отчего-то надеюсь, что она может думать о чем-то еще. Совершенно другом.

Я слышу, как по ступенькам подвала шуршат шаги, и появляется женщина. Сначала я вижу ее ноги, а потом все остальное. Полагаю, это мама, потому что какой еще женщине быть в доме, разве что папа решит притащить сюда Монику Чапмен? Я выискиваю приметы. Это Мама-с-Распущенными-Волосами. Широкий рот. Она явно темнокожая. Я пытаюсь выстроить путь к ее лицу, но даже после того, как обнаруживаю достаточно примет, чтобы сказать себе «да, это она», ее образ как-то не полностью складывается у меня внутри, не видится привычным. Я вдруг чувствую себя постаревшим и страшно усталым. Это очень выматывает, когда постоянно приходится выискивать любимых тобой людей.

– Нет нужды говорить, насколько я тобой недовольна. Или рассержена на тебя, – произносит она.

– Не надо. – Я гляжу на нее с пола.

– Будем надеяться, что они не решат выдвинуть против тебя обвинения. Ты можешь не видеть себя темнокожим и можешь думать, что люди не видят тебя темнокожим, но факт остается фактом: наше общество обращается с цветными подростками куда суровее, чем с остальными, и я не хочу, чтобы это преследовало тебя всю жизнь.

Мы оба молчим, пока я думаю о своем мрачном и беспросветном будущем. Она спрашивает:

– Чем занимаешься?

– Готовился соорудить робота «Лего» для нашего мелкого, но сейчас размышляю над тем, какой же я мерзавец.

– Это уже кое-что. И как ты думаешь улучшить свое поведение?

– А по-моему, не надо его улучшать, так ведь? Нужно после случившего сделать его хорошим в меру сил.

– Ты хочешь о чем-нибудь со мной поговорить? Может, хочешь что-нибудь рассказать?

– Не сегодня.

Может, вообще никогда. Звонит лежащий рядом со мной на полу телефон.

– Принимай звонок. Завтра все расскажешь. – Может быть. – Я все равно тебя люблю, – добавляет она.

– И я тебя тоже все равно люблю.

Либби

Когда Бейли уходит, на часах почти девять вечера. Я все никак не могу успокоиться, поэтому немного танцую, а потом решаю сделать уроки. Вываливаю содержимое рюкзачка на кровать и разбираюсь среди бумаг, тетрадей, ручек, оберток из-под жвачки – короче, всего, что я туда напихала, включая книжку «Мы живем в замке», с которой я не расстаюсь.

Под кучей моего барахла обнаруживается белый почтовый конверт.

Это что еще такое?

Я быстро вскрываю его и начинаю читать.


Я не гад, но собираюсь совершить нечто гадкое…


Сначала я думаю, что он все сочиняет. Снова перечитываю письмо. Потом еще раз.

Знаете, как легко поверить, что все это относится к тебе, особенно когда случается что-то плохое? Почему я? Почему мне все время не везет? Почему мир так жесток ко мне? Почему все меня ненавидят? Мама говаривала, что иногда это относится к другому человеку, а ты просто оказываешься рядом. То есть иногда другому человеку нужно получить урок или что-то испытать, хорошее или плохое, а ты вроде как «соучастник», наподобие актера второго плана в какой-то разыгрываемой сцене.

Возможно, просто возможно, что весь этот кошмар в большей степени относится к Джеку Масселину, чем ко мне. Может, все это случилось для того, чтобы преподать ему урок, как следует обращаться с другими людьми.

Какое-то время я сижу и размышляю над этим. Именно так поступала мама – смотрела на вещи со всех сторон. Она считала, что жизненные ситуации и людей никогда нельзя рассматривать в черно-белом свете.

Десять минут спустя я прочитываю все, что могу разыскать о прозопагнозии, и это приводит меня к таким знаменитостям, как художник по имени Чак Клоуз, невролог и писатель Оливер Сакс и актер Брэд Питт. Если верить Интернету, все они не могут различать лица. Подумать только – Брэд Питт.

А если бы никто в мире не мог различать лица?

Если бы все страдали прозопагнозией, то у невзрачных и ничем не выделяющихся людей появилась бы надежда. Никто бы никогда бы не сказал «ты слишком хорошенькая, чтобы быть толстой» или «для толстухи она вполне ничего себе», потому что внешность перестала бы иметь значение. Стало бы людям не все равно, слишком ты толстая или слишком тощая? Дылда или коротышка? Может, да. Может, нет. Но это стало бы шагом в правильном направлении.

