Уже за Суэцем дромедар[143] султанши учуял запах воды из далеких оазисов и ускорил шаг.

Солнце клонилось к закату. Именно в эти часы мертвая песчаная пустыня заиграла таким великолепием красок, какого Эль Хуррем еще никогда не видела: острые, изломанные очертания горных цепей на востоке вспыхнули всеми оттенками – от светло-фиолетового до темно-красного и пурпурного. Одновременно темная зелень долин словно потускнела и застыла в безмолвной неподвижности.

Со стороны древнего Египта надвигалась ночь. Караван остановился на ночлег. Проводники-бедуины, завернувшись в свои длинные плащи из черной козьей шерсти, уже укладывались прямо на жемчужно-белом песке, кладя головы на бока дремлющих верблюдов. Высоко вверху мягко светился синий, как бирюза, огромный купол неба, осыпанный пока еще редкими бриллиантами звезд. Улеглась и султанша Мисафир, но отдаленный хохот гиен, пробирающихся к водопою, мешал ей уснуть.

Она долго бодрствовала, вспоминая свою странную жизнь и бремя греха, тяготившего ее душу: в совершенстве, до последних мелочей, продуманный план убийства первенца ее мужа, рожденного от другой жены. Об этом плане пока не знал никто, кроме нее и Бога на небе. И это тяжелое и небезопасное путешествие к святым местам ислама и гробу Пророка было предпринято ею с одной целью – отвести от себя всякие подозрения.

А ранним утром, когда далеко на востоке прорезалась ясная полоска света, из песков поднялась мелкая мошкара и разбудила могущественную султаншу.

Вскоре в лагере паломников уже пылал огонь – вместо топлива здесь использовали сухой верблюжий помет, на кострах закипали котлы с пахучим кофе. А после завтрака караван султанши снова двинулся на юго-восток. Справа время от времени показывались заливы Красного моря, вода в которых имела необычный ярко-зеленый цвет. В стороне от побережья грозно вздымались темные массивы гор Джебель-Атак, а слева – горы Джебель-эш-Тиг, сложенные из известняков, мела и песчаника.

В сверкающем блеске солнца открылась панорама Красного моря. Копыта коней и верблюдов глубоко вязли в сыпучем песке, а их поступь стала почти беззвучной.

Старый проводник-бедуин в длинном белом бурнусе, ехавший рядом с султаншей Эль Хуррем, приложив ладонь ко лбу в знак почтения, проговорил:

– Видишь, о великая хатун: эти высокие финиковые пальмы и вечнозеленые тамариски с чешуйчатыми листьями и розовыми цветками, эти акации, у которых стволы как из бронзы и колючки словно из серебра, – все они указывают на то, что уже близки источники Моисея!

– Студеные или теплые? – спросила она.

– Горячие, о хатун, но руку в них можно опустить без вреда. Некоторые из них совершенно пресные, а в иных вода столь горькая и едкая, что пить ее невозможно. Источники эти скрыты между кактусами и дикими пальмами, о хатун!

Внимание султанши привлек невысокий пригорок, на самом верху которого что-то блестело, словно крохотный пруд. Она направила туда своего верблюда и, подъехав вплотную, спрыгнула на землю и поспешно шагнула к воде. Мгновение всматривалась в нее, а затем наклонилась, погрузила обе руки – и вдруг вскрикнула и отпрянула от водоема. Руки ее были облеплены какими-то крохотными водяными существами, которые пытались впиться в кожу.

– Не пугайся, о хатун! – усмехнулся подоспевший проводник. – Ты кричишь от неожиданности, а не от укусов этих рачков. Они совершенно безобидны.

С этими словами он сам погрузил обе руки по локоть в воду и принялся пригоршнями вытаскивать со дна ил, черный, как чернила, и вымывать из него прозрачные известковые панцири уже умерших рачков. Вскоре из этих панцирей на берегу образовалась горка, издали похожая на сугроб, и говорят, что этот необычный «сугроб» по сей день можно видеть неподалеку от источников Моисея у подножия Синая.

Караван уже снова шел Дорогой Фараонов, по которой в библейские времена странствовал Израиль, когда старый бедуин сказал могущественной султанше, указывая кивком на оставшийся позади холмик из останков крохотных живых существ:

– Каждому своему творению Аллах предназначил свое. И нет в его очах ни малых, ни великих. Махтуб!..[144]

И султанша Эль Хуррем невольно припомнила учителя Абдуллу, который еще в Кафе поведал ей о старом тюркском пророчестве.

На Дороге Фараонов повсюду попадались куски острого кремня и обломки орудий, сделанных человеческими руками, кремневые наконечники стрел и копий.

Жара усиливалась, близился полдень. Верблюд султанши, раньше упорно отказывавшийся от сухих как порох пустынных растений, которые она ему предлагала, теперь охотно лакомился пахучими кантолинами и горькими золотисто-желтыми дикими арбузами. Их засохшие плоды, похожие на мелкие апельсины, встречались повсюду на обочинах дороги.

Как только солнце опустилось за горизонт, караван остановился и проводники принялись варить и есть белое мясо пустынных ящериц, на которое жена падишаха не могла даже взглянуть. Поэтому на ужин подали ей сладких фиников и мед диких пчел.

