— Придет день, когда тебе захочется держать на дистанции этого вундербоя, — предупреждала она. — Мне он тоже нравится, но я никогда не была в него влюблена.

— Я в него совсем не влюблена! Мы друзья.

На это я обычно получала ее пронзающий взгляд.

— Срабатывает отлично! У тебя есть верный слуга, у него — поклонница.

Я думаю, что узы дружбы, связывающие нас с Уэнди, для нее начали постепенно слабеть. К счастью, учеба практически не оставляла Уэнди времени для таких разговоров. Она слишком много работала над сценическим освещением для спектакля «В ожидании Годо». Прожектора, цветофильтры и провода не позволяли ей погрузиться в нашу домашнюю драму.

Выдался прекрасный зимний день, и мы с Флейшманом выкатились в город, как двое подростков, решивших поиграть в хоккей. Сначала направились в Сохо, где обзавелись новыми прическами, потом двинулись по запруженным толпой улицам, заходя в магазины и выходя из них, покупая обувь и всякие безделицы, решительно сводя к нулю щедрое пожертвование, полученное фондом Флейшмана. Я купила несколько вещичек, совершенно мне ненужных, и приняла несколько подарков от Флейшмана, включая оплату услуг парикмахера, без особых протестов. В конце концов, обычно я была главной добытчицей.

Когда мы подошли к Юнион-сквер, Флейшман удовлетворенно вздохнул. Я могла сказать это за него: не было на свете более счастливого человека, потратившего наконец все свои деньги, до последнего десятицентовика. Но новый десятицентовик всегда ждал за углом. Бедность была для Флейшмана явлением временным.

— Оставшихся денег как раз хватит на обед и на билет до Бруклина.

— Я думала, мы не будем есть до понедельника, — напомнила я.

— Но после шопинга… я умираю от голода! — заверещал он.

Флейшман не любил чего-то себя лишать.

— Ладно, — смилостивилась я, — но уже потом…

Посмотрим правде в глаза. Я тоже не любила чего-то себя лишать.

И мы направились в индийский ресторан, который нравился нам обоим.

Уселись в кабинке, окутанные запахом карри, — Флейшман со стаканом вина, я — с чашкой чая, и, пожалуй, впервые с того момента, как отправились за покупками, расслабились.

Флейшман удовлетворенно откинулся на спинку, пригубил вина.

— Знаешь, что я тебе скажу? Твой фантастический успех в поиске работы пробудил во мне честолюбие. Вдохновил на новые свершения.

Я повернулась к нему:

— Собрался искать работу?

Он встревожился.

— Что? Зачем? У меня есть работа.

— Постоянную работу, — уточнила я. «На которую нужно ходить».

По его телу пробежала дрожь.

— Я по-прежнему чувствую, что оставлю след в этом мире своим творчеством. Я не отказался от намерения закончить «Ты пожалеешь»!

Я застонала.

— А я так надеялась, что отказался.

Мы это уже проходили.

— Пьеса не о нас с тобой, — заверил он меня, должно быть, в сотый раз.

— Нет, конечно. Ты в пьесе идеальный, я — карикатурная.

— Отнюдь. В сравнении с тобой Рамона — карикатура. У тебя с ней лишь некоторые общие черты. Я писал ее не только с тебя. Рамона — образ собирательный.

Не верьте его словам: этой героиней была я.

Но с другой стороны, сомнения возникали. Потому что женщина была до безобразия обыденной, да еще и брюзгливой. Относилась к тем занудам, которые полагали, что в каждом споре рождается истина, и сыпали выражениями вроде «у каждого свои недостатки» (я так никогда не говорила). Бойфренд, с его душой свободного художника, начинает понимать, что отталкивает его от этой девушки, к которой он вроде бы привязан: она не верит в него и сдерживает его феноменальный творческий потенциал из подсознательной ревности.

Все это я почерпнула из первого действия.

Я не хотела бы показаться неблагоразумной. Знала, что писатели должны переносить на бумагу какие-то свои наблюдения из реальной жизни. Но в этой пьесе Флейшман зачерпнул из реальности слишком много. И что мне оставалось делать? Отобрать у него компьютер? Наверное, я могла бы топнуть ножкой, но с запретами у меня проблемы. Опять же, следует признать, — я испугалась. Мне нравилось иметь Флейшмана в друзьях, пусть этим все и ограничивалось, не хотелось отдалять его от себя.

Меня успокаивала уверенность в том, что пьесу он никогда не допишет, а если и допишет, не видать ей света рампы. Пробиться на сцену было куда труднее, чем мы предполагали, когда учились в нашем маленьком колледже в Огайо. Уэнди решила продолжать учебу и успешно продвигалась по выбранному пути, но Флейшман твердо заявил, что он свое отучился.

— Я рад, что ты вдохновился. — Мне хотелось поддержать друга — может, он вдохновится сочинить что-то еще.

Он поднял стакан с дешевым бочковым вином:

— За новые начала.

Я чокнулась с ним чайной чашкой.

Флейшман вновь откинулся на спинку диванчика, мечтательно вздохнул, зачаровав меня взглядом.

— Не знаю, что бы я без тебя делал.

