Кончита вспомнила, как только что сидела на берегу, смотрела на пенящиеся волны, на застывшие над горизонтом мрачные тучи, на ощетинившийся мачтами порт… А ведь она уже тогда почувствовала какое-то странное беспокойство, которое поспешила отогнать! В чем же дело? Ей кажется или мачт действительно было больше, чем накануне? Но почему же там, на берегу, она этого не заметила?!

Девушка остановилась на середине ведущей на второй этаж лестницы, схватилась за перила и задумалась. Если прошлым вечером или ночью в Сан-Франциско пришел какой-то новый корабль, то отец и братья должны были узнать об этом утром, пока она гуляла по мысу. Надо бежать к ним! Или?..

Кончита быстро поднялась на второй этаж и подбежала к ближайшей двери, ведущей в комнату Луиса. Тихо щелкнул оставленный в замке ключ, с тихим скрипом распахнулась дверь, девушка проскользнула в полутемное помещение и в нерешительности остановилась на пороге. В комнате брата, как всегда, в целом все было чисто убрано, но на столе возвышалась бесформенная гора исписанных и испещренных цифрами бумаг. Кончита раздвинула шторы, подошла к столу и, начисто забыв, как ее ругали за это в детстве, принялась разглядывать лежавшие сверху письма. Фамилия Резанов, написанная, как и все остальные слова, аккуратным и словно бы неуверенным почерком – так люди пишут на чужом для них языке, так писал на испанском сам Николай! – бросилась ей в глаза в первую же секунду.

«…бывшей у японского двора полномочным послом Николай Петрович Резанов… Вашему Высокоблагородию небезызвестная особа… постиг преждевременно общей всем смертным предел, разрешится должна обязанность и судьба Вашей прекрасной дочери свободою…» – читала девушка, не понимая ни слова. Взгляд скользил по ровным строчкам, торопился скорее добежать до конца, словно надеясь, что там, в самом низу чуть помятого листа бумаги, он получит объяснение всему прочитанному. Но внизу была лишь обычная длинная подпись: «Вашим покорным слугой, Америко-Российских на NWте и Nде областей правитель, коллежский советник, ордена Св. Анны 2-й степени кавалер Баранов».

С тихим шелестом письмо упало на ковер. Словно не заметив этого, Кончита вышла из комнаты брата, аккуратно заперла за собой дверь, спустилась вниз, на первый этаж, и подошла к выходу на улицу. Вернуться на берег, на самый кончик мыса, снова, как раньше, посмотреть на океан, а потом опять прийти домой! Может быть, тогда окажется, что никакого письма не было, что ничего не изменилось и все идет, как шло раньше…

Она выбежала на улицу и помчалась к набережной со всех ног, встречные прохожие, издалека увидев несущуюся, не разбирая дороги, девушку, заранее отшатывались к стенам домов, стая чаек, подбиравшая с земли какой-то мусор, с громким хлопаньем крыльев взлетела в воздух. Запыхавшаяся Кончита добралась до берега, остановилась, стянула с головы съехавший набок и почти развязавшийся платок. Перед ней извивалась до боли знакомая тропинка, ведущая на мыс, перед ней шумели, как всегда бурные и пенящиеся, волны океана. Все было как обычно, ничего не изменилось. Кроме одного – в мире больше не было самого дорого ей человека. Океан, возле которого она целый год ждала возвращения Николая, обманул ее, не захотел вернуть его корабль.

Кончита повернулась к нему спиной и медленно, спотыкаясь на каждом шагу, двинулась обратно к своему дому. Ждать на берегу ей было больше некого.

Ей казалось, что она шла домой целую вечность. Не по-летнему холодный ветер трепал ее выбившиеся из прически волосы и забирался под одежду, девушка вздрагивала при каждом новом его порыве, но даже не пыталась ускорить шаг. Эти холод и ветер были таким пустяком по сравнению с тем, что случилось с Николаем! Он-то уже не чувствовал ни холода, ни свежего ветра. Не чувствовал вообще ничего…

«А ведь он давно уже умер… – вдруг сообразила Кончита. – Письмо только сюда должно было идти хотя бы месяц! А сколько времени известие о нем шло к Баранову? Уже несколько месяцев, как Николая нет. Несколько месяцев назад его не стало, а я ничего не почувствовала, ничего не заметила. Для меня день его смерти был самым обычным днем, я так же, как и всегда, ходила утром на мыс и видела ночью во сне дорогу…»

Дома ее встретили родители. Мать по-прежнему отводила глаза в сторону и безуспешно старалась придать своему лицу спокойное выражение. Отец комкал в руках уже знакомое Кончите письмо.

– Я его уже прочитала, – тихо сказала девушка. Сеньор Аргуэльо вздохнул и тоже отвел глаза в сторону.

Наступила такая глубокая тишина, что стало слышно, как где-то на улице, вдалеке, процокала копытами лошадь, а на окне зажужжала муха.

– Это правда? Ошибки быть не может? – все так же тихо и как будто бы совсем спокойно спросила Кончита. Мать не выдержала и отвернулась к окну.

– Да, это правда, – твердым голосом ответил отец.

И тогда Кончита упала на пыльный ковер и пронзительно закричала.

Глава IXХ

Калифорния, Санта-Барбара, 1816 г.

