– Это мой. – Ася торопливо спустилась с крыльца. Увидев мать, карапуз позволил себе выразить недовольство и громко заревел.

И вот уже всей толпой в дом – и самовар, и постные щи, еще теплые, из печки, и драники с топленым маслом…

Рядом с отцом, по правую руку, – Владимир. Он изменился. Юношеская молодцеватая красота утратила плавность, огрубела, превратившись в суровую притягательность мужчины. Каждый жест, слово, поворот головы, еще более, чем прежде, выдавали в нем офицера.

– Как же теперь ты, Володя, без армии?

– Теперь совсем не та армия. Я царю на верность присягал и своих убивать не желаю. Найду себе дело, не пропаду.

– Вот и верно! – воскликнула Маша. – Женим тебя тут…

– Хорошо бы, – поддержала дочь матушка Александра. – Пора уж, Володенька.

– Может, вы мне уже и невесту присмотрели? – прищурился Владимир.

Дочь с матерью переглянулись.

– Понятно, – покачал головой гость. – Дайте осмотреться-то… Сто лет дома не был! По лесу соскучился, по речкам нашим…

Владимир и в самом деле вскоре нашел работу – его взяли преподавателем в городское училище для мальчиков. По утрам он в саду делал гимнастику, яростно отмахивая локтями, обливался из бочки, а после шел по тихим улицам города своей военно-строевой походкой в училище. Там с первых дней своего появления Владимир поразил всех неукротимой энергией, выдумкой и авторитетом, который довольно быстро завоевал среди учеников. Первым делом Владимира стал его поход в воинскую команду, где он попросил для училища бездействующие духовые инструменты. Ему не отказали, и в городском училище начались репетиции оркестра. Он сам учил мальчишек азам музыкальной грамоты, сам расписывал партитуру для каждого инструмента, и к концу мая, когда улицы достаточно подсохли, его оркестр впервые вышел на улицу и заиграл марш. Впереди всех шел парнишка с красным флагом, а рядом вышагивал Владимир.

Когда оркестр шествовал по улицам, люди выглядывали из окон, частенько бросали дела и пристраивались позади, чтобы почувствовать то единение, которого, вероятно, не хватало городу с упразднением крестных ходов.

Сонечка Круглова долго ждала хоть какого-то знака внимания от предмета своей любви, но Владимир ограничивался вежливым кивком, не искал встреч и, казалось, с головой погрузился в работу, сделав ее смыслом существования.

Поначалу Сонечку терзала обида. Разве же она заслужила подобное отношение? Разве она не думала лишь о нем все эти годы, не просила в своих молитвах вернуть его живым и невредимым? И вот он здесь, рядом, но делает вид, что она для него ничего не значит. Возможно ли, что он все забыл, тогда как она питалась воспоминаниями и жила только ими?

Однако, наобижавшись всласть, Соня пришла к заключению, что первый шаг придется делать самой. Нужно было только выбрать подходящий момент.

Был Первомай. Школа рабочей молодежи, в которой преподавала Сонечка, вышла на маевку. Ждали лектора. Играл духовой оркестр.

Ученицы Сонечки танцевать были не обучены – лузгали семечки, расположившись на травке, и разговаривали.

Владимир дирижировал оркестром, но, вероятно, и в этом непростом деле он успел подготовить ученика. Учитель доверил парню руководство оркестром, отошел, встал у березы, закурил. Оркестр, хоть и не слишком виртуозно, но зато старательно, исполнял «На сопках Маньчжурии».

Соня, с сильно колотящимся сердцем, подошла и встала рядом. Вознесенский по-военному четко кивнул, затушил сигарету и оборотился в сторону Сонечки.

– Вы совсем позабыли старых друзей, Володя, – стараясь казаться беспечной, проговорила девушка. – Неужели несколько лет, что отделяют нас от детства, так сильно изменили… ваши привязанности?

– Отнюдь. Просто теперь, Софи, вы перестали быть тем ребенком, которого я мог учить кататься на коньках.

– Значит, дело в этом?

Владимир неопределенно пожал плечами.

– Ваши ребята неплохо исполняют вальс. Сделайте одолжение, пригласите меня танцевать.

От нее не укрылось некоторое замешательство, мелькнувшее на его лице.

Что это? Досада от ее навязчивости? Смущение перед учениками? Так или иначе, но кивком он пригласил ее к танцу, она взяла его под руку. Они вышли на середину открытой площадки, она положила руку ему на плечо. Вот когда Сонечка Круглова благословила уроки танцев, которые преподавали в женской гимназии!

Молодая листва берез кружилась перед взором, все пять куполов собора весело и одновременно торжественно проплывали в вальсе вместе с ними. Сонечка не видела никого, кроме Вознесенского. Ее щеки пылали, глаза блестели восторгом счастья, а он серьезно и вопросительно смотрел в эти глаза.

Поскольку Соня была занята переживанием важной минуты, она не заметила, как на площадке Вала появились новые лица. Леонид Матвеевич по прозвищу Кожаный привел лектора. И лектор, и Кожаный не без интереса наблюдали за вальсирующей парой, причем на лице представителя власти легко читалось явное неодобрение. Оно усилилось, когда оркестранты, вместо того чтобы завершить произведение, продолжили его по второму кругу. Виной тому являлся вошедший во вкус дирижер.