Я нервно хохотнула.

— Тебя послушать, так ты или готовишься получить «Оскара», или податься за моря.

— Иногда меня это поражает. Мы так давно дружим.

— Целых шесть лет.

— Разве это не долгий срок?

— Вся жизнь… если б нам было по шесть…

Он пожал плечами:

— Я ни с кем так долго не дружил, и, что самое удивительное, наша дружба выдерживает испытание временем. Много бывших бойфрендов остались тебе друзьями?

Мне пришлось признать — только он.

— И ты — единственная бывшая герлфренд, с которой я продолжаю общаться. Если вижу других, поскорее ныряю на боковую улочку или перехожу в другой проход в магазине, чтобы избежать встречи.

— Я польщена.

— Полагаю, разница с остальными в следующем: мы всегда знали, что, сойдясь, допустили ошибку.

Я промолчала, подумав: «Неужели знали?»

Он пояснил:

— Все равно как в старом «Шоу Дика ван Дайка»[25], если бы Роб убежал с Салли.

Я начала смеяться, но смех тут же застрял в горле. Мне совершенно не нравилось сравнение.

И потом, а если бы Роб убежал с Салли? Что в этом было бы такого ужасного? Конечно, она не была Мэри Тайлер Мур[26], но умела шутить, петь. Подумайте о том, много ли радости видел Роб в жизни. В «Шоу Алана Брейди» они все время смеялись, а вот дома его ждала суета и головные боли, няньки и маленький Ричи (Салли никогда не оставила бы его с маленьким Ричи).

Флейшман щелкнул пальцами.

— Ребекка!

Из «Шоу Дика ван Дайка» я вернулась в настоящее.

— Да?

— Ты собралась защищать Салли, не так ли?

Я подавилась чаем.

— Ладно, я тебя поняла. Мы не собирались быть такими, как они.

— Точно. Большинство людей тоже не собираются. Чудо в другом. Мы поняли, что это большая ошибка, до того, как задели чувства друг друга.

— Точно, — кивнула я.

Когда обед подходил к концу, Флейшман взглянул на часы и чуть не опрокинул стакан с водой — так энергично махнул рукой, подзывая официанта.

— Что случилось? — спросила я.

— Я должен вернуться.

Я нахмурилась:

— Куда?

— Домой. У меня свидание.

Вот она, дружеская близость. Я скрипнула зубами.

— Правда? С кем?

— Женщина с работы. Дори. Она выставляет картину в какой-то галерее, но я думаю, что это скорее кафетерий, чем галерея. Наверняка какая-нибудь мура, но я обещал пойти. — Он пожал плечами. — Дори вообще-то не в моем вкусе, она робкая и неуверенная в себе, но по какой-то причине прониклась ко мне доверием.

Я допила чай, давно уже остывший. Флейшман частенько встречался с женщинами по уикэндам. Я тоже ходила на свидания, но не так часто (если честно, гораздо реже). И однако всякий раз, когда он говорил, что куда-то с кем-то идет, я чувствовала, как в меня вонзается маленький нож.

И еще я слышала предупреждающий голос Уэнди.

Но игнорировала его. Как выразился Флейшман, ему и мне повезло: мы поняли, что это большая ошибка, до того, как задели чувства друг друга.


В мой первый рабочий день (как будто могло быть по-другому) шел дождь. Жуткий ливень, под которым невозможно не промокнуть. Я надела бесформенное всепогодное пальто поверх одного из костюмов Наташи Флейшман. От «Шанель», очень элегантного. Потом схватила самый большой зонт, какой только смогла найти, и по лужам зашлепала на Манхэттен. Когда идет дождь, в подземке отвратительно. Даже если в вагонах не жарко, слишком уж много мокрых тел в ограниченном пространстве — это давит на психику. И в толчее как-то не верилось, что меня ждут великие свершения, о которых несколькими днями раньше вещал Флейшман.

Спеша к зданию, в котором располагалось издательство, я прошла сквозь облако табачного дыма и услышала, как кто-то окликнул меня. Повернулась. Рита, мой новый босс, стояла под клетчатым зонтом, окутанная клубами табачного дыма.

Чтобы перекрыть шум дождя, говорить ей приходилось громко.

— Не слишком ли ты рано? — Теперь она могла позволить себе перейти на ты.

— Первый день, — призналась я, хотя и представить не могла босса, который бы жаловался, что подчиненные приходят на работу вовремя. — Я хотела произвести хорошее впечатление.

Рита закурила новую сигарету. Выглядела она озабоченной.

— Надо бы показать тебе, где у нас что…

— Я смогу найти свой кабинет, — заверила я, хотя и сомневалась в этом. В памяти остались только коридорные лабиринты.

Рита тормознула проходившую мимо женщину.

— Андреа! — Еще одна прячущаяся под зонтом фигура замерла, не добравшись до желанной двери. — Это Ребекка Эббот. Сегодня начинает у нас работать. Сможешь устроить ей экскурсию?

Андреа и я оглядели друг друга. Я увидела черные вьющиеся волосы, римский нос, рот с опущенными уголками. Андреа была высока ростом и, должна отметить, несколько устрашающего вида.