Джоан Вулф - Риск

— Помнишь, когда ты рассказывала про Марию, то произнесла фразу: «И каким же негодяем надо быть, чтобы воспользоваться бедственным положением беспомощной девушки»?

— Да.

— Джорджи. — Он поднял голову и взглянул мне в лицо глазами, полными боли. — Мой отец впервые взял меня с собой в бордель, когда мне было всего четырнадцать лет. Я один из тех мужчин, которых ты так ненавидишь. И как я мог прикоснуться к тебе, зная об этом? У меня не было на это права.

Я уставилась в его голубые глаза. О Господи, пронеслось у меня в голове, да его отец был просто чудовищем!

Я нежно обхватила ладонями его лицо.

— Филип, — мягко промолвила я, — ты не виноват в том, что случилось с тобой, когда тебе было четырнадцать лет. Это произошло не по твоей воле.

— Но так продолжалось все время, — возразил он. — Это вошло у меня в привычку. Таков был мой образ жизни, разве ты не понимаешь, Джорджи?

Между нами воцарилось молчание, в течение которого я размышляла над его словами. Итак, вот почему между нами все время существовала пропасть. Он считал себя недостойным моей любви.

Я слегка приподняла его лицо, чтобы он посмотрел мне в глаза, и серьезно промолвила:

— Филип, если я прощу тебе все грехи твоей юности, ты простишь самого себя?

Он не отвечал.

— У тебя было несчастное детство. Рядом с тобой не было никого, кто бы подсказал тебе, что хорошо, а что плохо и как важно быть добрым и милосердным. Я считаю, это просто чудо, что ты вырос таким чутким человеком. Ты нежен с Анной. Ты готов рискнуть жизнью, чтобы спасти такого ненормального, как Говард. Я восхищаюсь тобой. И люблю тебя. Я не смогу жить без твоей любви — я умру.

— Джорджи, — со стоном промолвил он. — О, Джорджи.

Он обвил меня руками за талию и спрятал лицо у меня на груди. Я крепко прижала его к себе и зарылась губами в его иссиня-черные волосы.

Мы оставались в таком положении довольно долго.

Наконец он сказал:

— Я чувствовал себя таким несчастным. Я так отчаянно желал тебя.

— Ты и меня сделал несчастной, — откликнулась я. — Я уже начала подозревать, что ты завел себе любовницу.

Он поднял голову и изумленно взглянул на меня:

— Любовницу? Ты что, серьезно?

— А что еще я должна была подумать? — в свою очередь возразила я. — В Уинтердейл-Парке мы с тобой были так близки, а потом, когда вернулись в Лондон, ты отдалился от меня. Ты вел себя так, словно на мне порча или что-то в этом роде. Я ничего не понимала.

Он потянулся ко мне, усадил к себе на колени и поцеловал. Страстно, жадно, неистово. Когда же наконец он оторвался от моих губ, я сидела, запрокинув голову ему на плечо, а его рука сжимала мою грудь и нежно ласкала сосок.

— Я так люблю тебя, Джорджи, — сказал он. — Я чуть не сошел с ума за прошедшую неделю.

Мое сердце радостно пело. Наконец-то я услышала эти долгожданные слова.

Я заерзала у него на коленях.

— А когда ты впервые понял, что любишь меня? — с любопытством спросила я, горя желанием узнать подробности.

— В тот момент, когда ты впервые вошла ко мне в библиотеку и стала меня шантажировать, — последовал немедленный ответ.

Я широко распахнула глаза:

— Что?

Он улыбнулся той озорной мальчишеской улыбкой, которую я так любила.

— Ты стояла передо мной и смотрела на меня своими огромными карими глазами и была такая храбрая, решительная и хорошенькая. — Он чмокнул меня в нос. — Уж не думаешь ли ты, что я потратил все эти деньги только ради того, чтобы отомстить тете Агате?

— Ты шутишь, — слабо пискнула я.

— Вовсе нет.

— Но ты же был так груб со мной.

— Ну конечно, я был груб. Я знал, что не могу жениться на тебе, и поэтому не хотел мучить себя, поощряя дружбу между нами.

Теперь-то я понимала, почему он не мог жениться на мне.

Нет, он просто ненормальный!

— Мне понадобилось чуть больше времени, чтобы влюбиться в тебя, — призналась я. — Думаю, это произошло, когда я увидела, как ты ведешь себя с Анной. Тогда-то я и поняла впервые, что ты вовсе не такой холодный эгоист, каким хочешь казаться.

Я ласково провела рукой по его волосам и улыбнулась ему.

— Ах, Филип, я так счастлива.

— Скоро ты станешь еще счастливее, — пробормотал он мне в ухо.

— Правда? — успела вымолвить я, прежде чем снова почувствовала его губы на своих губах — твердые, властные, жадные.

Тело мое вспыхнуло. Я желала его с такой отчаянной силой, что это испугало меня. Я хотела целовать, ласкать его, ощутить всем своим существом, хотела, чтобы он вошел в меня, обладал мною, слился со мной в единое целое. Я хотела, чтобы мы взбирались на высоты бурной страсти, а после лежали в объятиях друг друга — умиротворенные и упоенные близостью.

Филип поднял голову и промолвил:

— Ты пойдешь со мной в постель?

— Да, — от всего сердца воскликнула я. — О да.