В тренировочно-реабилитационном лагере нам приходилось пытаться влезать в шкуру других людей, прямо как Аттикус однажды сказал Глазастику: «Человека по-настоящему узнаешь только тогда, когда посмотришь на мир его глазами… Когда влезешь в его шкуру и походишь в ней…» Но «шкура» – это все равно нечто поразительное. В свое время я весила вдвое больше, чем теперь – в два раза больше, – и «шкура» моя как обтягивала меня тогда, так и сегодня обтягивает. Очень странно.

Я пытаюсь влезть в шкуру Джека Масселина и представить, что он видит, глядя на меня. Я выгляжу по-своему как-то иначе, чем остальные? Или же я с ними сливаюсь? Потом я воображаю, что страдаю неспособностью различать лица. Как бы тогда выглядел окружающий мир?

Я открываю новый документ и пишу:

Дорогой Джек!

Спасибо, что объяснил свое идиотское поведение. Не думаю, что прозопагнозия дает тебе право быть уродом, но по крайней мере я рада, что ты не совсем пропащий. Возможно, у тебя еще есть надежда.

Либби.

P. S. У меня масса вопросов.

 Джек

По телефону Кам говорит мне:

– Жаль, что ты всего этого не видел. Особенно ее физиономию, когда ты бросился на нее, вцепился и не отпускал.

Я выдавливаю из себя вялый смешок, и звук получается такой, как будто меня душат.

– Да, брат, уж наверняка она была ошарашена.

– Да она обалдела, совсем как та телка в «Психо», когда Норман Бейтс заходит к ней в душ. А что директриса сказала?

– Ой, она, зараза, чуть не до потолка прыгала. Общественные работы плюс психолог. Несколько недель.

– Вот влип.

– И не говори.

– Но оно того стоило.

– Молчи лучше – тебе-то вкалывать не придется.

Он снова смеется:

– Вот погоди, тебе полегчает. – Чудесно. – Помнишь девчонку, которую пару лет назад буквально вырезали из ее дома?

– Помню, и что?

– Так это она.

– Кто – она?

– Либби Страут. В которую ты вцепился.

У меня такое чувство, как будто мне снова врезали по зубам.

– Ты уверен? – Я стараюсь говорить таким тоном, словно мне на это совершенно наплевать, но вот в чем штука – мне не наплевать. Мне настолько не наплевать, что, кажется, я вот-вот сблюю на все эти детали от робота.

– Да уверен, уверен, – снова смеется он.

Я опять отвечаю придушенным смешком, только на этот раз он звучит еще хуже.

– Что-то мне голос твой не нравится, брат.

– Похоже, она разбила мне сердце.

– Так значит, ты ее помнишь?

– Да, помню.


Вся округа спит. Я вылезаю из окна и оказываюсь на дереве, которое служит лестницей на крышу. Карабкаюсь по нему, пока не достигаю цели, а потом иду к другому краю, что у водостока. Моя метеостанция притулилась у дымовой трубы, потрепанная и завалившаяся на бок. Когда мне было шесть лет, я упал с крыши и разбил себе голову. Машинально поднимаю руку и нащупываю шрам.

Поглаживая его пальцами, пристально смотрю на противоположную сторону улицы. Если постоять подольше и вглядеться повнимательнее, то можно увидеть зияющую дыру на том месте, где когда-то стояла фасадная стена ее дома.

Три года назад

Джек 14 лет

Мне снится, что вся улица горит. И тут я просыпаюсь от воя сирен. Лежу смирно и слушаю, как они приближаются к дому. Здесь темно, хоть глаз выколи, но потолок вдруг озаряется красными вспышками, и сирены останавливаются и смолкают. Я выскакиваю из постели и начинаю вытаскивать вещи из шкафа, снимать книги с полки, прежде чем даже понимаю, что же происходит.

Вылетев из своей комнаты, спотыкаюсь и растягиваюсь в коридоре, где слышу голос, но не вижу отца, который говорит из дальнего угла спальни:

– Это не у нас. Иди спать.

Но сон был настолько ярким, что я еще не отделался от него, поэтому продолжаю двигаться к двери. Меня обдает холодным воздухом, но ничем таким не пахнет. Ни огня, ни дыма. Я продолжаю прижимать к себе все, что успел схватить: дедушкины часы, садок, пачку бейсбольных карточек, зарядку для телефона (но без него самого). Куртку я, конечно же, прихватить забыл.

Что-то случилось в доме напротив. Вдоль него выстроились пожарные машины, «Скорая помощь» и два полицейских автомобиля. Я думаю, что там, наверное, какие-нибудь наркобароны, лаборатория по производству наркоты, а может, даже террорист. По-моему, было бы здорово, если бы у нас на улице оказался террорист, потому что городок Амос, штат Индиана, – ужасно скучное место.