И снова наступил день, но не из тех, какие хороши для езды по пустыне. С самого утра то с юга, то с востока задул ветер – такой жаркий, словно кто-то изо всех сил работал огромным мехом, наполненным горящими углями. Небо стало желтым, как сера. С каждым порывом ветра вокруг становилось все темнее, и караван продвигался словно в густом тумане.

Невыносимая жажда мучила людей и животных. Бедуин, постоянно сопровождавший султаншу, вынул из седельной сумки и подал ей смолу для жевания, которую получают из аравийской акации, и это немного умерило сухость во рту и горле.

Страшная жара продержалась весь день до вечера, а когда наконец хамсин – «ветер из преисподней» – начал стихать, уже была глубокая ночь. После такого испытания даже самые крепкие из путников не имели сил, чтобы расседлать лошадей и верблюдов – до того изнурила их жара.

Глядя на султаншу Мисафир, бедуины только диву давались: все это время она ехала на своем верблюде, как истинная жительница пустыни. Ни разу она не приказала остановить караван, хоть и была родом из далекой страны на севере, где солнце лишь тогда бывает по-настоящему сильным, если смотреть прямо на него. Ее пример воодушевлял и воинов падишаха, несмотря на то, что в иные минуты им казалось, что сердце вот-вот остановится, а одеревеневшие от жажды языки распухли и еле ворочались во рту.

На третий день старая Дорога Фараонов превратилась в узкую каменистую тропу. Каравану Роксоланы пришлось растянуться чуть ли не на милю, медленно продвигаясь по тропе к горе, именуемой Гора Фараоновых Купелей.

Густые клубы пара по сей день окружают источники на склонах этой горы, в которых клокочут щелочь и известь, соль и сера. И несмотря на обилие воды, там можно погибнуть от жажды, ибо вся она непригодна для питья, а подчас и ядовита.

Словно в раскаленную печь, вступил караван в узкую и безводную долину. Тропа сузилась еще больше – с обеих сторон ее обступили каменные стены с острыми как иглы выступами красных, черных и светло-желтых горных пород.

Восхождение на гору Вади-Будру оказалось еще более трудным. Гигантские массивы коричневого, красного и зеленовато-серого гранита, словно башни, возносились к небу. Этот каменный хаос походил на постройки великанов, исполинские глыбы громоздились одна на другую так, будто их водрузила туда чья-то могучая рука. Среди гранитных колоссов тянулись застывшие реки лавы и вулканического пепла, дочерна выжженные вулканическим огнем. Тут и там вспыхивали яркие, как новый кирпич, выходы пластов благородного красного порфира.

Утомленный до крайности караван султанши продвигался по тропе у самого края пропасти к горному проходу, ловя каждый вздох ветерка, обманчиво обещающего хотя бы подобие прохлады.

В полдень на четвертый день караван достиг прославленных копей Маггара, где еще пять тысячелетий назад рабы фараонов добывали медь и малахит. Отсюда же в царские сокровищницы в Мемфисе везли ярко-синюю бирюзу.

Тут была сделана остановка, так как султанша изъявила желание осмотреть древние шахты и штольни, пробитые с невероятным трудом сквозь толщи необычайно твердого и блестящего на солнце гранита. Подземные галереи, и без того тесные, сужались по мере удаления от входа. В опасных местах своды их поддерживали гранитные колонны, предохраняя горняков от обвалов. Кое-где еще были видны следы долота и других орудий древних рудокопов Египта, а в изломах скал мелькали изгибы сине-зеленых жил бирюзы, прячущей до поры свою небесную красоту и блеск.

Вся долина вокруг была покрыта обломками построек, возведенных в разные времена различными народами и племенами. На скалах встречались надписи, сделанные на набатейском, коптском, греческом и арабском языках. Прикрыв глаза ладонью, султанша Мисафир принялась вчитываться в арабские надписи, а некоторые из них даже повелела списать, чтобы сохранить заключенную в них мудрость.

К западу от копей Маггара на горизонте высилась голая гряда гор Джебель-Моктеб. На ее склонах не было ни самого тощего тамариска, ни стебелька травы, ни даже мха. Там самовластно правили царица Одиночество и ее дочь Безмолвие, и их владения простирались далеко и высоко – до величественной и удивительной пятиглавой горы-пирамиды, именуемой Джебель-Сербаль, или гора Моисея. Эта гора почитается священной у евреев и других народов, принявших веру Спасителя из рода царя Давида, сына Пречистой Девы Марии.

Крутая, со стремительно обрывающимися склонами, застыла в бесконечном одиночестве и молчании пятиглавая священная гора Моисея, именуемая также горой Синай, или горой Закона Божьего. Величественная, безмолвная, издали походящая на оброненную на землю смятую вуаль – поистине самую драгоценную вуаль на земле. У подножия горы Моисея раскинулись пологие Черные холмы, в отдалении расположился оазис Феррану. Отсюда до самого Рас-Мохаммеда на южной оконечности полуострова Синай темнеют крутыми разломами массивы порфира и иных горных пород – красных, как свежее мясо, зеленых, как трава, черных, как уголь; эти массивы достигают берегов Красного моря и заканчиваются в его водах, покрытые кораллами…