Женщина согласилась. Глядя на Поля, она почему-то сразу вспомнила глаза Максимилиана, когда он смотрел на Адель.

…Элиана быстро шла по улице, мысленно посылая городу, который помог ей выстоять в трудные времена, был утешителем ее сердца и оплотом души, последний привет. Она сравнивала эти минуты с моментом, когда человек любуется бабочкой, усевшейся на цветок, – чем-то удивительным, легким, неповторимым, на секунду ворвавшимся в жизнь, чтобы затем вновь исчезнуть. Ведь если ей не удастся освободить Бернара, она никогда уже не сможет смотреть на мир тем взглядом, каким еще способна смотреть сейчас.

И вот она очутилась в мрачном каменном коридоре, ведущем к камере, где содержался Бернар. Ее сопровождал молчаливый охранник.

Элиана обратила внимание, что в проходе было довольно темно. Сколько времени понадобится, чтобы покрыть расстояние от одного конца коридора до другого? Не более трех минут. Только бы надзирателю не пришло в голову заговорить на обратном пути!

Охранник подвел женщину к решетке.

– Вы можете поговорить с осужденным, мадам.

– Мне нельзя войти внутрь? – спросила Элиана, поворачиваясь к нему и устремляя на него полный изумления, упрека и скорби взгляд своих больших карих глаз. Неужели вы мне в этом откажете? Мне и человеку, отдавшему полжизни делу служения Франции!

Женщина постаралась произнести последние слова как можно тверже. Она ощущала невероятное напряжение.

Казалось, все ее существо состояло из одних только голых нервов.

– Если вы боитесь, что я принесла что-то острое, можете меня обыскать.

– В любом случае отсюда нельзя бежать, мадам. Хорошо, пройдите внутрь. В вашем распоряжении четверть часа.

Пока он запирал дверь, Элиана сказала:

– Не могли бы вы оставить нас одних?

Охранник что-то буркнул в ответ, но когда женщина вошла в камеру, удалился за поворот.

Бернар молча ждал по ту сторону решетки. Взглянув на него, Элиана поняла: он многое передумал за эти дни и внутренне подготовился к тому, что его ждет.

Он спокойно приблизился к ней и положил руки на ее плечи.

– Элиана!

И… вдруг ему показалось, что он видит ее прежней. Затаенная страсть в соединении с искрой романтической мечтательности во взгляде, грациозная порывистость движений… Да, верно, в ее глазах не слезы, там… словно пляшут отблески пламени факела, освещавшего каменный коридор. Что это с ней?!

– Подожди. У нас еще будет время поговорить. А сейчас раздевайся!

Она рванула его за одежду.

Бернар изумленно смотрел на нее. Его губы тронула неуверенная улыбка.

– Что ты задумала?

Он увидел очень близко ее глаза, коралловые губы… Элиана молча откинула капюшон – ее белокурые волосы были повязаны черным платком; потом расстегнула накидку, сбросила с плеч и, быстро оглянувшись, рывком сняла с себя платье. Взор Бернара обжег перламутровый блеск ее тела – как непривычно было видеть его здесь, среди холодных решеток и мрачных каменных стен!

Но, к своему великому сожалению и испугу, Элиана не заметила во взгляде мужа ответного огня. Он не проникся ее чувствами, не разделял ее надежд. Перед нею стоял не отважный порывистый юноша, а человек, придавленный реальностью, потерявший способность сражаться с судьбой.

– Ну же! – умоляюще прошептала она.

Бернар отступил, качая головой. Его взор был полон настороженности и печали, и Элиане почудилось, будто муж смотрит на нее откуда-то издалека. Он улыбнулся какой-то странной бессильной улыбкой.

– Я не сделаю этого, любовь моя!

– Почему?

– Потому что это безумство, и потом… если мне даже удастся выйти отсюда, ты-то останешься здесь!

– Я не государственный преступник, а всего лишь слабая женщина. Рано или поздно меня отпустят на свободу.

– Нет, я не могу.

Элиана застыла, прижав платье к груди. Внутри нее находилось что-то похожее не готовую лопнуть, замершую в последнем стоне струну, и женщине показалось: в следующий момент это что-то, натянутое до предела, порвется, и тогда она упадет замертво, сраженная отчаянием, сознанием наступившего конца, конца всех надежд.

– Да очнись же, Бернар! Ты хочешь уничтожить все, чем я живу! Знай, если ты откажешься сделать то, о чем я прошу, и… и умрешь, я никогда тебе этого не прощу! Я еще молода, я желаю радоваться жизни, любить, я не заслужила того, чтобы коротать оставшиеся годы в одиночестве и душевной пустоте!

Она говорила гневно и страстно, так, словно он только что оскорбил ее веру во что-то чистое и святое.

Она не давала ему медлить, подгоняла его, дрожа от нетерпения, пока он облачался в ее одежду. И вот наконец он был готов.

– Неважная из меня получилась дама!

Услышав это, Элиана облегченно перевела дыхание. Слава Богу – перед нею был прежний Бернар!

– Молчи! Закрой лицо руками, будто плачешь, согни плечи! Вот так. Послушай! Поезжай к Полю, Адель ждет тебя там. У нее документы для вас двоих, и она объяснит, что делать. Отправляйтесь в путь. А я с мальчиками и Розали приеду позднее.

Она хотела еще что-то сказать, но послышались шаги охранника.

