Ибрагим раздобыл красавицу в Софии. И новая женщина у султана, казалось, заставила его забыть, зачем пришел в эту землю. Остановились, стояли уже не первый день, а Сулейман все не объявлял, куда пойдут дальше. Формально просто ждали, пока подтянется остальное войско, в действительности султан проводил дни и ночи с Анной и охотился. Охотился тоже с ней, бесстрашная красотка скакала рядом, пыталась стрелять из лука, восторженно кричала, лица при этом не прятала.

Может, это и подкупало Сулеймана? Необычная женщина с необычным поведением, такую в гарем нельзя, но Анна вызывала восторг своей смелостью, презрением опасностей, ловкостью и любовным пылом. Он довольно быстро выяснил, что ее знания не просто поверхностны, а обрывочны и никуда не годны, красавица нахваталась умных выражений, не всегда понимая их смысл, но умело щеголяла «образованностью».

Две недели султан расслаблялся в обществе гяурки, две недели его наставник Касим-паша сокрушенно качал головой: идти в поход, чтобы забавляться с женщиной? Об Анне бросил Повелителю невзначай:

– Вряд ли такая будет хорошей матерью…

Сулейман рассмеялся:

– Я не жду от нее детей.

– И в гарем ее нельзя, перессорит всех со всеми, – упрямо добавил Касим-паша.

– И в гарем не возьму. Эта красавица только для забавы на время. В гареме и без нее женщин достаточно.

Но о Хуррем упорно молчал, даже с Ибрагимом молчал. А тот молчал, боясь себя выдать.

Роксолана была права, чувствуя его страсть, обжигающую на расстоянии, такова была сила воли и характера грека, что если чувствовал что-то сильно, то и впрямь мог издалека убить или сжечь. Он желал оставленную в Стамбуле женщину. Не свою, Сулейманову, носящую от султана ребенка, но от этого ставшую почему-то еще более желанной. Ибрагим уже забыл свое давнее намерение выдать своего сына от Роксоланы за султанского и привести его к трону. Нет, сейчас он просто хотел эту женщину!

А то, что она почти кадина, распаляло страсть еще сильней. По ночам представлял, как обнимает, зовет с собой, она отвечала… Чувствовал, что отвечала, поддавалась его рукам, губам, его страсти, загораясь сама.

И вдруг перестала! Там, вдали, женщина словно очнулась, стряхнула с себя наваждение далекой страсти Ибрагима, оттолкнула его руки.

Ах так? Ты будешь моей, даже если это приведет и к твоей, и к моей гибели! – решил Ибрагим. Почему, зачем? Разве не было, кроме этой зеленоглазой худышки, других женщин? Умных, красивых, достойных его любви, возможно, больше, любовь к которым не угрожала жизни? Или именно опасность распаляла Ибрагима сильней самой страсти? Он и сам не смог бы ответить, знал одно: вернется – продолжит атаки на Хуррем, будет добиваться ее, пока не добьется.


А пока вокруг были походные шатры, и сладко стонала на ложе султана красавица Анна.

Сулейман дарил ей безумные подарки, осыпал золотом, драгоценными камнями, а еще ласками. И только он один знал, что все чаще по ночам руки вместо полных плеч Анны ищут худенькую Хуррем, ждут смущения и ответной страсти, а не расчетливых вздохов и умения опытной любовницы.

Он не оставлял ее на ложе до утра, выпроваживал, как только получал удовлетворение, но Анна, предупрежденная, что султана нельзя видеть спящим, не противилась, поднималась и уходила. И Сулейман оставался пусть удовлетворенным физически, но один. Тогда и искали руки Хуррем. Искали, но не находили, та была далеко в Стамбуле. И писем, как обещала, не писала.

– Повелитель, гонец. Письма из Стамбула.

Сулейман кивнул, отодвинув в сторону поднос с несколькими свитками, мол, потом почитаю. И вдруг один небольшой свиток привлек его внимание. Сулейман хорошо знал эту бумагу, она из его собственного кабинета. Хуррем? Неужели наконец собралась написать?

Рука невольно потянулась к письму.

Печать сломал не глядя, очень не хотелось разочароваться. Но одного взгляда на не слишком твердые буквы было достаточно, чтобы понять: она! А в письме…

«Даже солнце без вас для меня не встает…»

Девочка моя любимая! Она ждала письма, Сулейман пробежал глазами остальное и понял, что уже писала и ждала ответа, тоскуя и ужасаясь отсутствию. Хуррем ждала, а он обнимал Анну, насквозь фальшивую и алчную?

Да, он поинтересовался у красавицы, что ей привезти из похода, Анна лукаво перечислила множество украшений, которые хотела бы иметь, подарков, слуг…

– А книги?

– Книги? Зачем они мне, разве я уже не достаточно образованна?

Хуррем просила привезти книги…

В письме она уже ничего не просила, кроме одного – ответить. Только ответить, чтобы знала, что не забыл, что не выбросил из головы, выехав за ворота.


Анна подошла сзади, начала ластиться, Сулейман отодвинул рукой:

– Иди к себе.

– Уже вечер… Я так тебя хочу…

– А я нет. Иди к себе.

