53

— Мне ничего не нужно, — сказала Фелисити. — Я хочу начать заново. У меня есть чековая книжка, и кредитные карточки, и мобильный телефон, и одежда, что на мне. Для женщины, которая уходит из дома, этого довольно. И еще у меня есть Утрилло и документ, подтверждающий его подлинность. Ни в старых фотографиях, ни в сувенирах я не нуждаюсь, я не хочу жить прошлым, я хочу жить теперь.

— Вот это правильно! — сказал Уильям Джонсон.

Я довольно высокого роста, и на заднем сиденье мне было не слишком удобно, но в азарте бегства я об этом забыла. Картина лежала в багажнике, как была, завернутая в ватное одеяло, прихваченное из “Золотой чаши”. Хотелось надеяться, что “Золотая чаша” не станет по этому поводу вчинять иск за кражу. Хотя от них всего можно ожидать. Побег Фелисити их возмутит и оскорбит. Общество всегда норовит покарать беглецов, изловить и высечь, чтобы сильнее его любили. Вот тебе, вот тебе, будешь знать, как не любить нас.

— Что делаем дальше? — спросил Уильям Джонсон. — Должен предупредить, ни один мой чек к оплате не примут, а кредитные карточки я уничтожил. Ты можешь поехать со мной в “Розмаунт”, на их счет регулярно поступают проценты от страховки, но я не имею права их трогать. Однако к концу недели твердо рассчитываю улучшить мое финансовое положение.

— Ну конечно, Уильям, — ласково сказала моя бабка Фелисити. — Прямо сейчас мы не можем пожениться, потому что храмы все закрыты на ночь, а будить для этой цели регистраторов жестоко.

Мне, разумеется, знаком этот сценарий: в пятидесятые годы Дорис Дэй и Рок Хадсон (или это был Гэри Купер?) стучались на рассвете к мировому судье, чтобы пожениться в порыве чувств, а впоследствии раскаяться, но потом все кончается хорошо.

— Успеем выправить бумаги завтра с утра пораньше, и тогда уж моим опекуном и душеприказчиком будешь ты, Уильям.

“Бабушка!” — хотела было я воскликнуть, но осеклась.

— А пока, — заключила она, — поедем-ка к твоему знакомому знатоку живописи.

И мы покатили к наррагансетскому пирсу, где в деревянном домике у самой воды проживал Уильямов знакомец. Очень поэтично, конечно, но все-таки хотелось бы верить, что выдающиеся произведения живописи надежно укрыты внутри от разгула стихий: непогода смыла краску с наружных стен и набросала водорослей к самому порогу. Картину понесли в его жилище, а я осталась в машине. Я позвонила по бабушкиному мобильнику Гарри Красснеру и неожиданно застала его дома за телевизором. Я звоню не по своему телефону, объяснила я ему, поэтому будем говорить кратко. Слышимость была плохая и становилась все хуже. Я сказала ему, что отношения между мною и Гаем с Лорной прерваны и я вылечу домой, как только смогу. Да, конечно, за билет придется приплатить, но наплевать. Надо же, он, оказывается, не в кабаке, и не в клубе, и не в студии, а дома.

— Мы смотрим телевизор, представляешь? — сообщил он. — Даже не видео. Холли любит ваше Би-би-си, — а когда я что-то пискнула в ответ, еще подтвердил: — Да, Холли здесь, со мной, она будет тут ночевать, передаю ей трубку.

Я сразу остолбенела, как бывает, когда обрушивается беда. И только потом впадаешь в истерику. Сквозь помехи до меня долетел над Атлантикой обаятельный, с хрипотцой голос Холли.

— Гарри мне столько о тебе рассказывал, — произнесла она.

Вот как, рассказывал?

— Он сказал, что это ничего, если я останусь ночевать. Мы с ним как брат и сестра, я тоже терпеть не могу гостиницы.

Голос то звучал, то совсем пропадал, почти ничего не было слышно. Из дома, держась за руки, вышли Фелисити и Уильям без Утрилло. Насколько я разобрала, Холли говорила, что она в Лондоне проездом вдвоем со своей новой шведской подругой. В Стокгольме принята программа по усыновлению детей лесбиянками. И Холли удовлетворяет всем требованиям. После Косова полно осиротевших младенцев. Наконец голос окончательно вырубился.

Я спросила у Фелисити, что она сделала с картиной.

— Продала, — ответила она. — Человеку с толстой чековой книжкой. Но он не внесет деньги в мой банк до тех пор, пока не зарегистрирован брак, а то еще кто-нибудь вздумает заморозить мой счет.

— Он честный человек, — добавил Уильям. — Мой родственник.

Я сказала, что, по-моему, это не такая уж надежная рекомендация, и попросила, чтобы он покатал меня немного, пока я не найду места, где лучше слышно. И мы поехали. Вообще он довольно любезный — такие мужчины могут раздражать женщину, но не сделают ее несчастной. Не то что мужчины у нас в семье. Я чувствовала себя обязанной выяснить насчет девицы в “Розмаунте”, которая якобы от него забеременела, — стар-то он, конечно, стар, но мужчина привлекательный, и машина у него шикарная, так что всякое могло статься — поэтому рискнула и спросила.

Ответила мне Фелисити, а не Уильям.

— Дорогая моя, — сказала она, — все это ее фантазии. И потом, Уильям тогда еще не был знаком со мной. Пожалуйста, ни о чем не беспокойся.

Мы ехали на юг вдоль берега океана и в конце концов, не доезжая до Башен — большой каменной арки над шоссе, оставшейся, как рассказал Уильям, от казино, сгоревшего в 1900 году, — нашли место, где неплохо проходил сигнал. Остановились, и я снова дозвонилась до Гарри.

