Дети, никогда не покидавшие Парижа, с изумлением созерцали невиданные картины жизни южного города. Дышащие жаром каменные плиты площадей и тут же – узкие тенистые улочки; слегка дрожащий от зноя воздух, обжигающее солнце, а рядом – прохлада великолепного водного пространства; ряды лавок, навесов, толпы людей на рынках, шум и теснота в порту и в то же время – ощущение небывалой свободы.

Розали молча озиралась вокруг, так, словно попала в какое-то сказочное царство. Она ни на секунду не выпускала руки Элианы, и женщина старалась идти, примеряясь к ее шагу. Зато Андре неутомимо стремился вперед. Он первым скинул куртку и башмаки и закатал рукава рубашки, обнажив по-мальчишески тонкие смуглые руки. Он настороженно и в то же время пытливо всматривался в незнакомый мир – здания, лица людей, природу, – охваченный жаждой новизны, желанием познать жизнь. Андре не походил на Ролана, чья душа казалась распахнутой миру, светлой, как солнечный день, он был более замкнутым, сдержанным, скрытным, и в то же время в его сердце жил, готовый разгореться в любую минуту, пронзительно-жаркий огонь безрассудства. И, зная об этом, Элиана молила Бога о том, чтобы на жизненном пути ее среднего сына не случилось никаких революций и войн.

И только Морис оставался равнодушным к тому, что видел. Ему не нравились шум, жара, пыль, он устал и успел проголодаться. Утром дети дружно отказались от завтрака, и Элиана не настаивала. Они лишь попили воды у колодца, а потом еще раз – из фонтанчика на площади.

Конечно, путешествие в дилижансе от самого Парижа было весьма утомительным, но женщина понимала, что причина недовольства Мориса кроется в другом. До недавнего времени мальчики постоянно держались вместе, их объединяли общие интересы, игры – тогда они оба были детьми. Но потом Андре внезапно сильно вытянулся, окреп и из ребенка превратился в подростка. Ранее не слишком заметная разница в четыре года теперь начала сказываться на их взаимоотношениях. Одиннадцать и семь – совсем не то, что одиннадцать и пятнадцать. В то же время Элиана поневоле стала уделять младшему сыну гораздо меньше внимания, чем прежде, – в основном из-за болезни Ролана. А потом – эта история с Бернаром, тревоги о будущем семьи…

Вот и сейчас мальчик шел один, раздраженно отбрасывая ногой попадавшиеся на пути камешки. Элиана вела за руку Розали, а в другой несла саквояж, Андре же двигался быстрее Мориса, к тому же он был так увлечен путешествием, что не имел никакого желания болтать с младшим братишкой. И вообще, теперь он охотнее разговаривал с матерью или Аделью, которая была старше его всего на два года. Внезапно Розали замедлила шаг и сказала:

– Мама, мне в туфли набился песок.

Элиана поставила саквояж на землю и принялась помогать девочке. Морис долго поджидал их, а потом обиженно выкрикнул:

– Скоро вы там?! Мне уже надоело стоять на месте! Я устал и хочу есть.

Розали бросила на него взгляд из-под полей соломенной шляпы, скрывавшей от солнца ее нежное белое личико, и ничего не сказала, а женщина ответила:

– Потерпи. Не жалуйся. Мы тоже устали.

Наконец они выбрались из лабиринта белых стен, исчерченных светом солнечных лучей и тенью деревьев, образующих над головой похожий на толстую сетку зеленый навес, и остановились на площади.

Удивительный летний день утопал в объятиях сказочно-чистой синевы моря и небес, на которых застыли легкие, серебристые, будто нарисованные облачка. Отсюда были хорошо видны прибрежные скалы, столь ярко озаренные ослепительным светом, что казалось, будто они покрыты снегом, а на их склонах – маленькие домики, похожие на ракушки, прилепившиеся к поверхности подводных камней.

На самом берегу, на мокром шелковистом песке, дремали рыбацкие лодки, а воды залива рассекало множество кораблей, поражавших взор рядами взмывавших ввысь гордых мачт и белоснежных парусов.

Элиана усадила Розали и Мориса на позеленевшую каменную скамью, стоявшую в тени огромного платана, и велела немного подождать.

– А мы с Андре пока разузнаем, где можно перекусить.

– Я тоже пойду, – упрямо ответил Морис.

– Но Розали устала, а я не могу оставить ее одну. Мальчик нахмурился и демонстративно отвернулся от сестры.

– Ты плохо себя ведешь! – строго заметила Элиана.

– Сиди здесь! – решительно приказал брату Андре.

– А ты помолчи! – сердито огрызнулся тот.

Лицо Элианы помрачнело. Она сдвинула брови, но ничего не сказала. Потом ласково заговорила с Розали.

– Не беспокойся, дорогая, мы скоро приедем. А ты тем временем немного отдохнешь.

Они с Андре довольно быстро отыскали уютное и чистое кафе и повернули обратно, но тут Элиана, не удержавшись, решила на минутку заглянуть в чудесную, пленительно-изящную итальянскую церковь, украшенную легкими стройными колоннами, тончайшей работы капителями, скульптурами и мозаикой. В отличие от навевающих печаль, тянущихся ввысь строгих готических соборов Парижа, прохладный полумрак этого храма действовал успокаивающе, пробуждал особые глубокие размышления, усыплял тревогу. Таинственная игра красок, совершенство пропорций, удивительная гармоничность линий…

Женщина заметила, что и Андре стоит как зачарованный, разглядывая изображения святых. Ну да, конечно, ведь даже Бернар, вдоволь хлебнувший правды жизни, никогда не переставал верить во что-то чудесное, преклоняться перед мистическим, любоваться прекрасным.

