Константин Сычев - Роман Молодой

– Четыре тысячи денег? – почесал затылок оцепеневший от неожиданности князь. – А также каждому воину…В твоем тумене не меньше десяти тысяч воинов?

– Не меньше! – буркнул Нагачу.

– Значит, два десятка денег на десять тысяч, – посчитал князь. – Это будет двести тысяч монет…Да еще тебе четыре тысячи…В одной серебряной гривне – двести денег…Значит, я должен тебе больше тысячи гривен?! Это невозможно! Столько серебра не собрать по всей Руси!

– Ну, тогда пусть будет по десять денег каждому, а мне – так и оставим!

– Для тебя мне не жалко серебра! – согласился князь Василий. – Это…два десятка гривен…Я дам тебе больше – пять тысяч серебряных денег! Но воинам – только по четыре деньги…Больше не получится! И это будет непросто собрать! Две сотни гривен и еще два с половиной десятка…Премного! – князь задумался, понимая, какое тяжелое обещание он дает Нагачу.

– Ладно, – улыбнулся доселе суровый полководец. – Я согласен! С павшего верблюда – хоть шерсти клок!

На следующий день татарское войско, ведомое Нагачу, ушло в дальний поход.

Князь Василий, дремавший в тряской телеге, не испытывал чувства радости. Он не сомневался, что татары вернут ему брянский «стол», даже если придется сражаться. Однако после всех проволочек и унижений он потерял интерес не только к власти, но, в связи с недомоганием, и к самой жизни. А когда его верный боярин Борил подскакал к телеге своего князя, радостно крича: – Княже, Брянск, Брянск перед нами! – он лишь грустно улыбнулся и покачал головой. Даже темник Нагачу едва расшевелил князя Василия, приблизившись к нему с криком: – Брэнэ уже на горе!

Несчастный изгнанник, не желая обижать татарского полководца, приподнялся в телеге и увидел силуэт своего города, возвышавшегося над оврагом.

Татарские воины по мановению руки своего полководца начали переходить Десну вброд. Сам же Нагачу, тысячники и князь Василий со своим отрядом из двух десятков дружинников проследовали по большому деревянному мосту на другой берег.

Остановившись у начала Козьего болота, татары разбили лагерь, в мгновение ока заполонив все свободное пространство у города своими шатрами и кибитками.

– Надо послать человека в город, – сказал Нагачу все еще сидевшему в телеге князю Василию. – Давай же, коназ Вэсилэ. Потом соберешь все договорное серебро, корм моим воинам и зерно для коней!

– Ладно, могучий воевода, – равнодушно кивнул головой Василий Иванович. – Нам не нужен гонец. Я сам со своими людьми войду в город! Мне нечего боятся! Я чувствую, что мне недолго осталось жить…А серебро и прокорм ты получишь так, как мы условились!

– Ну, делай, как знаешь, – пробормотал Нагачу, удивленный княжескими спокойствием и смелостью. – Но, если те урусы воспротивятся и захотят сражаться…, – он поднял вверх кулак, – тогда я сожгу этот Брэнэ, а всех врагов беспощадно перебью!

Князь махнул рукой и телега, в которой он сидел, ведомая его дружинником, двинулась вперед. За ней проследовал весь его маленький отряд. Процессия медленно шла по Большой Княжей дороге. Сочился мелкий дождь. Только цокот копыт доносился до ушей князя да шум ветра и дождевых капель, падавших с неба и деревьев. Вот они подъехали к купеческим лавкам, разбросанным по берегу Десны, и оказались между ними и городской крепостью.

Князя никто не встречал, не звонили колокола, повсюду было пусто и безлюдно.

– Сам Господь не благославляет меня! – думал, глотая слезы обиды, князь Василий. – В городе никого нет! Видно разбежались, узнав о татарах!

Однако у крепостных ворот князя ждали, и как только он со своим отрядом приблизился к крепостному рву, разом ударили колокола церкви Горнего Николы, город ожил, и князю показалось, что благовестный звон единственного храма «есть знак самого Господа», что наступает, наконец, покой для его души. Стоявшие по обеим сторонам моста, вышедшие из крепости священники во главе с епископом Нафанаилом, державшим в руке золотой крест, громко пели славившие Бога псалмы.

Князь приблизился к мосту, слез, кряхтя, с телеги и оказался рядом с брянским епископом. Хлеба-соли не было. Владыка протянул руку и перекрестил склоненную перед ним голову постаревшего, поседевшего, сгорбившегося от унижений и скитаний на чужбине князя. – Благослови тебя Господь! – сказал он. – И желаю тебе сердечного добра! Прошу тебя, сын мой, не гневаться на свой город и простить своих обидчиков!

– А где же бояре? Почему не видно горожан? – тихо спросил князь, роняя крупные слезы. – Неужели никто мне не рад, и все стали моими врагами?

– А твои беспокойные бояре и горожане так напугались, – ответил епископ, жалостливо глядя на искаженное страданиями лицо Василия Ивановича, – что разбежались, кто куда! Однако это поправимо! Здесь нет ни молодого князя Романа, ни литовцев. Они ушли в Литву три дня тому назад…И оставили нетронутой всю твою казну…Так что садись на свой «стол» и прими с уважением свою верную супругу, которая с тоской и душевным страданием ждала твоего возвращения!