Вознесенский и Сонечка кружились в вальсе, тогда как работницы праздно сидели на травке, а лектор был вынужден ожидать тишины.

Кожаный в раздражении подошел к мальчишкам, что-то сказал дирижеру, музыка смялась и иссякла.

Вальсирующие остановились. Вознесенский галантно предложил партнерше руку и проводил туда, где ее давно ожидали.

– Вы, товарищ Круглова, сюда танцевать пришли? – нарочно не замечая Вознесенского, поинтересовался Кожаный.

Владимир напрягся, собираясь ответить, но Сонечка опередила его:

– Какой вы, однако, скучный, Леонид Матвеич. Начинайте лекцию, мы уже заждались.

Лектор прокашлялся и приступил к изложению коварных замыслов Антанты.

– Вы так смотрите на меня, гражданин Вознесенский, будто собираетесь вызвать на дуэль, – усмехнулся Кожаный, снизу вверх поглядывая на Владимира. Его неимоверно раздражала способность последнего даже в поношенном френче выглядеть безупречно и молодцевато. Вот уж чего не умел Леонид Матвеевич, так это щегольски носить одежду. Кожаная тужурка не добавляла ему очарования, штаны пузырились на коленях, и сапоги, недавно реквизированные в одном поместье, успели натереть мозоль.

– Вы не слишком вежливы с дамой, – заметил Владимир, повернулся и направился к своим воспитанникам.

– Дамы закончились, господин Вознесенский! – прошипел ему в спину Кожаный. – Теперь есть товарищи женщины! И вам лучше с этим считаться.

Кожаный мог бы еще много чего сказать оппоненту, но тот дал негромкую команду воспитанникам, мальчики взяли инструменты, быстренько построились и дружно двинулись к выходу.

На торговой площади они заиграли бравый марш, и Леонид Матвеевич видел, как босоногие пацаны, бросив лапту, пристроились в конец колонны и маршируют, стараясь не отставать.

Сонечка ходила на занятия в свою школу мимо городского училища и частенько слышала, как репетирует оркестр. Возвращалась она довольно поздно и однажды, проходя мимо подъезда училища, заметила боковым зрением, как оттуда вышел Владимир. Она шла и улыбалась, зная наверняка, что он догонит ее. Так и вышло. Они продолжили путь вместе, и разговор сложился сам собой, легко, как это бывало прежде. Они говорили каждый о своих учениках, о достижениях и неудачах. Дойдя до Вала, не захотели расстаться и прошли дальше, к реке. Сели на берегу на траву.

– Как я мечтала: вот закончится война, и мы всей компанией снова поплывем в Бужениново, – сказала Сонечка.

– Я тоже часто об этом думал, – признался Владимир, и Сонечка воспряла духом.

– У нас в субботу в клубе благотворительный спектакль. Вы придете?

Вознесенский покачал головой:

– По выходным меня в городе не удержишь. Я ведь рыбак и охотник. К тому же на войне, в землянках, в тесноте и не всегда приятном обществе, возникало дикое желание одиночества. Больше всего мечтал вернуться и с удочками, одному, куда-нибудь подальше, в заводи, в наши с Алешкой места… Не могу без нашего леса. Омут у старой мельницы даже снился.

Нельзя сказать, чтобы Сонечка не была озадачена таким ответом. Она крутила его слова и так и этак и, вконец измучившись за следующий день, пошла к больнице, чтобы встретить Асю после работы.

– Может быть, я какая-то не такая? – едва сдерживая слезы, плакалась она. – Скажи, почему он так холоден со мной? Я думала, может, у него кто-то есть, но Маша говорит, он не получает писем. А здесь… здесь бы я узнала. Инна! Я так несчастна!

– Знаешь, Софи, я думаю, Владимир еще не освоился в новом качестве. Он присматривается, выжидает… Переменилась вся его жизнь, он, я думаю, страшно переживает свой уход из армии. Дай ему время.

– Время! Инна, милая, я столько ждала и снова – дай время?! Он красивый, он на виду… Найдется такая, которая окажется проворней меня, и тогда что? Я не переживу. Это любовь всей моей жизни.

– В таком случае, Софи, сама будь… проворней.

– Но как?

– Ну уж это ты сама подумай – как! – улыбнулась Ася. – Ну объяснись с ним…

В то время, когда у больницы происходил этот девичий животрепещущий разговор, в городском училище мальчиков проходила проверка.

В кабинете директора просматривал бумаги средних лет мужчина в пенсне. Перед ним сидел Владимир Вознесенский и молча ожидал. Он уже рассказал вкратце о своей деятельности в училище, после чего директор, извинившись, вышел, оставив молодого преподавателя с проверяющим наедине.

– Музыка, конечно, хорошо, Владимир Сергеевич, – не отрываясь от бумаг, произнес чиновник. – Однако вы делаете упор на военные марши, тогда как политика молодого государства – конец позорной войне.

– Марши – самый удобный материал для оркестра, – без запинки ответил Вознесенский. – К тому же у нас в репертуаре имеются и вальсы… Но ведь это только начало!

– Правда ли, Владимир Сергеевич, что вы ввели в классах строевую подготовку?