Сами того не желая, они задержались в церкви дольше, чем предполагали, и когда Элиана вернулась на площадь, то увидела, что Розали спокойно сидит на прежнем месте, но Мориса нигде нет.

Женщина испуганно оглянулась. Кругом дома, зелень, люди, тележки с фруктами и овощами, привязанные к деревьям лошади и… никого.

Она подбежала к Розали.

– А где Морис? Куда он ушел?

– Не знаю, – сказала девочка. – Я и не заметила, как он исчез. Элиана метнулась туда-сюда. Напрасно!

– Давай я поищу его, мама! – предложил Андре.

– Нет-нет! Ты останешься здесь, с Розали, – решительно произнесла женщина. – Я найду его сама. Не хватало, чтобы еще кто-нибудь потерялся.

Она уже забыла, что чувствуешь, когда внезапно кого-нибудь теряешь, когда вдруг происходит то, чего никак не должно было произойти: все внутри опускается, придавленное свинцовым, сковывающим мысли страхом. Человек словно ничего не слышит и не видит, только чувствует частое и неровное биение сердца в груди.

Элиана пошла сначала в одну сторону, потом – в другую, поминутно расспрашивая прохожих и убеждая себя в том, что с мальчиком не могло случиться ничего плохого.

Наконец, приблизительно через полчаса после начала поисков, она обнаружила его в одном из окружавших площадь, тихих, тенистых, зеленых двориков – он мирно сидел на скамье с таким видом, будто только и ждал, что его вот-вот найдут.

Элиана испытала столь сильное облегчение, что вместо упреков была готова осыпать Мориса поцелуями, но, поразмыслив мгновение, заглушила в себе вспышку невольной радости и, подойдя к мальчику, спокойно и сурово произнесла:

– Что ты себе позволяешь! Почему ты здесь? Как ты мог оставить Розали! Посмотри на меня!

Морис взглянул на мать, и Элиана вздрогнула, увидев, что он смотрит на нее ее же глазами.

– Почему ты молчишь? – сказала она. – Я же с тобой разговариваю!

Но мальчик надулся и не отвечал. Когда женщина протянула руку, желая коснуться его плеча, он отодвинулся в сторону.

– Не надо, я уже не маленький! Тем более ты все равно меня не любишь, да никогда и не любила!

Элиана почувствовала внезапную тяжесть в ногах, а в висках – странный холод. Она присела на скамью рядом с сыном и тихо спросила:

– Почему ты так говоришь, сынок?

Он пожал плечами.

– Ты любишь других, а обо мне и думать забыла. – И, помолчав, прибавил: – Вот папа – тот всегда помнит обо мне. И тетя Дезире, и дядя Эмиль!

Это прозвучало совсем по-детски, и Элиане пришла в голову спасительная мысль: Морис говорит то, что в минуты обиды хотя бы раз в жизни произносит любой ребенок. Она оглянулась вокруг и вдруг поняла, что этот солнечный день, играющее красками жизни настоящее и сидящий рядом мальчик, ее сын, не имеют никакого отношения к прошлому, к тому, что случилось много лет назад. Те страшные, неприятные воспоминания давно уже умерли в ней, осталась лишь любовь, любовь к своему ребенку – непреодолимое прекрасное чувство.

Элиана пригляделась к Морису. Мальчик был очень красив: темно-русые волосы лежали блестящими кольцами, на щеках пылал нежный румянец, светло-карие, обрамленные черными ресницами глаза ярко блестели. И ей со стыдом подумалось, что одиннадцать лет назад она чуть было не оставила это сокровище у монахинь, едва не вручила его судьбу неизвестным людям, каким-то чудом не потеряла его навсегда. В эти минуты женщина чувствовала то, что обычно чувствует человек, пробуждаясь после кошмара: остатки страха и в то же время радость – оттого, что все это случилось во сне.

– Я знаю, что ты уже вырос, но ведь нас же никто не видит! – звенящим голосом произнесла Элиана и крепко обняла сына. – Прости меня, мой мальчик, если я чем-то тебя обидела! И, пожалуйста, больше не пугай меня так! И не говори, что мама тебя не любит! Конечно, ты устал, но нужно сделать над собой последнее усилие, милый, а потом, когда мы прибудем на Корсику, ты сможешь отдыхать сколько пожелаешь!

Когда они, держась за руки, вернулись на площадь, все было улажено. Элиана никогда не предполагала, что ей придется заново открывать дверь своим чувствам, еще раз себя проверять.

Она, Бернар, дети… Ей не верилось, что они соберутся вместе, наконец-то станут настоящей семьей!

Элиана думала об этом и поздним вечером, когда стояла на палубе корабля, корабля, который шел вперед, прямо в распахнутые ворота ошеломляющей южной ночи, мирно покачиваясь, словно на огромных пружинах. Какое-то время еще были видны вереницы береговых огней, а потом и они пропали вдали. Последний проблеск света на западе погас, осталась лишь алмазная россыпь звезд на темно-синем бархате неба, мутноватое, заколдованно неподвижное сияние луны и серебристые блики на черном зеркале воды.