Спрятаться от палящего летнего солнца и жаркого воздуха было негде. От них не спасали ни нависавшие над дорогой ветки с густой листвой, ни широкополая шляпа, ни легкий кружевной зонтик. Время от времени трясущаяся в тесном экипаже Кончита снимала шляпу и принималась обмахиваться ею на манер веера, но от этого тоже было мало толку. Пот градом катился у нее по спине и по лбу, носовой платок, который девушка сжимала в кулаке, был совсем мокрым, фляжка с водой, предусмотрительно взятая с собой в дорогу, почти опустела… Кончита с завистью вспомнила открытые и, конечно же, ужасно неприличные, но зато такие удобные в жару наряды молодых индианок и их детей, к которым она ехала, и шумно вздохнула. Одеться бы сейчас в такую же коротенькую юбочку и едва прикрывающую грудь накидку – насколько ей стало бы легче переносить жару! Девушка не смогла сдержать улыбку, представив себе лица родителей и старших братьев, увидевших ее в таком невероятном наряде. Они, конечно, были бы в ужасе и в ярости, а скорее всего, просто не поверили бы своим глазам и не узнали свою любимую, но всегда доставлявшую им одно лишь беспокойство дочь! А вот Николай, хоть и был бы несказанно удивлен таким ее поступком, наверное, понял бы ее правильно…

Улыбка мгновенно исчезла с лица девушки, словно ее там и не было. Раскаленный воздух, в котором ей только что было так тяжело дышать, остыл и заледенел, тихий скрип колес и рессор экипажа превратился в зловещий скрежет. Девушка медленно опустила руку с зажатой в ней шляпой и закрыла глаза. Из-под черных густых ресниц по ее щекам покатились слезы.

Повозка продолжала катиться по неровной дороге, сидевший впереди кучер все так же лениво подгонял измученных жарой мулов, и ему даже в голову не могло бы прийти, что его очаровательная юная пассажирка не видит ни зелени вокруг, ни пробивающихся сквозь нее солнечных лучей, не чувствует запаха цветов и океана, не слышит звонкого щебета птиц. А Кончита так и сидела с закрытыми глазами, боясь пошевелиться или всхлипнуть, боясь выдать свое горе каким-нибудь звуком. Все ее лицо было мокрым от слез, но она не вытирала их и лишь все сильнее сжимала в кулаке скомканный платок.

Она опять подумала о Николае как о живом! Опять забыла, что его давно нет, и представила, как когда-нибудь, когда они встретятся, расскажет ему об индейских нарядах. А он, слушая ее, тоже представит, как она могла бы выглядеть в такой одежде, и рассмеется…

Не сдержавшись, Кончита негромко всхлипнула и тут же испуганно прижала платок ко рту. К счастью, кучер ничего не услышал – он так и остался сидеть к ней спиной, глядя вперед, на дорогу, и тоже время от времени поднося к лицу платок, чтобы вытереть выступающие на лбу капли пота. Ему по-прежнему было жарко, а его пассажирка тряслась от зимнего холода. Того самого холода, в котором десять лет назад в далекой Сибири замерзал Николай Резанов. Который уже десять лет подряд охватывал девушку, стоило ей хоть на минуту вспомнить о своем погибшем женихе, и заставлял ее дрожать, как бы тепло или даже жарко ни было вокруг.

– Прости меня… – неслышно, одними губами прошептала Кончита, сама не зная, за что просит прощения. – Прости, если можешь…

Она вытерла слезы и попробовала приоткрыть глаза, но тут же снова зажмурила их – повозка выехала из тени на открытое пространство, и в лицо ей ударили яркие прямые солнечные лучи. Девушка успела только увидеть знакомую дорогу, плавно сворачивавшую в небольшую рощицу, за которой находилось поселение индейцев, но разглядывать ее не стала – свет слишком сильно резал ее заплаканные глаза.

Дорога между тем стала более ровной, экипаж уже не трясся на ее колдобинах, а лишь плавно, убаюкивающе раскачивался из стороны в сторону. Девушка снова прислонилась к обитой мягкой тканью стенке экипажа и застыла, глубоко дыша и постепенно успокаиваясь. Уходящая за поворот дорога так и стояла у нее перед глазами, словно Кончита продолжала держать их открытыми. А потом она вдруг оказалась не в повозке, а на краю этой дороги и быстрым шагом двинулась по ней вперед, стараясь не отвлекаться ни на что вокруг и вообще как можно меньше смотреть по сторонам. Ей надо было спешить, ее ждали в индейском поселении, у нее было там очень много дел, а оттуда ей нужно было не слишком поздно приехать домой, чтобы помочь матери по хозяйству. Ей нельзя было ни останавливаться, ни даже просто замедлить шаг – тогда она не просто не успела бы переделать все, что запланировала, тогда могло случиться что-то по-настоящему страшное! Может быть, даже ее жизнь закончилась бы, если бы она перестала рваться вперед и загружать себя самыми разными обязанностями. И поэтому Кончита спешила, не обращая внимания на жару, почти бежала, боясь даже мельком увидеть возле дороги что-нибудь интересное или о чем-нибудь задуматься.

Потом она и вовсе перешла на бег. Дорога стала неровной, девушка часто спотыкалась и путалась в длинной юбке, но все-таки бежала, по-прежнему не обращая внимания на местность вокруг. Задыхалась от жары и висящей над дорогой пыли, но бежала…