Несмотря на то что Мария почти не ела, после завтрака к ней как будто бы вернулись силы: она прошла по коридору и вышла на улицу сама, уже не задыхаясь. Прохладный декабрьский ветер дохнул ей в лицо свежестью, и пожилая женщина взбодрилась еще больше. «А ведь послезавтра Рождество! – вспомнила вдруг она. – Кажется, за завтраком девушки об этом говорили… Не разболеться бы перед праздником, а то ведь испорчу всем настроение!» Она вздохнула и, вновь ощутив постепенно наваливающуюся на нее усталость, зашагала еще медленнее. Почему-то ощущения праздника и хотя бы небольшой радости из-за его приближения у нее тоже не было. Хотя Рождество она любила всегда, в детстве – за подарки и сладости, в старости – по-настоящему, серьезно. Но сейчас ей было словно бы все равно, будет она отмечать этот праздник или нет…

Она зябко поежилась и еще сильнее закуталась в черный доминиканский плащ. И внезапно, как наяву, услышала голос Николая Резанова: «Кончита, вы даже не представляете, что такое настоящий холод! В России зимой не просто холодно, там все засыпано снегом, там все реки и озера превращаются в лед!» Она так и не увидела снега, так и не узнала, что же такое – настоящая русская зима… Зато замерзший в Сибири Николай узнал это слишком хорошо…

Нет, не будет она сейчас думать о Николае, ей же через четверть часа начинать урок, рассказывать детям разные умные и интересные вещи! Не хватало еще расплакаться перед учениками! И опять, уже неизвестно в который раз, Мария удивилась своему равнодушию к окружающему ее миру: идти на урок и проверять домашние задания учеников ей тоже совершенно не хотелось. Нет, дети не стали ее раздражать, она по-прежнему относилась к ним хорошо, по-прежнему думала о каждом из них, даже о самых больших разгильдяях, с любовью и нежностью, но больше всего ей сейчас хотелось бы, чтобы уроки по какой-нибудь причине отменили. Мелькнула мысль, что надо было не строить из себя здоровую и полную сил женщину, а согласиться с сестрами, предлагавшими ей найти себе замену на сегодняшний день, а самой как следует отдохнуть или даже послать за доктором.

Монахиня оглянулась на оставшееся далеко позади главное монастырское здание, потом снова посмотрела вперед, на совсем близкую школу и снова поежилась от пронизывающего северного ветра. О том, чтобы проделать весь пройденный путь еще раз, ей не хотелось даже думать. Лучше уж идти в школу, в тепло, а ученикам, пожалуй, стоит дать задание самостоятельно почитать учебник, а потом отпустить их с уроков пораньше по случаю приближающегося Рождества.

Прийдя в класс, Мария Доминга так и сделала. Ученики, нередко позволявшие себе и шептаться, и баловаться на ее уроках, словно почувствовали ее состояние, и вели себя на удивление тихо и послушно. Старая монахиня сидела за столом, делая вид, что тоже читает учебник, изредка украдкой поглядывала на своих питомцев и улыбалась. Завтра им учиться последний день, потом у них будет большой счастливый праздник, потом полные всевозможных радостей каникулы… И она тоже сможет немного от них отдохнуть, чтобы потом с новыми силами взяться за их обучение.

Последняя мысль была особенно приятной, но на смену ей пришла другая – о том, что рождественские каникулы не такие уж и длинные и что вскоре учеба возобновится, а ей, Марии, придется снова каждое утро ходить из монастыря в школу, дрожа от холодного зимнего ветра. А потом точно так же ходить по жаре, под палящим солнцем, от которого не спасал ни капюшон черного плаща, ни густая вуаль. Или под противным и тоже очень холодным дождем.

«А может быть, мне пора уже совсем отказаться от преподавания? – размышляла сестра Мария. – Раз это стало так тяжело, раз мне больше это не нравится? Дети-то почувствуют, что я больше не хочу с ними заниматься, и сразу станут учиться хуже! Но кто меня заменит, другие сестры учить не особенно любят, я их знаю… Нет, совсем бросать это дело мне еще рано, но, наверное, стоит сократить количество моих уроков. Если оставить только испанский язык для младших и историю для старших, то не так уж и много получится, можно будет через день сюда приходить. Это не очень тяжело, я справлюсь!»

Она подняла глаза на притихших за партами детей. Некоторые из них старательно читали, но большинство уже начали скучать. Кое-кто с тоской посматривал в окно, кое-кто – на закрытую дверь. Двое самых больших озорников, сидевших сбоку, еле слышно о чем-то шептались.

– Все, мои дорогие, можете быть свободны! – громко сказала учительница, и дети тут же радостно загалдели. – Увидимся завтра. Постарайтесь до этого времени не забыть, о чем вы сегодня читали, я вас об этом спрошу!

Последних ее слов никто из детей уже не слышал: радостно выкрикивая «До свиданья, сестра Мария!», ученики один за другим выскакивали за дверь. Монахиня с улыбкой посмотрела им вслед, и когда за последней ученицей захлопнулась дверь, тоже встала из-за стола. Она снова опаздывала, до обеда оставалось совсем немного времени, а ей еще надо было вернуться обратно в монастырь. При мысли о том, что сейчас снова придется выходить на улицу и мерзнуть, Мария вздрогнула и едва не села обратно на стул, но потом все-таки заставила себя выйти из школы.