Теплым летним днем мы с Нэнни сидели в садовых креслах под раскидистым дубом и смотрели, как мой трехлетний сын играет с Анной. Мы находились в той части парка, которую мой муж отвел под детскую площадку для игр, хотя Маркус, наш годовалый малыш, еще не мог воспользоваться всеми захватывающими возможностями, которые предоставлял детям этот маленький уголок сада. Он с довольным видом сидел передо мной на траве, ковырялся в земле и выуживал червячков.

Робин забрался на дерево, где был построен домик. Меня охватывал ужас всякий раз, когда он туда залезал, но я заставляла себя сидеть смирно и только зорко следила снизу, ни на минуту не спуская с него глаз. Я понимала: после того, что случилось с моей сестрой, я буду чересчур опекать своих детей, но ничего не могла с собой поделать. Мне постоянно снились кошмары — будто бы Робин упал на землю с этого проклятого дерева и сильно ударился головой.

Я ужасно злилась на Филипа за то, что он построил этот домик на дереве. Но он не обращал на меня внимания, и когда я наблюдала, как Робин и Анна проворно лазали вверх и вниз по лесенке, ведущей на площадку, то с неохотой признавала, что муж был прав. Домик на дереве имел огромный успех и был излюбленным местом игр не только Робина и Анны, но и всех детей, которые приезжали к нам в гости.

Теперь, когда я сама стала матерью, я никак не могла забыть об опасностях, подстерегающих наш такой на первый взгляд безмятежный мирок. Достаточно только взглянуть на мою сестру, ставшую вечным ребенком, чтобы понять: судьба часто бывает несправедлива к детям.

Внезапно с высоты донесся звонкий голосок Робина:

— Мама! Папа приехал! Я вижу, он идет из конюшни!

Я улыбнулась. Филип уехал в Лондон принять участие в серьезных дебатах в палате лордов, а также повидаться со своим поверенным в делах. Я ожидала его не раньше завтрашнего дня.

Робин и Анна слезли с дерева и побежали к конюшням. Собаки бросились вслед за ними, заливисто лая.

— Что-то его светлость рано вернулся, — заметила Нэнни.

— Да, — сказала я. — Должно быть, дебаты закончились скорее, чем он надеялся.

Мой муж появился из-за сарайчика для ослика. На плечах у него сидел Робин, за руку он держал Анну. Собаки бежали следом, изо всех сил виляя хвостами. Он подошел ко мне, спустил Робина на землю, чмокнул меня в губы и поздоровался с Нэнни.

— Ты мне что-нибудь привез, папа? — с надеждой спросил мальчик.

— Робин, — вмешалась я, — это неприлично — просить у кого-нибудь подарки.

— Папа — это не кто-нибудь, мама. Папа — это папа! — возразил Робин.

— Неоспоримый довод, — серьезно заметил Филип. Он сунул руку в карман красно-коричневого сюртука и извлек оттуда маленькую деревянную фигурку пони для Робина и два красных страусиных пера для Анны.

— Когда-нибудь я подарю тебе настоящего пони, — пообещал он Робину.

Робин издал восторженный вопль и принялся скакать вокруг нас, подражая лошадиному ржанию.

Анна запрыгала от радости и воскликнула:

— Нэнни, можно я пойду и прикреплю их к волосам?

— Иди, что ж с тобой поделать, — разрешила Нэнни.

Анна побежала к дому за зеркалом, а я сказала мужу:

— Ты же знаешь, она будет носить эти перья, как кроличьи ушки, Филип.

— Но ведь они ей нравятся. Да, что верно, то верно.

Он наклонился и взял на руки малыша, который тянул к нему ручонки.

— Ну, как поживает мой богатырь? — сказал Филип и подбросил Маркуса в воздух.

Младенец взвизгнул от восторга.

Филип снова подбросил его. Маркус снова взвизгнул.

Я терпеть не могла, когда он так делал, но заставила себя промолчать. Филип любил играть с детьми, ему было с ними интересно, и он так старался быть непохожим на своего отца, что я не чувствовала себя вправе вмешиваться в его отношения с детьми.

После третьего броска Нэнни сжалилась надо мной и сказала:

— Ну, довольно, милорд. У него головка закружится.

Она протянула руки, и Филип покорно передал ей малыша, а потом взглянул на меня:

— Ты не против прогуляться?

Я встала, подала ему руку, и мы, оставив детей на попечение Нэнни, направились по тропинке к озеру. Мы остановились на нашей любимой полянке в окружении деревьев, с которой открывался прекрасный вид на озеро и островок с беседкой посреди воды.

Я села на траву, прислонившись спиной к стволу огромного дуба, а Филип улегся рядом, положив голову мне на колени.

— Ну, так что же произошло? — спросила я. Он закрыл глаза.

— Палата лордов проголосовала за то, чтобы назначить судебный процесс над королевой на семнадцатое августа.

Принц-регент, недавно ставший королем Георгом IV, изъявил желание развестись со своей супругой, на что требовалось согласие парламента.

— О нет, — со стоном протянула я.

Он вздохнул.

— О да. Все это до ужаса противно. Лондон в состоянии хаоса. — Он открыл глаза и посмотрел на меня. — Мне, к несчастью, придется присутствовать при этом, но ты вместе с детьми останешься в Уинтердейле. В Лондоне сейчас очень неспокойно. Население открыто выражает недовольство и королем, и королевой, поскольку никто из них двоих не безгрешен.