– Повелитель чем-то недоволен? Я что-то сделала не так? Простите слабую, любящую вас женщину…

Анна знала, когда можно тыкать, а когда лучше перейти на «вы» и выказать уважение. Султан не доволен, значит, она должна быть покорной. Не знала только одного: Сулейману не нужна наигранная покорность или расчетливая строптивость, он неплохо разбирался в людях, хотя и был замкнутым человеком, а потому давно разглядел фальшь в поведении любовницы. Она хороша в постели, но не в жизни.

– Ты все сделала так, как надо, и получишь у Ибрагима хорошие подарки. А сейчас иди к себе, мне нужно прочитать письма и написать ответы. Иди.

Голос звучал мягко и твердо одновременно. Ему не хотелось зря обижать женщину: в конце концов, она не виновата, что уродилась такой или такой стала. А что фальшивит, так это от желания побольше заработать на встрече с султаном, не каждый день выпадает такая удача.

Сулейман вдруг подумал, что и эту наложницу ему нашел Ибрагим.

Анна ушла, обиженно надув губки, а Сулейман снова взялся за письмо Хуррем.

Она чуть лукаво сообщала, что нечаянно рассыпала в траву его подарок Гульфем, взамен утраченного жемчуга пришлось отдать большой рубин. Просила прощения за то и другое. Сулейман все понял – и что рассыпала из ревности, и что за попытками выглядеть веселой скрывается страшная тоска.

Какой же он жестокий! Не было писем от нее, мог бы написать и сам. Гульфем жемчуг послал, обидевшись на отсутствие писем от Хуррем, словно мальчишка, а не подумал о том, что все письма посылаются через валиде и кизляр-агу. Небось, ей пришлось поскандалить, чтобы хоть это отправили…

Стало чуть смешно, султан подвинул к себе чернильницу, взял в руки калам.

Мне без тебя сиротой жить.

Мне без тебя и в жару стыть.

Рай без тебя, как зимой куст.

Мне без тебя целый мир пуст…

Валиде написал, чтобы напомнила кизляр-аге все порученное в отношении Хуррем, а что поручил, не упоминал. Вежливо благодарил за заботу о наложнице и будущем ребенке.

Он не позвал Анну ни этой ночью, ни потом. Потом было некогда: утром султан объявил, что ждать отставшие войска больше не будет, пора выступать. И куда выступать, тоже объявил – на Белград.


Сулейман выслал вперед к Белграду тысячу янычар. Но военачальников поразил приказ султана взять крепость Земун. Крепость невелика, расположена северней Белграда, для взятия самого города роли не играла. Зачем она Повелителю?

Все разъяснилось быстро, когда вспомнили, почему взять Белград не удалось Мехмеду Завоевателю. Город с двух сторон охватывали реки – Дунай и Сава, а с третьей – гора Авала, хорошо защищен. Османы закрыли подступы с юга, с суши, но остались переправы. Дунай широк, а вот через Саву венгры легко помогали осажденному городу, перевозя оружие и продовольствие.

Эта ошибка не должна повториться, потому и нужен был Сулейману Земун на другом берегу Савы.

Забыта Анна, забыты ее жаркие объятия, Сулеймана-любовника сменил Сулейман-воин. Нет, он не намеревался бежать впереди янычар, штурмуя стены крепостей, не желал подставлять свою голову под ядра или чужие мечи; дело султана – все предусмотреть и рассчитать, а потом приказать, да так, чтобы не посмели ослушаться. И если он правильно рассчитал и все предусмотрел, то любая крепость должна быть взята, не существует крепостей, которые бы не сдались.


Анна пыталась протестовать, умоляла взять с собой, почти висла на полах халата, султан брезгливо оттолкнул:

– Ты умная женщина, должна понять, что все кончено.

И тут она выдала себя и Ибрагима заодно:

– Это из-за письма той роксоланки? Чем я хуже, почему ты не желаешь вести умные беседы со мной, почему не читаешь мне стихи? Разве моя грудь мягче, разве моя талия не тоньше?

Он спокойно и почти безучастно смотрел, как унижалась женщина, потом поморщился:

– Когда Хуррем заподозрила, что я мог ее забыть, то написала о своей любви, а не стала выговаривать мне из-за любви к другой.

– Это ложь! А если это ложь? Написать можно все, что угодно. Посмотри, она там, далеко, а я здесь, рядом, живая и горячая…

Сулейман снова поморщился, вырвал полу халата из цепких пальцев женщины и презрительно бросил:

– Как можно любить женщину, которая так унижается?

Анна осталась рыдать на ковре шатра… Она не выполнила то, ради чего была приставлена к Сулейману. Нет, не Ибрагимом приставлена, а с его помощью венецианцами. Не вызнала заранее, куда направит свои стопы, бросит тысячи своих янычар Сулейман, не подсыпала ему яд, не пустила в ход кинжал. Она ничего не смогла и теперь будет отвечать перед теми, кто рассчитывал на ее ловкость, на ее влияние на султана. Яд и кинжал планировались на крайний случай, если султан повернет в сторону Италии, но это только предположительно, слишком далеко та же Венеция по суше от Стамбула. Ее задачей было стать постоянной спутницей, советчицей, глазами и ушами купцов рядом с султаном.

Теперь она должна вернуться в бордель, чтобы там вспоминать об упущенных возможностях.

Нет уж! – решила Анна. У нее столько султанских подарков, что хватит, чтобы исчезнуть и прожить остаток жизни спокойно и в достатке где-нибудь подальше и от Стамбула с его султаном, и от Венеции тоже.