— Она только что ушла в кино со своей подругой, — сказал он. — Они все время держатся за руки. В британской кинопромышленности начался лесбиянский сезон. Я подумал, что тебе надо самой поговорить с ней. А то на тебя находит. У меня все по-прежнему, мы пересмотрели слишком много фильмов и знаем, что будет дальше. Это не в порядке критики.

— Люди бывают бисексуальные, — сказала я.

— Но только не Холли, — возразил он. — Она ничего не делает наполовину. Как я понимаю, нас ждет год высокой моды на лесбийскую любовь.

Ну что ж. Целый год. Не так плохо. Полного набора удовольствий от судьбы ведь ждать не приходится. Уильям довез нас до Пойнт-Джудит, там мы вышли из машины и по каменистой тропе спустились к маяку. Ветер гудел в ушах, луна выныривала из темных туч и ныряла в еще более темные. Уильям взял Фелисити под руку, и я подумала, что он в самом деле ее любит. Еще я подумала, что смогу обставить Холли, если заведу ребенка раньше, чем она, но отбросила эту мысль как недостойную меня.


Мы решили заехать к Джой и Джеку, хотя Уильям сначала был против: “Зачем без нужды нарываться на неприятности?” Но Фелисити возразила, что Джой — ее подруга, в трудную минуту она ее, Фелисити, всегда морально поддерживала, не считая отдельных досадных исключений. А большего от людей и ждать не приходится. Уильям согласился.


Поехали в “Пассмур”, но подъездная дорога оказалась перегорожена, и по ту сторону забора видна была в свете фонаря общая суета: семейство Чарли из гостевого флигеля при “Уиндспите” перебиралось в “Пассмур”. Наверно, чтобы мальчишки помогали с ремонтом. Мы, не задерживаясь, проехали дальше. У Джой и Джека на двоих имелось шестнадцать комнат и восемь туалетов — более чем достаточно для двух человек. В некоторых исследованиях уровень благосостояния определяется по количеству водопроводных кранов в хозяйстве — в “Пассмуре” и “Уиндспите” вместе их, наверно, добрая сотня, считая ванные, кухни, чуланы, подсобки и буфетные, а также фонтанчики в саду и краны во дворе. Когда-то Фелисити начинала свою заокеанскую жизнь с одного крана. И теперь сказала, что готова, если нужно, к этому вернуться. А Уильям припомнил, что в “Пасхендале” было два. Он с подробностями описал свой старый дом, и я спросила, почему бы им с Фелисити в нем не поселиться? Средств у них на это хватит с избытком. И тут же спохватилась: может быть, не следовало этого говорить? Если вмешиваться в жизнь других людей, потом всегда будешь за них в ответе. Буддистская мудрость. Фелисити сказала, что погадает по “Книге перемен”. Но книга осталась в “Золотой чаше”, напомнила я ей. Ничего, она купит новую.

Мы заглянули в незанавешенное окно: Джой и Джек дружно сидели бок о бок на диване. Фелисити раздумала их тревожить. Раз у нее теперь есть он, она больше во мне не нуждается, сказала Фелисити. Чем меньше я ей нужна, тем я свободнее.

Я сказала, что обо мне она может не беспокоиться. Я не нуждаюсь в ней, я ее просто люблю. В Фелисити иногда удивительно проявляется прирожденная англичанка — мои слова смутили ее, но, по-моему, ей было приятно.


Мы поехали в “Пасхендале”. Свет не горел. Электричество было отключено. Только луна урывками заглядывала в окна. Я прилегла на диван, я нашла его в темноте по указаниям Уильяма. Двигаясь ощупью, я ощущала под ладонью какие-то странные выпуклые деревянные поверхности.

— Теперь пройди между “Эросом” и “Цивилизацией”, — направлял он меня, — потом мимо “Материнства” и двигайся влево на “Отцов-Основателей”.

Что за вздор? Ах, ну да, скульптуры. Произведения искусства. Спасибо за подсказку. Я легла на диван, вытянулась. Было слышно, как они, точно школьники, шушукались и прыскали со смеху, поднимаясь по лестнице. Я закрыла глаза и уснула.


Ночью шел дождь. Утром весь склон горы радужно лучился. Дом был как в сказке: имелась переносная газовая плитка и что-то еще оставалось в баллончике, нашлось немного старого-престарого слабенького кофе, мы его пили. И были какие-то печенья. Ужасно хотелось есть. Фелисити сказала, что решила поступить по моему совету. Уильям выкупит дом у Маргарет, и они проживут здесь до конца, сколько им осталось. Лет десять, она считает, у них еще есть. И у дома тоже. Все трое они развалятся и рухнут одновременно, Фелисити, Уильям и “Пасхендале”. Я возразила, что уж конечно ей по средствам пригласить рабочих, привести дом в порядок, отремонтировать, чтобы он опять стал крепким и прочным. Но этого они не хотят. Им нравится его ветхость. Такой дом им как раз подходит. Если она разделит деньги, которые получит за Утрилло, и то, что у нее уже есть, на десять частей, это даст им 400 000 в год, чтобы дожить до конца. Как раз такую сумму Уильям ежегодно проигрывает, если взять в среднем удачные и неудачные годы. Они будут ездить играть в “Фоксвуд”, проигрывая, не станут огорчаться, так как это предусмотрено, а выигрывая, смогут просто радоваться. Они будут рассчитывать на проигрыш, а не стремиться к выигрышу, и поэтому победа всегда будет на их стороне. Такая совершенно новая стратегия.