Элиана метнулась к стоявшей в темном углу кровати и села на нее, повернувшись так, чтобы не было видно лица.

– Ваше время истекло, мадам, – мрачно произнес охранник и, не глядя на Бернара, принялся открывать дверь.

Ожидая, пока пройдет эта бесконечно долгая, томительная минута, женщина думала о том, что ничего у них не получится. Когда охранник поведет Бернара по коридору, то неминуемо заподозрит неладное. Пусть фигура скрыта широкой и длинной накидкой, но походка, рост…

Внезапно вдалеке раздались какие-то звуки, стук чего-то тяжелого, грохот решеток.

Выпуская Бернара из камеры, охранник крикнул кому-то в конце коридора:

– Эй, сержант! Откройте дверь этой даме! Я пойду посмотрю, что там стряслось. Да, и велите солдатам проводить ее за ворота.

У Элианы радостно подпрыгнуло сердце.

Бернар пошел по коридору – к счастью, не слишком медленно и не слишком быстро. У Элианы мелькнула мысль о том, что, возможно, когда-нибудь они здорово посмеются над тем, что происходит сегодня, но она тут же испуганно запретила себе радоваться раньше времени.

Женщина замерла, считая минуты. Никто не возвращался, кругом стояла мертвая тишина.

Элиана легла на кровать и закрыла глаза. Ее вдруг охватило непостижимое, беспредельное спокойствие. И вместе с тем она явственно ощущала, как в ее груди трепещет что-то горячее и живое.

Часа через два послышался лязг отодвигаемого засова.

Элиана повернулась к решетке, потом села. Увидев женское лицо, охранник оторопел.

– А что вы здесь делаете, мадам? – изумленно произнес он первое, что пришло на ум.

Вместо ответа Элиана широко улыбнулась ему и тут же почувствовала, что вот-вот заплачет.

В этот момент дверь в будущее приоткрылась, и она снова увидела свет.

Бернар и Адель ехали в дилижансе мимо мрачных лесистых склонов холмов в навевающем дремоту безмолвии ночи, под небом, огни звезд которого казались живыми, и временами им обоим чудилось, будто они покинули не только Париж, но и всю грешную землю, и мчатся вслед гуляющим в вечности призракам неутоленных желаний, неизведанного счастья и обманчивых снов.

Бернар не двигался и молча, не отрываясь, смотрел и смотрел в темноту. Адель слегка поежилась – ей было немного грустно и страшновато, потом нерешительно дотронулась до его руки.

– Вы думаете о маме, отец?

Бернар обернулся со слегка виноватым видом, и девушка заметила, что его взгляд потеплел.

– Прости меня, дочка. Я и правда немного задумался. Давай о чем-нибудь поговорим – так дорога пройдет быстрее.

– Я уверена, все кончится хорошо, – сказала Адель. – Мама очень сильная, я знаю. Она способна выдержать любые испытания.

– Нет, – возразил Бернар, – это не так. Просто жизнь вынуждала ее казаться стойкой, вечно существовать на пределе сил. Вот это меня и гнетет. К сожалению, она слишком долго прожила в ожидании счастья. Ведь твоя мать – одна из красивейших женщин Парижа! Она не заслужила того, что ей пришлось вынести. Она должна была жить во дворце, ездить на балы, покупать себе наряды, развлекаться, принимать поклонение мужчин. А вместо этого – бесконечные потери, нужда, разочарования, борьба, а потом – постоянные заботы и тревоги. Ты же знаешь, я почти не жил дома, и она вынуждена была со всем справляться сама. Мало что видела, не выезжала в свет.

– Но мне кажется, мама никогда не имела желания завоевать место в нынешнем обществе.

– Отчасти ты права, Адель. Когда я возвращался из очередного похода, мы старались как можно больше времени провести наедине друг с другом. Жизнь лишила нас честолюбия, мы слишком рано поняли, что есть главное в человеческой судьбе. Мы никогда не стремились возвыситься, добиться превосходства над другими людьми. Мне пришлось много воевать, но я ни минуты не был счастлив на войне. Чувство внутренней свободы, просветления, блаженства я испытывал лишь в короткие периоды мирной жизни.

– Значит, вы все-таки были счастливы?

Бернар улыбнулся.

– Да, был и… надеюсь, еще буду.

– Мне тоже хочется полюбить! – прошептала Адель со страстной тоскою во взоре. – Иногда это желание затмевает мне разум, внушает печаль, такую сильную, что я теряю способность радоваться жизни. Но я не знаю, что такое любовь!

– Когда она придет, ты поймешь, – ответил Бернар. – Хотя, наверное, каждый переживает это по-разному. Для меня настоящая любовь та, что рождается с первого взгляда, который красноречивее всяких слов, когда люди сразу же узнают друг друга, когда сердца наполняются странным теплом, когда облик людей незаметно меняется, становится все более совершенным, словно бы озаряется изнутри удивительным ярким огнем, который влюбленные отныне носят в себе и который гаснет лишь со смертью их чувства, а иногда, если дарует Бог, только тогда, когда навеки закроются глаза каждого из двоих. Именно такое чувство я всегда испытывал к твоей маме, Адель. Иногда мне кажется, что в моей жизни реально существовали лишь те минуты, когда она находилась рядом со мной. Тогда время как будто останавливалось, и я жил этими мгновениями…