– А привидения в замке живут? – интересовалась Сонечка, не забывая поглядывать в сторону старшего Вознесенского.

– Думаю, через пару столетий непременно заведутся, – успокаивал Лев. – Пока же здесь даже хозяева не живут. Работы еще много.

Девочки кокетничали, мальчики старались блеснуть умом. Ася отошла к деревьям и издали смотрела на архитектора. У него были изящные тонкие кисти. Когда он рассказывал, то ловко помогал себе руками, словно рисовал в воздухе.

Потом, расположившись прямо на траве, ели форель и пироги матушки Александры, привезенные с собой. Когда уходили, Владимир, по праву старшего, пригласил архитектора в город.

– Наш город небольшой, но по-своему красивый. Словами это не расскажешь, нужно увидеть.

– Непременно побываю, – пообещал Лев.

Он помог оттолкнуть лодку от берега и долго стоял на берегу, на фоне своего величественного творения – дома-замка с готическими шпилями.

Несколько дней после прогулки в Бужениново Ася сторонилась подруг, задушевных разговоров и вообще людей. Ей вдруг полюбилось бывать одной, уходить к реке, молчать и смотреть на воду. Ее стала раздражать Эмили, старающаяся всюду увязаться следом. Подруги обижались, но объяснить свое состояние она не могла.

Как-то утром фрау Марта попросила Асю сходить за маслом на мельницу. Эмили тут как тут:

– Можно, маменька, я с Асей?

Ася едва раздражение сдержала. Взяла кувшин и пошла нарочно быстро, зная, что через пару шагов у нежной Эмили начнет колоть в боку и она примется ныть и умолять идти помедленнее.

«И зачем она везде за мной таскается? – сердито думала Ася, нарочно большими шагами отмеряя мощеную дорогу главной улицы. – Наверняка влюбилась в Алешку Вознесенского – думает, что мы теперь пойдем по Троицкой мимо их дома. А я вот возьму и нарочно пойду в обход!»

Эмили семенила за ней следом, не жалуясь и будто бы не замечая, что идут они более длинной дорогой, чем обычно.

Уже вышли за город, дальше начинались березовые аллейки, где можно поискать грибы. И раньше, бывало, когда за маслом отправлялись большой компанией – с няней Маришей, Анной и Фридой Карловной, здесь обязательно делали привал, искали грибы, съедали бутерброды, а затем уже отправлялись дальше.

Теперь же Ася нарочно не останавливалась, шла, сердито насупившись, пока не заметила, что идет одна.

Она оглянулась. Эмили сидела на поваленной березе и плакала.

Конечно, этого и следовало ожидать. Устала, разнюнилась. Нечего было и увязываться!

Пришлось вернуться и сесть рядом.

– Устала?

Эмили отрицательно покрутила головой. Она выглядела совершенно несчастной.

– Что случилось?

– Ася! Мне так плохо! Мне так одиноко!

– Ты скучаешь по Анне?

– И это тоже. Но теперь все не так! – Глаза Эмили покраснели, и стало еще заметнее, что ресницы и брови совершенно белые. Волосы выбились из-под шляпки, прилипли к мокрой щеке. – Папенька больше меня не любит, Фриду Карловну уволили, будто все мы были в заговоре с Анной!

Плач Эмили перешел в настоящие рыдания, Ася обняла ее, не зная, чем утешить. Эмили права, в доме Сычевых все изменилось с замужеством Анны.

Но для Аси, поглощенной своими переживаниями, эти изменения не оказались столь болезненными, как для Эмили.

– Ты ведь не слишком любила Фриду Карловну? – рассуждала Ася, обнимая подругу. – А к Анне ты можешь поехать в гости.

– Ничего не вернешь, Ася! Все теперь не так! Все по-другому… Я очень любила папу. А он так жестоко поступил с Егором! Ведь Егор не виноват, Анна сама, ты же помнишь?

– Ты для этого пошла со мной на мельницу? – догадалась Ася. Было совершенно ясно: Эмили все еще надеется, что Егор действительно работает на мельнице. Тогда мир для нее окажется не таким ужасным и равновесие его восстановится. Но Ася поймала себя на мысли, что в отличие от Эмили не питает подобных иллюзий.

Держась за руки, как прежде, они прошли большой мост через Учу, миновали маленькую, в два дома, деревушку Стряпово и вышли на мельницу.

Их встретил непрерывный шум воды высокой плотины. Вода растекалась на два желоба, из них падала на деревянные колеса, а те медленно вращались. Мукомольная мельница соединялась с маслобойкой.

Девочки вошли в помещение маслобойки, где гудели и постукивали жернова, глухо и тяжело ударял пест, бьющий льняное семя. Туда-сюда сновали люди, покрытые мучной пылью. Впрочем, все предметы здесь, как снегом, были припорошены мукой.

Большой белый мельник с белыми усами и бородой взял у Аси кувшин, подставил под струю масла, текущую из-под песта.

Назад она приняла кувшин теплый, с приятно ароматным льняным маслом.

Девочки вышли на улицу. Сбоку мельницы был устроен въезд под ее крышу.

Лошадь с возом въезжала по нему, а работник готовился принять у заказчика мешки с зерном. Увидев, что барышни не уходят, а ждут чего-то, работник повернулся к ним и вопросительно мотнул головой.