К счастью, за то время, что она сидела в классе, на улице потеплело, и под конец пути старой монахине даже сделалось немного жарко. Но вот есть ей по-прежнему не хотелось, и это уже немного встревожило женщину. И хотя обед тоже показался ей совсем невкусным, она заставила себя съесть полтарелки супа и только после этого вышла из трапезной и, по-прежнему тяжело дыша, зашагала в библиотеку. Обгонявшие ее монахини опять бросали на Марию Домингу обеспокоенные взгляды, и ей то и дело приходилось улыбаться им, давая понять, что с ней все в порядке.

Полагающиеся монахиням два часа свободного времени большинство из них проводили за книгами. Мария не была исключением – эти послеобеденные часы она почти всегда проводила в библиотеке, читала сама и готовилась к школьным занятиям, выписывая в специальную тетрадь все то, что можно было пересказать на уроках ученикам. Однако в этот день с ней точно что-то было не так, потому что даже мысль об интересном чтении не вызвала у монахини ни малейшего энтузиазма. Поднимаясь по лестнице и останавливаясь через каждые несколько ступенек, чтобы немного передохнуть, она пыталась решить, что ей выбрать для чтения на этот раз, но ни одна из книг так и не вызвала у нее никакого интереса. Перечитывать уже изученные философские труды не хотелось, браться за что-то новое – тоже. Но окончательно Мария убедилась в этом уже на самом верху лестницы, поэтому все-таки зашла в библиотечный зал, чтобы немного посидеть и отдохнуть от долгого подъема.

В библиотеке уже собралось не меньше десятка монахинь, которые в задумчивости расхаживали вдоль полок с книгами, отыскивая нужных авторов. Мария Доминга присела за ближайший стол, уже неизвестно в который раз поморщилась от боли в ногах и в спине и вспомнила, какую радость испытала, впервые оказавшись в этой теплой и пыльной комнате. Как манили ее к себе старые потрепанные темно-коричневые переплеты книг, какими короткими казались отведенные на самостоятельные занятия два часа, как странно было слышать от дежурившей в библиотеке старой монахини, что книг у них слишком мало! Тогда Мария Доминга, еще не привыкшая к своему новому имени, была уверена, что книг в монастыре просто бесконечно много и что ей не хватило бы и нескольких жизней, чтобы прочитать их все. А потом оказалось, что за два часа можно прочитать не так уж мало и что многих интересных трудов, на которых ссылались изученные ею авторы, в библиотеке нет и вряд ли они когда-нибудь в ней появятся. Мария ужасно жалела об этом и еще более внимательно читала те книги, которые у них были.

Но так было раньше, так было всего несколько дней назад, а теперь таившие в себе чужую мудрость книги не вызывали у старой женщины интереса. Она посидела еще немного за столом, посмотрела на рассаживающихся рядом молодых монахинь и неожиданно поняла, что ее неумолимо клонит в сон. Хотелось прямо сейчас положить на стол руки, уронить на них голову и задремать. «А если бы я взяла книгу и заснула во время чтения? – усмехнулась про себя Мария. – Хороший был бы пример девочкам!..»

Ей стало ясно, что притворяться здоровой и полной сил перед сестрами и, главное, перед самой собой, бессмысленно. Надо было еще утром послушать юную, но мудрую Марию Анну и вернуться в келью отдыхать – сделай она так, может быть, сейчас уже чувствовала бы себя нормально. А теперь, наверное, придется пролежать до вечера.

Стараясь не кряхтеть и вообще ничем не показывать своего состояния, Мария поднялась со стула и направилась к двери. Две монахини, сидевшие с книгами рядом с входом в библиотеку, бросили на нее удивленные взгляды, но не стали ничего спрашивать – должно быть, решили, что их пожилая сестра забыла что-нибудь в трапезной. Мысленно Мария Доминга поблагодарила обеих: ей по-прежнему не хотелось волновать сестер и причинять им даже мелкие неудобства. Но на лестнице на нее навалилась еще более сильная слабость, и она испуганно прислонилась к стене, чувствуя, что еще немного, и ей придется сесть на ступеньки.

– Что с вами, сестра? – испуганно окликнули ее снизу. Пожилая женщина подняла голову и увидела замершую на нижней ступеньке сестру Марию Лусию, как всегда энергичную и деловитую. Заметь она плохое самочувствие Марии утром – привела бы в монастырь врачей со всей округи.

– Все хорошо, но я что-то устала, – поспешно ответила ей Мария. – Помогите мне спуститься, пожалуйста.

Лусия проворно взбежала по ступеням, подхватила пожилую сестру под руку и, почти взвалив ее себе на плечо, стала осторожно спускаться вниз.

– Не волнуйтесь, все хорошо будет, сейчас я кого-нибудь за доктором пошлю! – бормотала она успокаивающим голосом, подтверждая все опасения Марии.

– Не надо ни за кем посылать, я здорова, я просто устала! – запротестовала она. – Полежу немного, и все пройдет! Со мной так уже бывало!