– Мой несчастный супруг! – выкрикнула, выбегая из-за спины отца Нафанаила, сорокалетняя красавица-княгиня. – Как же ты поседел, мой страдалец!

Священники опустили глаза: князь, который был старше своей жены всего на два года, выглядел перед ней дряхлым стариком!

– Ладно же, Оленька, – обнял жену брянский князь, – пошли в наш терем и будем налаживать нарушенную жизнь!

Уже на следующий день князь Василий, посоветовавшись со священниками и епископом Нафанаилом, без покинувших город бояр, принял решение извлечь из брянской казны все наличное серебро и расплатиться с татарами. Кроме того, в лагерь темника Нагачу были отправлены телеги с мясом, хлебом и бочками с пивом, вином, хмельными медами. Вся княжеская челядь была в полном сборе и усердно исполняла волю своего князя. В крепость по приглашению князя Василия прибыли татарский мурза Нагачу и его приближенные. Целых три дня праздновал князь свою бескровную победу и без конца благодарил татар. Помимо серебряных слитков, каждый знатный татарин получил от него по особому подарку – либо драгоценному перстню, либо серебряной чаше, либо иному дорогому изделию. В день отъезда татар не осталось и следа «от былых богатств славного Брянска». Все раздарил щедрый князь Василий!

– Будь же здоров, коназ Вэсилэ! – сказал на прощание темник Нагачу. – Я вижу, что ты добрый и щедрый! Обещаю, что если тебе еще понадобится моя помощь, я приду к тебе по одному твоему слову!

С уходом татар оживился, казалось, совсем притихший и поникший Брянск. Его жители стали возвращаться из отдаленных краев и лесов. Город вновь стал обретать свой прежний вид: застучали молотки кузнецов и топоры плотников на посаде, открылись купеческие лавки, потянулся дым из гончарных и литейных мастерских. Жизнь входила в свое русло.

…Прошло семь недель, и князь Василий, собрав духовенство в своей думной светлице, объявил о прощении всех своих обидчиков: и бояр, и простых горожан. – Еще я хочу, – сказал князь, – чтобы все убежавшие из города люди, напуганные татарским войском, вернулись назад и не боялись моего суда! Я понял, что был неправ и незаслуженно обижал своих подданных! Теперь все будет иначе! Я буду править по закону и справедливости! – Но едва он успел сказать эти теплые и благородные слова, встав со своего большого кресла, как вдруг княжеское лицо исказилось, его глаза, доселе спокойные и веселые, покраснели и вылезли из орбит, изо рта брызнула слюна. – Ах, какая лютая боль! – вскричал он, хватаясь ладонью правой руки за грудь и сползая, как куль, на пол.

– Господи, спаси! – прохрипел, волнуясь и не веря своим глазам, епископ. Он вскочил со своей передней скамьи и резво подбежал к лежавшему на полу бездыханному князю. – Какое горе! – простонал он, вглядываясь в почерневшее княжеское лицо. – Наш славный князь Василий скончался! Господи, прими же душу этого мученика в райские врата и прости ему все грехи!

– Аминь! – хором пропели потрясенные, дрожавшие от ужаса священники.

К вечеру уже весь город знал о случившемся.

– Сам Господь покарал этого Василия за дружбу с татарами! – говорили одни.

– Жаль этого непутевого князя! – бормотали другие. Но большинство горожан не сочувствовали умершему.

– Слава Роману Михалычу! – неслось по городу. – Слава могучей Литве! Будем вместе с Литвой против Москвы и поганых!

Огромная толпа собралась на вечевой площади близ церкви Горнего Николы.

– Теперь мы с Литвой заодно! – кричали брянцы, звоня в вечевой колокол. – Слава Роману Молодому!

Ранней весной 1358 года митрополит «московский и всея Руси» Алексий принимал у себя, в скромной монашеской келье, великого князя Ивана Московского. Им было о чем поговорить! Прошлый год был тяжким и беспокойным. Мало того, что на самой Руси не было «тихости да порядка», и князья искали только повод для очередной междоусобной войны, не все было ладно с церковными делами: смерть косила епископов, поставленных Москвой, и митрополит едва успевал назначать очередных своих сторонников. Неожиданно летом в Москву прибыл посланник из Орды от ханши Тайдуллы. Последняя тяжело заболела, ослепла и так страдала, что была вынуждена прибегнуть к совету своей русской рабыни – вызвать из Москвы митрополита Алексия, как чудотворца, и излечить ее. Святитель был человеком глубоко образованным и практичным. Помимо книжных знаний, он обладал большим жизненным опытом, не кичился своими достоинствами и пытливо учился даже у простолюдинов навыкам излечивать больных. Он общался со многими знахарями, не только монастырскими, запоминал свойства целебных трав, умел составлять лекарственные настойки и мази. Призыв ханши Тайдуллы не обескуражил его. Он посоветовался со многими «знатными лекарями», подготовил необходимые лекарства, а затем, перед отъездом в Орду, провел торжественный молебен «у гроба святого Петра», подле которого зажег две свечи. Потом он «раздробил свечу для благословения народа» и выехал в далекую степь, взяв с собой «благочестивых людей», знавших врачебное дело.