– Нам бы Егора, – осторожно попросила Ася.

Парень свистнул и прокричал куда-то наверх:

– Эй, Егорша!

Из-под навеса высунулась кудлатая голова. Она принадлежала мальчику лет десяти. Как и все вокруг, голова эта была усыпана мукой и напоминала голову рождественского сахарного ангелочка в лавке Кругловых.

– Чего надо?

Девочки дружно покачали головой.

– А других Егоров у нас нету!

И работник принялся снимать мешки с зерном.

Возвращались большой Даниловской дорогой мимо кузниц и острога.

Не сговариваясь, девочки свернули к острогу и подошли совсем близко.

Тюрьму в Любиме почему-то называли тюремным замком. На замок это двухэтажное каменное здание могло походить разве что высоким забором, напоминающим укрепления крепостей. Больше ничем. С одного боку на крыше даже торчал небольшой купол тюремной церкви. Из рассказов отца Эмили знала, что это последний любимский городничий, предшественник отца, бывший военный, на собственные средства устроил при городской тюрьме церковь и всегда следил, пока жив был, чтобы она ни в чем не нуждалась.

В будке возле полосатого столба сидел часовой с ружьем.

Ася с Эмили обошли острог кругом. В зарешеченных окнах мелькали чьи-то лица, но разглядеть их было невозможно. Представить за этими мрачными стенами добродушного Егора было еще труднее. Эмили выглядела совершенно подавленной.

– Мы сейчас подойдем и спросим, – решительно заявила Ася и отдала подруге кувшин.

Часовой в будке разомлел от жары. Осоловелыми глазами он пялился на барышень, что-то требующих от него.

– Не могу знать, барышни, не положено, – вяло отмахнулся он.

– Нужны деньги, – шепнула Ася, и Эмили извлекла из своей сумочки пятак.

Пятак перекочевал в будку, и часовой велел ждать.

Они раз пять обошли вокруг острога, прежде чем получили ответ на свой вопрос.

В остроге Егора не было, более того, он туда никогда не поступал.

– Что же с ним стало? Как ты думаешь, Ася? Он… жив?

Ася не знала, что ответить Эмили.

Вопросы копились, и было немыслимо от кого-то добиться ответов. Ужасно хотелось ругаться теми грубыми словами, которыми ругался пьяный кузнец.

Почему, почему от детей все скрывают? Будто то, что голова будет пухнуть от вопросов, может от чего-то оградить! Какой противный, невыносимый возраст, эти тринадцать лет! Как пережить их, куда от них деться?

Никогда прежде Ася не замечала в себе такого скопления дурных мыслей. Она словно разделилась надвое и не могла совладать с той, новой, Асей, которая мучила и удивляла. Это состояние, охватившее ее по дороге с мельницы, не покидало до воскресенья, когда пришло время идти к обедне.

Они с Эмили посещали разные церкви. Эмили вместе с Петером и Гретой стояли службу в соборе, куда ходили состоятельные жители города – купцы, чиновники и дворяне. Ася ходила в Троицкую, что на рву.

Она любила эти моменты, потому что именно здесь она могла что-то сделать для своей мамы. А именно – поставить свечку перед распятием и написать записочку «за упокой». Еще она любила стоять перед иконой «Нечаянная радость» и плакать. Она плакала не от горя, обиды или еще почему. Просто так. И еще она ходила сюда из-за отца Сергия. И подозревала, что многие ходят сюда, чтобы послушать, что он скажет на проповеди. Казалось, он знает ответ на любой вопрос.

Пожарный, молочница, пастух, купец, нотариус и бывший царский повар, а также городская нищенка Скорлупка со свечами в руках ожидали начала службы. Там, в алтаре, за Царскими вратами, уже началось священнодейство. Были слышны отдельные фразы, произносимые строгим голосом священника. Сквозь узоры на вратах она видит, как на звездицу (два металлических полукружия крест-накрест), кладутся «воздуха» – три плата из парчи.

Выходит дьякон с кадилом. Сейчас он полон достоинства и важности, будто и не бегал никогда с мальчишками за бумажным змеем. Посторонние мысли немного мешают настроиться на молитвенный лад. Бужениново, птица, незнакомец, острог, пропавший Егор, разговоры с Эмили, мысли о собственном теле и его изменениях…

В церкви происходит легкое движение, которое чуть колеблет пламя свечей. Кадило, раскачиваясь, наполняет храм благовонием.

Появление отца Сергия на амвоне все преображает.

Батюшка начинает молитву. Его глаза охватывают пространство церкви. Кажется, каждое слово он предназначает именно тебе.

Вступает хор, и вот уже ощущается легкий молитвенный трепет души. Благодарственная молитва самая чистая и прекрасная. Асе все понятно в ней. Никто ни о чем не просит Бога. Все благодарят за то, что имеют.

Ася тоже искренне благодарит – за то, что она живет в теплом доме, учится, имеет друзей. Скорлупке, например, гораздо хуже приходится. Она вынуждена стоять на паперти и просить подаяние. Бог щадит гордыню Аси, не заставляет просить.

В церкви было много знакомых: учителя из гимназии, городовой, половой из чайной Кругловых, портниха, торговка из рядов. Все они благодарили за то, что имели.